— К чему бы это? — поразился Игорь.

— Сам дивлюсь. — Олег пожал широкими плечами. — Кончак желает сына своего доверить мне на воспитание. Обещает щедрую плату и вечную дружбу.

— Почему тебе? — еще больше удивился Игорь.

— Кончак прознал, что мать моя была половчанка, — усмехнулся Олег. — Ну и, стало быть, я сам наполовину половец. Я к Кончаку вроде как ближе прочих князей. Не зря ведь его послом родичи моей матери приехали. Даров навезли!

— И что ты надумал, брат? — спросил Игорь.

— Хочу сперва с тобой посоветоваться, — задумчиво ответил Олег, — знаю, что ты до сечи с половцами охоч, хотя и в тебе есть толика половецкой крови. Твоя-то мать тоже наполовину половчанка.

Игорь молча смотрел на Олега, ожидая, что он еще скажет.

— Пращур наш Ярослав Мудрый не токмо мечом действовал, но также и выгодными союзами, — продолжил Олег. — Кончак среди донских половцев первый хан, дружба с ним оборонит нашу землю от набегов из степи. Ведь донские орды к северским землям ближе. И Манефа одобряет дружбу с Кончаком.

Игорь все понял и сказал без всякого осуждения:

— Твой стол выше моего стоит, брат. По родовому укладу ты мне вместо отца. Твое решение — мое решение.

Олег заметно повеселел, оживился.

— Вот и славно! — воскликнул он. — Это по-христиански, брат! Может, по этому примеру и другие ханы сынов своих в истинную веру обратят. И заметь, не в Киев, не в Переяславль направили своих послов Кончак и Особук, а к нам, в Чернигов. Быть примирителями Руси со Степью — это большая честь. И Ольговичи достойны этой чести!

Игорь не осуждал брата, ибо знал, что после болезни тот не мог сидеть в седле, поэтому Олегу сподручнее быть миротворцем, нежели воителем. Да и дары половцы привезли богатые: сразу бросались в глаза пригожие юные рабыни, а до женской красы Олег всегда был охоч. К тому же союз с Кончаком — это союз не со всей Степью, где кочует немало орд и кроме донских половцев. Так что забывать об угрозе из Степи все едино не приходится, просто эта угроза становится меньше.

Половцы гостили в Чернигове больше недели. Олег показывал послам конюшни, погреба с сокровищами, оружейные мастерские; каждый день задавал пиры, на которые непременно приглашал все новых бояр, желая показать послам многочисленность своей старшей дружины. Несколько раз устраивались состязания в стрельбе из лука, в метании копья и владении мечом. Половцы оказались любителями таких забав, да и оружием они владели отменно, а в стрельбе из лука и вовсе перещеголяли Олеговых дружинников.

Только Игорь стрелял из лука не хуже степняков, заслужив их уважение.

При расставании один из послов по имени Узур предложил Игорю поменяться конями. В Степи таким образом братаются воины из разных кочевий. Игорь согласился. Ему самому чем-то приглянулся этот ловкий половчин с глазами, желтыми как у рыси. Был он проворен и на коне, и в поединке на мечах, и за столом на мудреные здравицы был горазд. Пил вместе со всеми, а не пьянел. И на любой вопрос у него всегда был готов ответ.

Игорь не без сожаления отдал Узуру своего гнедого угорского скакуна. Однако у того жеребец был не хуже, если не лучше: серый в яблоках, арабских кровей.

— Теперь ты в степях можешь гулять как у себя дома, — сказал Олег, похлопав Игоря по плечу. — Побратим позаботится о твоей безопасности.

Они стояли на крепостной бревенчатой башне, с которой открывался широкий вид на черниговские посады и березовые рощи за речкой Стриженью. По склону холма уходила вдаль дорога, по которой удалялись половецкие всадники и сопровождавшие их Олеговы гридни…

То неизбежное, ради чего Игорь оставил в своем тереме половчанку Алену, наконец-то свершилось. Алена стала наложницей Игоря. Хотя они старались встречаться тайно, однако челядь живо проведала, чем занимаются князь и красивая рабыня, стоит им остаться наедине. Дошел этот слух и до Ефросиньи.

