— Но эта… книга… она ведь на самом деле, как вы утверждаете, не об этом Холмсе, а о том, другом…

Я замолк, и сам изумленный собственной готовностью вдруг, будучи прижатым к стене, легко согласился с предположением, которое еще минуту назад считал плодом больного воображения.

— Не вся, мистер Ватсон. Основная часть действительно относится к «другому» Холмсу. Та, которая принадлежит перу Дойла. Но последнюю, исповедальную главу написал лично наш друг — «этот» Холмс, как вы говорите.

— Откуда вы это знаете? Как это возможно?

— Не знаю, как возможно, но абсолютно точно знаю, что это так. Прежде всего там нет никаких расхождений — все до мелочей соответствует той реальности, которую мы знаем. Речь идет именно о том Лондоне, в котором мы с вами сейчас находимся, а не о каком-то другом. Кроме того, упоминаются события, о которых мы оба знаем, что они действительно здесь происходили. Например, ваше посещение библиотеки с поручением Холмса, взять для него определенные книги…

— Это еще ничего не доказывает, — прервал я его торопливо, отбросив правила вежливости. Больше не было времени для околичностей — следовало говорить откровенно. — Я хочу сказать, при всем к вам уважении, что вы и без этой… исповеди Холмса… знали о моем посещении библиотеки. Если вы хотите убедить меня в ее достоверности, то должны привести… какой-нибудь случай… о котором никак не могли знать…

Во взгляде Дойла я прочитал откровенное сочувствие. Так на меня посмотрел бы и Холмс, если б я дерзнул усомниться в каком-нибудь его смелом предположении лишь потому, что оно кажется мне невероятным. Вообще я замечал между ними все большее сходство — по крайней мере, что касается репертуара взглядов…

— Охотно, мистер Ватсон. Хотите, начнем с самого начала — от письма Мориарти с кругом? На бумаге Муратори?

Разумеется, я тотчас сдался. Это было жестом опытного шахматиста, который понял, что партия проиграна, и достаточно уважает противника, чтобы без толку мучить его несколькими лишними ходами. Я решил больше не перебивать его неуместными вопросами и сомнениями. Кивнув, я обратился в слух.

— Мы должны вернуться назад еще на шаг, — начал Дойл. — К смерти Мориарти в озере несколько недель тому назад. Дело было не в несчастном случае, как сообщалось официально. О нет, не бойтесь, Холмс не убивал его, как вы, вероятно, подумали, судя по выражению вашего лица. Это было умышленное самоубийство, рассчитанное и спланированное…

Я с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть; меня остановила лишь твердая решимость не перебивать Дойла, но произошло это недостаточно быстро я все-таки успел широко открыть рот. Похоже, это зрелище выглядело довольно комично, потому что мой собеседник слегка улыбнулся, прежде чем продолжить.

— Похоже, что Мориарти, который, согласитесь, по уму и проницательности нимало не уступал Холмсу, страдал тем же недугом, что и его противник. Первоначальное наслаждение от совершаемых злодеяний вскоре ушло, оставив пустоту, которую могли заполнить только задачи, требующие огромного интеллектуального напряжения. В отличие от Холмса, который погрузился в уныние и отчаяние, ожидая, что судьба сама постучится к нему в дверь и бросит вызов, Мориарти был более предприимчив — он отправился на поиски подобных задач. Причем в самое подходящее место — в библиотеку Британского музея.

— Ах! — невольно вырвалось у меня. Я изобразил на лице раскаяние, а у Дойла в углах рта опять заиграла улыбка.

