Неужели не выбраться из этой ночи? Дышать все труднее. Ночь глыбой навалилась. Надо бы встать. Степан опирается на локоть, поднимает голову и начинает звать — долго, протяжно, до хрипоты.
И вдруг — топот. Но ничего не видно. Лошадиный топот все ближе. Надрываясь в крике, Рудимов зовет и думает лишь об одном: только бы услышали.
Цокот копыт совсем рядом. Уже слышен лошадиный храп. Но почему всадник молчит? Не чужой ли? Лошадь останавливается: Степан видит ее на фоне неба. На ней смутно маячит силуэт. Всадник спрыгивает.
— Кто? Почему молчите? — Рудимов протягивает руку к пистолету.
— А я боюсь, дяденька…
И только тут Степан увидел в темноте мальчугана. На мгновение он чем-то напомнил малыша Димку.
— Как зовут?
— Генка, — отозвался мальчуган.
— А ты не бойся, Гена, я свой. — Степан приподнялся, потянулся к малышу.
— Теперь вижу, — наклонился Генка.
— Подсоби, браток, выбраться. Село-то далеко?
Хлопец объяснил довольно туманно: «Так себе». Подвел лошадь. Увидев незнакомого человека, она дико всхрапнула и встала на дыбы, подняв вцепившегося в поводья маленького хозяина. Но потом успокоилась. Мальчуган ласково потрепал ее по мускулистой груди, и она покорно опустилась на колени.
— Ползите ко мне, — распорядился он.
Степан с усилием сделал несколько отдавшихся болью движений. Встал на здоровое колено, лег грудью на лошадиный хребет и занес левую ногу. Малец решил помочь. Отпустил поводья, потянулся к раненому. И вдруг конь, почуяв кровь, испуганно шарахнулся в сторону. Рудимов упал…
Очнулся, когда над ним склонились две тени.
Мальчишка съездил в село и возвратился со старшиной-обозником. Уложили Степана на сено в автомашину, и под скрип бортов он ушел в тупое забытье.
ЖЕЛЕЗНЫЙ ДОКТОР
— Говорят, у меня гангрена?
— Не верь. Лучше меня никто не знает.
— А вторую ногу будут ампутировать?..
Полуторка всю ночь тряслась по ухабам. Рудимов лежал в кузове и мучительно ждал конца пути. Рядом покачивалась бородатая согбенная тень старшины-обозника. Словно сквозь толщу воды доносится его глуховатый бас:
— Потерпи, милок. Малость осталось.
Холодным потом обливаясь, терпит Степан. Но когда машина сотрясается на перевалах, упрашивает:
— Попросите шофера, нельзя ли потише.
Бородач поясняет:
— Прошмыгнуть бы до рассвета. Опоздаем — не прорвемся: обстреливаются все дороги.
Временами пытается шутить:
— Тело довезу, милок, за душу не ручаюсь.
Наконец остановились.
— Полевой госпиталь, — объявил старшина.
Прямо с полуторки Рудимова отнесли на операционный стол. Пока велась подготовка к операции, медицинская сестра спешила записать адрес семьи. Степан же просил в первую очередь записать полевую почту полка и сообщить, что задание выполнено. Но сестра настояла на своем. «Наверное, не верит в то, что я выживу», — шевельнулась тоскливая догадка. С нею и опустился в омут сырой, душной тишины.
Очнулся на рассвете. Весь забинтован. У койки сидят Корней Иванович и Атлантов.
— Едва нашли, — отозвались оба сразу. — Как самочувствие?
— Как видите, — указал Рудимов на ампутированную ногу. И сразу начал расспрашивать Атлантова: — Ну, как ты добрался? Тебя тоже сбили?
— Не совсем, — горько улыбнулся капитан. — Картер мотора пробили, но все же дотянул. Сел дома.
— А Малыш? А Кузьма? — нетерпеливо расспрашивал Рудимов и даже привстал, морщась от боли. Корней Иванович решительно уложил на подушку и успокоил:
— И Малыш, и Кузьма живы-здоровы. Правда, Искоркин опять без машины пришел. Уже четвертую потерял, — с ноткой осуждения подчеркнул начштаба.
— Не везет ему, — как бы заступился Рудимов.
— А кому на войне везет, — философски заметил Атлантов.
— Да…
Молчание прервал Сухорябов:
— Звонил командир бомбардировочного полка. Просил передать благодарность истребителям. Все бомбардировщики вернулись домой.