Улучив момент, Ефросинья явилась к супругу, когда рядом с ним не было ни слуг, ни ближних бояр. И повела такую речь:

— Не с упреками, не с ревностью пришла я к тебе, Игорь, но с повинной головой. Виновата я перед тобой и сознаю это.

— В чем же твоя вина, Фрося? — недоумевая, поинтересовался Игорь.

— В том, что ты глаз на холопку Алену положил и наложницей своей ее сделал, — спокойно ответила княгиня. — Презрела я за заботами о доме и детях ложе супружеское, прости меня, Игорь. Я думаю, позднее раскаяние лучше незнания и верное средство к сохранению семейных уз. Я люблю тебя, как и прежде любила, свет мой. Не требую изгнать Алену из терема, прошу лишь не забывать и меня своими ласками, мой милый. Ведь жена дарит венчанному мужу и тело и душу, а рабыня — только тело, и то поневоле.

Игорь был поражен услышанным. И в не меньшей степени его поразили ее спокойствие и рассудительность. Игорь горячо заверил жену, что супружеский долг для него всегда был и будет на первом месте, а забавы с рабыней на самом последнем.

— Не хотелось мне попрекать тебя твоею холодностью, Фрося, — молвил Игорь себе в оправдание, — вот и спутался я с половчанкой…

— Не оправдывайся, милый, — прервала его Ефросинья. — На тебе вины нет. Я сама во всем виновата.

Игорь подошел и обнял жену. Он еще раз убедился в том, что судьба даровала ему в спутницы жизни необыкновенную женщину.

Незадолго перед тем Игорь совершенно случайно узнал, что Ефросинья не только умеет писать и читать по-русски, но также неплохо знает греческий и латынь.

Монахи-переписчики, работавшие на княжеском подворье, принесли как-то показать Игорю книги, отобранные для переписки, и среди них «Историю» Геродота на греческом языке. Случайно оказавшаяся тут же Ефросинья заинтересовалась именно Геродотом и, открыв книгу, принялась читать по-гречески, изумив не только монахов, но и самого Игоря.

Монахи стали просить княгиню помочь им в переводе Геродота на русский язык. Она без колебаний согласилась.

С той поры Ефросинья стала наведываться туда, где жили и трудились монахи-переписчики.

Однажды Игорь застал жену спорящей с иноком Ефстафием, самым старшим из монахов. Перед ними был текст какой-то латинской книги, которую они вдвоем переводили на русский язык. Ефстафий стоял на том, что обращения древних римлян к языческим богам следует опускать в русском переводе как нечто греховное. Ефросинья, не соглашаясь с ним, утверждала, что боги и обряды древних народов есть один из столпов, на которых покоилась их мораль и культура. Отрицать это — значит что-то недосказать, утаить от людей нынешних свет истины и понимания той далекой эпохи.

Ефросинья говорила столь возвышенно и убедительно, что Игорь от невольного восхищения открыл рот.

«Спорить с твоей женой, княже, все равно что с библейским царем Соломоном, — сказал после Ефстафий Игорю, — Не иначе, супруга твоя пошла разумом в отца своего Ярослава Осмомысла».

Игорь был польщен такой похвалой.

Рассудительность Ефросиньи подметили и жены путивльских бояр, бывавшие у нее в гостях. Иным боярыням было много больше лет, чем молодой княгине, однако они не считали зазорным или унизительным советоваться с ней в своих делах, зная, что та умом своим не кичится.

…В середине лета в Чернигов пожаловало очередное посольство из Степи, вместе с которым прибыл тринадцатилетний сын Кончака.

Обряд крещения над ханским сыном свершил сам епископ Черниговский Арсений в главном храме города — Спасо-Прербраженском соборе. Вместе с сыном Кончака в православную веру были обращены еще трое сыновей именитых половцев, в числе коих был и сын Узура.

По такому случаю в Чернигов съехались почти все Ольговичи, не было только Святослава Всеволодовича. Игорь и Всеволод приехали с женами. Ярослав, как обычно, оставил свою властную супругу дома.

В центре внимания находился сын Кончака, получивший в крещении имя Юрий. Подросток чувствовал это, поэтому держался с подчеркнутым достоинством. Не зная ни слова по-русски, он тянулся к Манефе, знавшей половецкий язык, и к Олегу, говорившему по-половецки не хуже и ставшего для Сокала-Юрия крестным отцом.