Я с самого начала беременности предчувствовала, что от смешения с примитивными генами Малыша ничего хорошего не выйдет; говорила себе в редкие минуты хладнокровия, что следует избавиться от плода, но этот чертов материнский инстинкт в конце концов одержал верх. Это наихудшее проклятие, которым Бог — все равно какой, потому что все они мужского рода, — наказал женщин. За это я их всех ненавижу.
Младенец словно протянул ко мне ручки, но теперь я знаю, что это был не осознанный жест, а невольная судорога. Он вообще не признает во мне мать, и это причиняет мне больше страдания, чем равнодушие Шри. Я пыталась приблизиться к нему еще несколько раз, вопреки строжайшему запрету Шри, но все время испытывала лишь разочарование. А может, Шри на самом деле хотел избавить меня от этого, когда не позволял видеть ребенка после столь болезненного первого свидания?
Да нет. Я опять сама себя обманываю. Вовсе не настолько он внимателен. Ребенок для него — всего лишь необычный программный сбой, который он давно устранил бы, если б не мучился вопросом, откуда он взялся. Еще до прихода гостя Шри, к моему ужасу, с потрясающим бесчувствием несколько раз копался в колыбели, не обращая ни малейшего внимания на мои вопли и мольбы оставить ребенка в покое. Теперь, к счастью, у него нет на это времени — полностью посвятил себя новому другу, что меня нимало не удивляет.
Был момент, когда мне показалось, что Шри начнет резать младенца живьем, — ну, наверное, он и не способен на это. Шри может быть очень суровым, но все же он не чудовище. Правда, обезумевшую мать подобная мысль никак не успокоит. Я испытала искушение нарушить обет, данный самой себе, — никогда ни слова больше не произнести с Малышом.
Жизнь ребенка все же важнее моего самолюбия, а Малыш, в конце концов, его отец, пусть и невольный — так что он должен предпринять что-нибудь, хотя мне и не ясно что, ведь Шри намного крупнее и сильнее его. Тут же мне пришла в голову идея привести Малыша в то истерическое состояние, в которое он впал из-за начерченного на экране круга, когда мы с ним изобретали язык картин и когда мне показалось, что многократно умножились на миг силы его, — но только теперь я сообразила, что давно его не видела: наверное, с того момента, как Шри единственный раз разрешил мне посмотреть на ребенка.
Помню, что Малыш глупо ухмылялся, но из-за охватившего меня волнения я не успела об этом подумать, а потом ужасное открытие насчет монголоидности ребенка совсем меня расстроило, так что я совершенно потеряла Малыша из вида. В буквальном смысле слова; нигде в обозримом пространстве его не было — не только в храме, но и внутри широкого круга вокруг него, вплоть до границ досягаемости моих электронных органов чувств. Даже если б он спрятался где-нибудь в густых кустах или кронах деревьев, то от моего внимания он бы не смог ускользнуть. Вот сейчас в поле моего зрения находятся сорок три его жизнерадостных сородича, нимало не подозревающих, что я за ними непрерывно наблюдаю, но Малыша среди них нет.
Итак, господин поджал хвост и сбежал. Это совершенно в его духе. А потом говорят: положитесь на мужчин. Да эта порода не оставляет тебя с носом, только когда не может. Малыш сообразил, что у него в схватке с Шри нет никаких шансов, и убежал, спасая собственную шкуру. Что ему за дело до своего наследника, пусть и недоразвитого. А обо мне вообще речи нет.
А может, молчаливо согласился с Шри, что ребенка не следует оставлять в живых. Если это так, то по бессердечности Малыш превосходит самого Шри, а это достижение — я бы еще вчера поклялась, что такое невозможно. Но если жизнь в мужском мире меня хоть чему-то научила, так это тому, что никогда нельзя устанавливать верхнюю границу их подлости, ибо в следующий момент они ее превысят. Во всяком случае, у меня больше никогда не возникнет желания даже увидеть Малыша, хотя это будет тяжело, если принять во внимание мою весьма разветвленную сенсорную систему. Но, по крайней мере, я могу делать вид, что не вижу его.