— Только из исповеди Холмса мне удалось понять, что на самом деле произошло у меня перед носом. Я обратил внимание, что приблизительно полгода назад резко возрос интерес к кое-каким нашим древним изданиям. Разные люди обоего пола начали посещать отдел старинных и редких книг, занимаясь изучением одних и тех же нескольких томов. Я не придавал этому особого значения, приписав все известной моде на эзотерику, возникшей в последнее время. Впрочем, как бы я мог догадаться, что речь постоянно идет об одной личности, признанном мастере переодевания — Мориарти? Что бы Мориарти ни искал в старинных книгах, он хотел, чтобы его поиски остались как можно более незаметными. Правда, когда через некоторое время интерес к этим произведениям неожиданно угас, это привлекло мое внимание, но было уже поздно. Единственным оставшимся следом явились несколько вырванных страниц, исчезновение которых было невозможно объяснить с учетом строжайшего контроля над посетителями отдела старинных и редких книг. Разумеется, все легко разъяснилось бы, если б я знал, кто нас на самом деле посещал…

Я молча кивнул в знак полного понимания, припомнив, сколько раз я сам становился жертвой хитрости Мориарти. Однажды он обманул меня, притворившись статуей в парке, из протянутой руки которой бил фонтанчик. Счастье, что я наложил на себя обет молчания и не впал в искушение рассказать об этом моем позоре. А ведь я хорошо утолил жажду из брызжущей струи после погони за этим злодеем… Холмс трясся от хохота добрых пятнадцать минут, когда я ему рассказал, и после того, как он разъяснил мне природу источника.

— Я попытался с помощью реконструкции установить, — продолжил Дойл, — что же такое невероятно важное находилось на недостающих страницах, если с ними так варварски обошлись, но, конечно, мне это не удалось. Глупо было и ожидать. Кто я такой, впрочем, чтобы мериться силами с гением, пусть и мрачным, Мориарти? Только теперь, из исповеди Холмса, я получил некоторое, правда, довольно… неполное… представление об этом.

Внезапный бой стенных часов, пробивших шесть, прервал Дойла. Мы оба вдруг посмотрели на большой маятник, гипнотически качавшийся под циферблатом. Думаю, от этого неожиданного звука Дойл вздрогнул чуть сильнее, чем я. Он явно принадлежал к людям, способным погружаться в собственный рассказ. Для него Мориарти сейчас словно был где-то здесь, в этой комнате, притворившийся Бог знает кем — может быть, как раз этими часами, а может быть, и мною…

— Похоже, Мориарти натолкнулся на мысль о существовании другого мира. Другой Земли с другим, иным Лондоном и всем остальным. Это наконец было достойным испытанием, величайшим приключением духа, чего он жаждал и чем ни за какие блага не поделился бы со своим главным соперником, если б не был должен это сделать. Но власти, которой Мориарти располагал, хоть и огромной, было недостаточно, чтобы осуществить то, что напрашивалось как главный вывод из открытия этого параллельного мира — попытаться установить связь с ним.

— Связь… с другим… — прошептал я, забыв об обете.

— Да. Тем более что, как указывает Холмс, на украденных страницах говорилось о том, что попытки войти в контакт постоянно происходят и с другой стороны. Там это по некой причине называется «замыканием круга». Речь идет, очевидно… о метафоре… каким-то образом проникшей в наш мир. Или, быть может, появившейся здесь параллельно… Не знаю. Во всяком случае, это было следом, по которому двинулся Мориарти, скрытым указателем из какой-то старинной книги, фундаментом, на котором он построил впоследствии чудесное здание… Круг…

Я вспомнил в этот момент разговор с Холмсом по поводу круга в письме Мориарти и волнение, которое его тогда охватило. Как он рассердился на меня, когда в послании его главного врага я не увидел ничего, кроме обычной окружности. Никакого скрытого сообщения… метафоры. Но откуда я мог знать? Для меня это был самый обыкновенный круг. Я всегда все понимал буквально…

— Между тем, чтобы связь осуществилась, — продолжил Дойл, — необходимо было освободиться от балласта, который мог помешать этому — прежде всего от собственной телесности, материальности. Ничто материальное не может пройти сквозь барьер, разделяющий два мира. В своей исповеди Холмс подробно объясняет, почему это так, ссылаясь на некие открытия, которые только еще произойдут в будущем, но мои познания в… физике… очень слабы, поэтому я разобрался не до конца. Речь идет, насколько я смог понять, о каких-то очень мелких частицах, вращающихся в противоположных друг другу направлениях и имеющих противоположные заряды, но почему одни не могут находиться рядом с другими — этого я вам не сумею объяснить.