В ту глухую ночь в партизанский лагерь прибился желтоголовый, как подсолнух, мальчишка. Вначале не могли определить, стонет ли филин, плачет ли кто. Архипыч отвел сомнения:

— Малец, не иначе…

Посветили фонарем. Так и есть: мальчонка. Грязный, худой, с копной слипшихся волос. Со всхлипом отвечал на расспросы:

— Сашкой зовут… маму и папу фашисты убили. Сестренку утерял…

Аня радистка запричитала:

— Мой ты рыженький… Какой же ты худющий…

Мальчишка отодвинулся от сердобольной тети и приткнулся к коленке Винокурова, и с тех пор их всегда видели вместе. Ели из одного котелка. Спали под одной дерюжкой. Архипычу нравилось, когда ему в самое ухо сопел маленький тезка. Их так и звали «Санька в квадрате». Даже на задании маленький не отставал от большого. Слезами-мольбами сламывал стойкость несговорчивого дяди Саши. И тот сдавался.

Глухим лесом приземистый, крутоплечий комотряда вышагивал размашистой, мужицкой поступью, а рядом с ним, вцепившись в полу, бойко семенил Санька. Под ногами только хворост похрустывал. У Саньки на боку — «лимонки». Когда приходится перепрыгивать через бревно или ручей, они больно ударяют по ребру.

— Не ушибся?

— Нет, — таится Санька, не желая выдавать свою слабость.

Если дорога дальняя, Архипыч не выдерживает мальчишеских страданий. Берет у него «лимонки», взваливает себе на плечи его рюкзак, хватает крючковатыми пальцами мальчишку за поясок, и Саньке становится совсем легко. Но ненадолго. Вскоре он опять тяжело дышит, шагает через силу. Особенно когда на пути какое-нибудь препятствие — болото, густые заросли ивняка, бурелом. Тогда Архипыч сажает Саньку на шею. Сердится, про себя зарекается: зря взял обузу, впредь буду умнее.

Но в следующий раз он опять его берет, и они вместе идут проверять дозоры. Архипыч уже сам не может без Саньки. Тягостно ему без мальца. Пусть он молчит, пусть придется опять его тащить на себе, а все же как-никак — ты не один. А однажды попали в беду. Нарвались на немецкую разведгруппу. Архипыч отстреливался, а Саньке приказал отходить в глубь леса. Отбились. Ушли.

Санька не остался в долгу. Закладывали тол под рельсы. Ахнуло так, что Архипыча наземь бросило. Встать никак не может. А надо быстрее отходить. И маленький Сашка, надрываясь от тяжести, оттащил старшего подальше от места взрыва. Ну, а там, в глубокой чащобе, считай, дома. Так и доползли до лагеря.

В отряде Санька незаметно подрос. Не ахти какой партизанский харч, но о мальчишке заботились все. Окреп. Теперь не только стеснялся поддержки Архипыча, а и сам старался ему помочь. Нет-нет да и скажет:

— Дядя Саша, давайте мне тол. Понесу.

Архипыч молча отмахнется: мол, иди хоть сам побыстрее. А Санька и так бодро шагает. Теперь в привесок к «лимонкам» ему дали трофейный маузер. Не раз пускал свое оружие в ход, когда приходилось вступать в бой.

Словом, настоящим партизаном стал Санька. Победителем вернулся в Ленинград. На митинге ему дали слово. Начал он было говорить: «Нет у меня отца и мамы… сестру утерял»… как из толпы вдруг выбежала худенькая девочка и бросилась к нему на шею:

— Санечка! Родненький…

Это была она, сестренка! Опьяненный счастьем, Сашка подвел ее к Архипычу.

— Вот мой… наш… командир.

Так и стояли они втроем на трибуне перед гудевшей толпой.

