— Чтобы все диковинное своими глазами увидеть — жизни не хватит, — серьезно произнес Вышеслав и поглядел на уходящую вдаль дорогу, тянувшуюся по холмистым лугам и перелескам.

— Да, коротка человеческая жизнь, посему нужно гнаться за славой, а не за знаниями, — с вызовом проговорил Игорь.

На его лобастом загорелом лице отражались решительность и дерзость, кои так пугали инока Варсонофия, проповедовавшего смирение.

Вышеслав, не отличавшийся смелостью, втайне завидовал этим чертам характера Игоря.

Когда замаячили с западной стороны лесистые Болдинские горы, на гривастом вороном скакуне подъехал отец Вышеслава, воевода Бренк.

— Ну, отроки, прощайтесь, — сказал воевода. — Тебе, Игорь, пора возвращаться домой.

Сам воевода и его люди ехали с Вышеславом до самого Киева.

Мальчики обнялись, не слезая с коней, и обменялись нательными крестами.

Затем Вышеслав продолжил путь вдоль реки Десны, а Игорь поскакал обратно — к Чернигову.

Въехав в городские ворота, Игорь узнал от стражей, что скончался его отец.

Стояло лето 1164 года от Рождества Христова.

Княгиня Манефа была женщиной властной, прямолинейной в речах и поступках. Покуда холодеющее тело ее супруга обряжали в погребальный наряд, она собрала в тереме черниговских бояр. Пришел на зов княгини и епископ Антоний.

Манефа объявила собравшимся, что намерена скрывать смерть мужа до тех пор, пока в Чернигов не вступит ее пасынок Олег с дружиной.

— Я уже послала гонцов в Курск, — сказала Манефа. — Стол черниговский должен моим детям достаться, а не племянникам моего мужа, кои всегда были жадны до чужого.

У почившего в бозе супруга Манефы был старший брат — Всеволод Ольгович, до самой своей смерти сидевший на столе киевском. У Всеволода Ольговича остались двое сыновей, старший из которых, Святослав Всеволодович, по древнему обычаю, как старший в роде, должен был наследовать черниговское княжение.

Один из бояр черниговских мягко напомнил об этом Манефе.

— Обычай сей за последние времена много раз нарушался, — резко возразила княгиня. — Потомки Мономаха не токмо племянников, но и дядей обделяли, добиваясь Киева. Вот и пасынок мой Олег сядет в Чернигове по отцову завещанию, а до старинных установлений мне дела нет.

— Коли сядет Олег в Чернигове, на него двоюродные братья ополчатся. Не совладать Олегу с ними, ибо дружина у него невелика, а родные братья его и вовсе уделов не имеют, поскольку малы еще.

— На силу сила нужна, — добавил боярин Добронег, — одной дерзости мало. Вот кабы у Олега союзники могучие были, тогда другое дело.

— Я найду ему этих союзников, — с вызовом промолвила княгиня. — Нынче же пошлю гонца к переяславскому князю, к ковуям обращусь.

Манефа заставила бояр присягнуть на Библии, что они будут хранить смерть ее мужа в тайне.

Епископ Антоний, также присягнувший, пригрозил, что если кто-нибудь из бояр проговорится, то тем уподобится Иуде.

Однако никто и не догадывался, что еще до этого собрания коварный Антоний послал с верным слугой грамотку к Святославу Всеволодовичу, донося, что дядька его, Святослав Ольгович, умер, черниговская дружина распущена но городам. Княгиня одна с детьми, без защиты.

Олег, получив известие о кончине отца, без промедления поспешил к Чернигову. Дружина его вступила в город поздно вечером, а уже на рассвете следующего дня за стенами Чернигова расположилось станом войско Святослава Всеволодовича и его брата Ярослава.

Князь Святослав с небольшой свитой подъехал верхом к воротам и окликнул стражей, прося впустить его в город, чтобы проститься с дядей.

С воротной башни ему отвечала сама Манефа:

— Зачем пришел? Мы тебя не звали! Ступай себе прочь!

…Целый месяц войско племянников Манефы стояло под Черниговом: на приступ не шло и восвояси не уходило. В город доступ был закрыт и из города тоже.

Между тем лето кончалось, начались дожди.

