— Таков адат абреков, — поддерживает его черкес.

— Почему же они бросили вас в бою? — не без ехидства задает вопрос один из заключенных.

— Нас не бросали! — вспыхивает русский. — Просто ошиблись. Думали, что мы спасемся вдвоем.

— Аллах видит, что это так, — утвердительно кивает головой черкес.

Веру этих заключенных в могущество и товарищескую спайку "Горных братьев" поколебать нельзя ничем. Надеясь на то, что абреки освободят их, они, через уголовников, регулярно сообщают им о своих передвижениях по тюрьмам.

В камере им дали кличку, напоминающую нечто пушкинское: "Братья-абреки". Основанием для нее, вероятно, послужило то, что они не называют друг друга по именам, заменив их словом: брат. Впрочем, на братьев они никак не похожи. У русского, бывшего колхозника, нос картошкой, слегка мутноватые голубые глаза и рыжая щетина по-тюремному стриженых волос;

у черкеса, происходящего из древнего княжеского рода, сухое и горбоносое, по-горски породистое лицо, которому очень нехватает длинной и узкой, как кинжал, бороды.

Надежды, которыми "Братья-абреки" жили в камере, в конце концов, сбылись. В июньскую ночь 1938 года их перевозили из ставропольской городской тюрьмы во внутреннюю. "Воронок" проехал от ворот городской тюрьмы всего лишь три квартала и здесь был окружен группой вооруженных всадников в бурках. Они зарубили охрану и шофера, освободили арестованных, а "воронок" подожгли.

— Вот дурак! Ну и дурило же! Дергали тебя черти за язык, что-ли? Нашел, где правды добиваться! В Советском Союзе! Умнее ничего придумать не мог? Теперь вот и сиди посреди настоящих!

Такими восклицаниями и вопросами осыпали заключенные Елисея Сысоева, когда он рассказал за что арестован.

Его арестовали в день утверждения VIII Всесоюзным съездом советов "сталинской конституции", 5 декабря 1936 года и поводом для ареста послужила эта самая "конституция". На колхозном собрании, где ее, в добровольно-принудительном порядке, "обсуждали и приветствовали", Сысоев задал парторгу несколько каверзных вопросов:

— Значится, теперь я могу выбирать в правительство, кого захочу? Хоть моего соседа Трошку?

— И супротив правительства возражать за его не правильности? Землю требовать, котору мне еще Ленин пообещал?

Парторг растерялся и, запинаясь, начал объяснять слишком любознательному колхознику:

— Ты, товарищ Сысоев, не совсем верно понял…Чего там не совсем. Все понятно, — перебил его неугомонный Елисей. — Я правды добиваюсь, и не как-нибудь, а по вашей сталинской конституции. Поскольку там свобода слова объявлена… Ты мне скажи напрямик: объявлена она или нет?

— Объявлена…

— А ежели так, то я и говорю свободно. И желательно мне, значится, Сталина того… по шапке, а на его место Трошку-соседа. Человек он хороший и управлять будет по совести, без всякой принудиловки…

После такого заявления парторгу не оставалось ничего, как побежать к телефону и вызвать сельского уполномоченного НКВД.

При аресте Сысоева некоторые колхозники попробовали заступиться за него.

— Пожалейте вы Елисея, дорогой товарищ, — уговаривали они уполномоченного. — Он сызмальства придурковат, а на собрание заявился выпимши. Потому и сболтнул лишнее. Происхождения он самого бедняцкого и в колхозе работает по-стахановски. Пустите вы его.

Однако, это заступничество нисколько не помогло арестованному, а лишь рассердило энкаведиста. Он яростно заорал на колхозников:

— Молчать! Как вы смеете вмешиваться в действия НКВД? Сысоев конституцию превращал в контрреволюцию, а вы его защищать! Значит, вы враги народа? Вы против советской власти?… В тюрьму захотели?…

Уполномоченный увез Сысоева в районный центр, на прощанье пообещав колхозникам "показать, где раки зимуют".