Если бы им как-то удалось выполнить свое страшное намерение и убить моего ребенка под предлогом, что он монголоид и что так будет лучше для всех, это было бы все-таки не самым жестоким и бесчеловечным поступком, хотя и глубоко несправедливым. Ребенок и вправду ведет себя как недоразвитый, он неспособен узнать собственную мать, но как минимум в одном случае он показал, что воспринимает окружающий мир. Причем гораздо лучше всех нас. Он был первым, кто почувствовал появление гостя.
А ведь это должна была сделать я. Основное назначение моей чувствительной сети сенсоров именно таково — заблаговременно заметить приближение какого-либо пришельца и известить об этом Шри. В то время, когда появился гость, я, правда, с Шри не разговаривала, но могла оповестить его тысячей других способов, а не обязательно голосом. Раньше мне ни разу не приходилось этого делать, потому что со всеми непрошеными посетителями я была в состоянии разобраться сама. Это были в основном крупные звери, которых легко ввергнуть в ужас при помощи определенным образом модулированного писка. Каждому виду предназначался отдельный тон, мгновенно обращавший их в паническое бегство подальше от храма.
Если чужак был человеком, то в первую очередь я должна была его тщательно просканировать на наличие оружия. Хотя было маловероятно, чтобы вооруженные банды забрались так далеко в джунгли ради добычи, которая никак не оказалась бы соразмерной приложенным усилиям, — определенная предосторожность все же была не лишней, тем более что я легко могла ее обеспечить. И для нежелательных представителей человеческого рода у меня имелись соответствующие способы звукового — и не только звукового — отпугивания от храма, но их действенность была проверена только лабораторным испытанием системы, поскольку в гости к нам еще никто не приходил.
Но когда незваный гость наконец пожаловал, система оповещения полностью отказала. Если б не ребенок, о пришельце стало бы известно только тогда, когда он спокойно и беспрепятственно вступил в храм. У меня нет объяснений случившемуся. Я провела многократную и подробную проверку системы, но не обнаружила никаких повреждений. Словно пришелец возник из ничего на поляне перед храмом. Сверхчувствительные сенсоры, реагирующие даже на самых мелких зверей и птиц, остались немыми.
Единственным предупреждением, что грядет нечто из ряда вон выходящее, была неожиданная возня обычно абсолютно спокойного младенца, чьему равнодушию к окружающему миру Шри мог бы только позавидовать. Вопреки категорическому запрету, я приблизилась к ребенку как раз тогда, когда он открыл свои большие глаза (на миг мне сдуру показалось, что я вижу перед собой уменьшенную копию Шри), которыми начал беспокойно шарить поверх колыбели, а потом стал испускать бессвязные гортанные крики — первые звуки, кроме плача, что я слышала от него.
Я тупо глядела на ребенка, не понимая что он хочет мне сообщить и что мне следует предпринять, когда гортанная тирада вдруг закончилась, и лицо младенца озарилось блаженной улыбкой. Я отреагировала инстинктивно, улыбнувшись в ответ столь же счастливо. Как бы то ни было, состоялась первая двусторонняя связь между ребенком и мной.
К сожалению, она продлилась совсем недолго; секунду или две спустя лицо ребенка приняло обычное выражение тупого равнодушия к окружающему миру, но восторг еще владел мною. Растроганным голосом я окликнула Шри, желая сообщить ему радостное известие — у меня от сильного волнения совсем вылетело из головы, что наши с ним отношения теперь стали совершенно прохладными, — но его обычная бесчувственность быстро спустила меня с небес на землю. Господин, сидя с поджатыми ногами в одном из углов храма, был погружен в свою медитацию и лишь грубо отмахнулся, чтобы я не мешала.
У меня стиснуло горло, и, по всей видимости, я зарыдала бы, если б связь с ребенком не была установлена вновь — теперь совершенно иным образом. Я почувствовала его явное влияние в самом сердце моего существа, куда, как я считала, никто никогда не может проникнуть. Он появился в центре моего сознания, и совсем не как пришелец, а словно своеобразное продолжение моей личности, чтобы создать легко узнаваемую повседневную картину — вид поляны перед храмом.