Епископ Антоний вызвался повидаться со Святославом Всеволодвичем.

— Я сумею убедить князя решить дело миром, — молвил Манефе хитрый грек.

Лесть Антония усыпила Манефу. Княгиня позволила епископу выйти из города.

Обратно епископ не вернулся, остался в стане осаждающих.

После этого начались разлады среди черниговских бояр. Многие из них склонялись к тому, чтобы передать черниговское княжение Святославу Всеволодовичу.

Даже тысяцкий Георгий, верный сторонник княгини, и тот говорил ей втихомолку:

— Надоть договориться со Всеволодовичами. Чую, зреет в Чернигове измена после бегства епископа.

Княгиня обратилась к Олегу, желая знать, готов ли он скрестить меч с двоюродными братьями.

— Нужно ночью ударить на них! — с горящими очами молвила Манефа. — В полон никого не брать, а сечь всех без милости. И в первую очередь умертвить обоих Всеволодовичей, шатер их далеко виден.

Олег взирал на мачеху с изумлением: не думал он, что в ней столько ненависти к своим племянникам. Святослав Всеволодович много раз бывал в Чернигове, и Манефа была неизменно приветлива с ним, подарками его одаривала. И вдруг такое озлобление!

Тысяцкий Георгий видел, что не способен Олег на крайнюю жестокость, поэтому постарался переубедить княгиню. Перед этим он выпроводил Олега прочь, чтобы остаться наедине с его суровой мачехой.

— Не дело ты задумала, матушка-княгиня, — понизив голос, заговорил тысяцкий, — толкаешь сына своего на смертоубийство кровных родственников.

— Стол черниговский стоит этого! — отмахнулась княгиня.

— Не делай из Олега злодея, государыня, — упрямо молвил Георгий. — Да и не потягнет он в свои двадцать шесть лет супротив сорокалетнего Святослава Всеволодовича. Этот муж в рати зол и искусен, ни разу бит не был. А дружина у него какая, не чета Олеговой!

— От тебя ли я слышу речи такие, Георгий. — Манефа покачала головой в черном траурном повое. — Я чаяла, подсобишь ты пасынку моему, соберешь большой пеший полк из черниговцев, да вижу, ошиблась.

— Не из кого набирать, матушка, — вздохнул Георгий, — черный люд всегда недолюбливал супруга твоего. На бояр я рассчитывал, но и они после измены епископа больше к переговорам склоняются. Вели послать бирючей ко Всеволодовичам.

— Без сечи я Чернигов не отдам! — гневно воскликнула княгиня и в исступлении ударила посохом о дубовый пол.

И все же пришлось гордой Манефе уступить черниговское княжение своему племяннику Святославу Всеволодовичу. Не поднялась у Олега рука на двоюродных братьев своих.

Тринадцатилетний Игорь присутствовал при том, как восседавший на троне его покойного отца князь Святослав в присутствии Манефы и бояр черниговских вручал города и волости своим доверенным людям. При этом не обделил он и Олега, переведя его из небольшого Курска в Новгород-Северский, второй по величине после Чернигова город в здешних землях.

Поздней осенью из Чернигова двинулся целый караван из возов, сопровождаемый конными дружинниками. Это княгиня Манефа со всей своей челядью и сыновьями ехала обживать новую Олегову вотчину, расположенную выше по реке Десне. Каким близким казался из Чернигова властолюбивой Манефе стольный Киев-град. И каким далеким показался ей Киев из затерянного в лесах Новгорода-Северского.

— Не захотел руки кровью пачкать, вот и сиди теперь в глуши, недоумок! — ругала Манефа пасынка. — Слушай дятлов, коль меня в свое время не послушал. А на столе отца твоего твой двоюродный брат сидит да посмеивается!

Олег отмалчивался, но было видно, что слова мачехи задевают его за живое.

Игорю на новом месте понравилось.

Хоть терем княжеский в Новгороде-Северском был не каменный, как в Чернигове, а деревянный, зато терем этот возвышался на высоченной горе, как и весь детинец. Сложенные из дубовых бревен стены и башни детинца потемнели от времени, местами покрылись мхом, но выглядели внушительно и неприступно. Внизу под обрывом несла свои воды широкая привольная Десна.