— Ваш «як» тоже скоро будет в строю, — вставил Атлантов. — Инженер пообещал отремонтировать.
Посмотрел Степан на своего зама и хотел спросить… Но тот сам догадался:
— Ногу вашу схоронили там же, у самолета…
Корней Иванович постарался сменить тему тяжелого разговора:
— Гарнаев приказал доставить тебя в Севастополь — в главный госпиталь. Автомашина ждет.
Вспомнив о мучительном пути в полевой госпиталь, Рудимов содрогнулся. Сухорябов понял и как-то виновато прокряхтел:
— Понимаю, Степан. Думали мы. Но санитарный самолет туда вряд ли дойдет. Собьют. «Мессеры» так и шныряют. — После минутного раздумья взглянул на комэска с плохо скрываемым сочувствием: — Ну, ладно. Потерпи. Мы еще переговорим…
Через сутки на самолете, который охраняла его эскадрилья, увезли Рудимова в севастопольский военный госпиталь на Корабельной стороне.
Утром в палату вошел полный, выбритый до синевы врач. Осмотрел, нахмурился и совсем неожиданно утешил больного:
— Великолепно. Будем надеяться…
На что надеяться, не договорил. Степан смолчал, но так хотелось возразить: «Нет, доктор, далеко до великолепного…»
Ночью не сомкнул глаз. Култышка ноги пылала лихорадочным огнем. Случайно услышал страшное слово «гангрена». Его произнес врач, знакомя молодую ассистентку с историей болезни. Совсем приуныл капитан. Смотрел в окно и считал падающие листья платана. Казалось, мелькали прожитые дни. От тяжелых раздумий оторвала сестра:
— К вам.
Приподнялся и увидел застывшего на пороге комиссара Гая. На нем короткий, выше колен, халат. Комиссар шагает к койке и припадает сухими, потрескавшимися губами к горячему виску Степана.
— Ну, як тут, друже? — ощупывает руки, грудь, голову.
— Великолепно. Будем надеяться, — с горькой иронией повторяет Рудимов слова врача и тут же признается: — Трудно, Серафим Никодимович. Боюсь, как бы не гангрена…
Комиссар вдруг преобразился. Как рукой сняло с его лица сочувственное выражение. Укоризненно уставился на капитана:
— Сам ты гангрена! Нияких гвоздей, и точка!
— Так-то оно так, да у врачей сомнение…
— Да ты шо? Яки могут быть сомнения? Я ж тебе говорю, а не доктор. Да и с главврачом я балакав. Верно, каже, поначалу опасались заражения. Был даже консилиум. Хотели тебе и вторую ногу отхватить. Но воздержались. Теперь уже твердо решили — лечить без ампутации. Так шо крепысь, друже, и нияких…
Рудимов всегда верил комиссару и потому несказанно обрадовался. Взбудоражился, расхвастался, даже одеяло сбросил и погладил бинты:
— Да я не так уж плохо себя чувствую. Смогу скоро на костылях подняться.
— А это уж лишнее, — сразу осадил Гай. Накрыл ноги одеялом, пожевал ус: — Не торопись, покрепче становись на ноги.
После прихода комиссара Степан заболел другой болезнью. Днем и ночью думал о возвращении в полк. Думал и укорял себя за жадность к жизни. Там, в степи, расстреливаемый «фоккером», он, как самую далекую, несбыточную мечту, загадывал: лишь бы выжить. Но едва раны покрылись коркой, стал думать о другом.
Свою думку утаил от врача, но доверился командиру полка.
Когда навестил Яровиков, Степан уже поднимался, неуклюже ковылял на костылях по палате. После первых расспросов о полковых новостях осторожно пошел в разведку:
— Что скажете, Пал Палыч, насчет моего возвращения в полк?
— Какие могут быть разговоры! Найдем работу.
Увидел Степан, намек не понят. Пошел на откровенность:
— Я насчет полетов…
— Да и за этим дело не станет. Все оформим, лишь бы ты на ноги встал.
По тому, с какой поспешностью подполковник согласился на возвращение в воздух, Рудимов догадался: не видать ему неба. Лишь где-то в глубине души тлела надежда — а может быть, уладится?..
Немцы уже подходили к Севастополю. Снаряды и бомбы рвались на Малаховом кургане, поднимали гейзеры воды в Южной бухте. Гулкий грохот волной вплескивался в подземный лазарет. При взрыве на тумбочках позванивали графины.