На следующий день в колхозе началось показывание "рачьих зимовок". Всех защитников Елисея и его семью арестовали. Ни в чем неповинного Трошку, который и не думал вступаться за соседа, тоже пристегнули к общему долу "о контрреволюционном выступлении против сталинской конституции". Колхозный парторг получил, по партийной линии, строгий выговор "за притупление классовой бдительности и недостаточную политико-воспитательную работу среди колхозников".

Спустя несколько месяцев я, в тюремном клозете, прочел на стене надпись, нацарапанную чем-то острым:

"Сысоев Елисей 25 лет".

В камере "настоящих "он был мужчиной в расцвете сил: 42-летний, крепкий, ширококостный и мускулистый мужик, очень неглупый, хороший работник и специалист своего крестьянского дела. Советские газеты называли таких "потомственными крестьянами "и "мастерами земли".

Из концлагеря он выйдет 67-летним стариком. Да и выйдет-ли вообще? Ведь в лагерях заключенным по 58 статье очень часто увеличивают "сроки наказания".

Случай с Елисеем Сысоевым не единичный на Северном Кавказе. В первый же день "сталинской конституции" энкаведисты арестовали там сотни людей, "неправильно понявших" эту лживую бумажку и по-своему, правдиво ее толковавших.

Обычно таким "преступникам" давали не более десяти лет концлагерей по 10-му параграфу 58 статьи. Но v Сысоева энкаведисты нашли "отягчающие вину обстоятельства. Придрались к его словам: "Сталина по шапке". А подобные разговоры, по терминологии НКВД, есть "агитация с топором в руках" или "призыв к свержению существующего государственного строя". В результате жертва конституции, искавшая в ней правды, получила четверть века заключения в страшных советских концлагерях.

Костя Потапов ненавидит советскую власть с детства, с того времени, когда Чека арестовала и расстреляла его отца, крупного харьковского домовладельца, а мать, не перенеся этого удара, умерла.

Их единственный сын и наследник Костя оказался выброшенным на улицу в буквальном смысле этого выражения. Из дома, который занимала костина семья, его" выгнали красногвардейцы, а в другие папашины дома но пустили неизвестно откуда появившиеся там домо-уполномочснные.

Скитаясь по харьковским улицам и ночуя на бульварных скамейках, десятилетний Костя вспомнил, что, где-то в Ростове, живет его давно позабытая тетка и решил отправиться к ней. Это ему удалось не без труда. В годы гражданской войны железнодорожный транспорт работал не совсем по расписанию и на путешествие в теплушках от Харькова до Ростова мальчику пришлось потратить больше месяца времени, а на розыски тетки — два дня.

Пожилая бездетная тетка приняла к себе сироту охотно и воспитывала его по-своему заботливо. Для советского времени она оказалась женщиной весьма практичной и, решив, что современная "общеобразовательная" школа ничего хорошего Косте не даст, за небольшую плату определила его в ученики к старичку-бухгалтеру той конторы, где сама работала пишма-шинисткой.

Старичок учил мальчика тайно, так как подобная педагогическая деятельность считалась "свободной профессией" и облагалась большими налогами…

Через семь лет старичок сказал Косте:

— Ну-с, юноша! Теперь вы знаете все, что знаю я сам. Учить вас больше нечему. Завтра же подавайте заявление в нашу контору. Нам как раз требуется счетовод. Но помните, юноша, мы вам устроим очень серьезный экзамен. Провалитесь — пеняйте на себя.

Экзамен Костя выдержал блестяще, поразив своими солидными бухгалтерскими знаниями всех экзаменаторов, за исключением, конечно, старичка-бухгалтера. Юношу приняли в контору счетоводом.

Шли годы. Костина тетка и старичок-бухгалтер умерли. Костя быстро продвигался вверх по служебной лестнице и к 1937 году стал старшим бухгалтером конторы и консультантом нескольких других, обзавелся женой, двумя детьми, солидным брюшком и небольшой лысиной.