Гитлеровцы решили покончить с партизанами. В бой бросили и артиллерию. Атака следовала за атакой. Уже целую неделю, днем и ночью, отряд отбивался от наседавших карательных батальонов. Трудно было держать круговую оборону. С юго-запада — открытый доступ для противника. Надо поставить заслон. По приказу Винокурова заминировали косогор. Сотни килограммов тола вложили. А сверху завалили булыжником, валунами. Шнур от взрывчатки протянули в штаб.

Преднамеренно имитировали отход. Фашисты клюнули. Колонной, во весь рост пошли они в психическую атаку. Когда поднялись на взлобок, ступили на «пороховой погреб», грохот потряс землю. Вывороченные с корнями деревья взметнулись к небу. Все потонуло в грохоте и пламени. Уцелевшие гитлеровцы повернули вспять. Но тут визгливо, пронзительно резануло воздух женское «ура». Хлестнули автоматные очереди. Это из засады ударил по врагу взвод Нины Зверевой. Неизъяснимый ужас на немцев наводил женский крик. Они просто терялись, не зная, что дальше последует. А дальше последовала атака всего отряда. Карательный был разгромлен.

Немцы присмирели. Больше наступлений не предпринимали. А партизаны усилили натиск. Пускали под откос поезда. Нападали на войска в гарнизонах. И уже в открытую жгли костры. А на задания не пешком, как прежде ходили, а на трофейных лошадях ездили.

Как-то, поджидая разведчиков, Архипыч и комиссар Попков сидели у шалаша, мирно беседовали о предстоящих делах. Вдруг смолкли и удивленно переглянулись: на тропке появился немец. Он невозмутимо топал по лужам в валенках. А позади с неизменным пулеметом вышагивал Вася Белоусов. Подошли ближе. Немец упал на колени и протянул снимок. С глянца на Архипыча доверчиво смотрели две пышноволосые девочки. А пленный, мешая русские и немецкие слова, спешил объяснить:

— Я Генрих! Рабочий. Это мои киндер…

Белоусов вставил:

— Сам сдался. Добровольно ко мне явился.

Дрогнуло сердце Архипыча. Дети тронули. Остался Генрих в отряде. А однажды зашел он к командиру, снял пилотку, попросил закурить. Архипыч был некурящим. Но затейливо вышитый кисет с махоркой держал всегда про запас. Случалось, туго было с табаком, и тогда комотряда выручал курцов самосадом. Теперь он тоже разыскал свой заветный кисет, протянул Генриху. Тот закурил и вопросительно взглянул на командирскую шапку с алой лентой: позвольте, мол, примерить. Архипыч разрешил. Генрих надел, весь просиял:

— Партизан! — Вытянулся, спросил: — Можно мне, Генрих партизан?

— Тебе? — переспросил Винокуров. Подумал и рубанул ладонью воздух: — Давай!

Отправился вскоре Генрих в разведку. Конечно, не один. С Белоусовым. Оделся в свою, немецкую, форму. Пошли в занятый фашистами поселок. Вася — в засаду, его спутник — на «промысел»: к часовым. О чем-то гутарит на своем языке. Потом деловито проходит мимо штаба и незаметно исчезает. Возвращается, докладывает Васе: стоит такая-то рота. Сегодня передышка. Офицеры гуляют. Вася слушает молча, как бы сомневается. Вернулись в лагерь. Архипыч решил устроить проверку боем. Доклад Генриха подтвердился. И стал Генрих партизанским разведчиком.

Зачислили его в группу Белоусова. Выдали форму. Вместе они ходили на «промысел», как говорил Вася. Много опасных заданий выполнили. В знак благодарности Нина Зверева испекла именинный пирог. Генрих ел и причитал:

— Хо-ро-шо. Как дома…

Белые ночи. Весть о прорыве блокады под Ленинградом всколыхнула весь лесной городок. Люди ликовали. Стихийно возник митинг. Выступали командир и комиссар. Брали слово рядовые бойцы. И тут же, прямо с митинга, уходили на задание.

С каждым днем все слышнее становилось приближение наших войск. Немцы отчаянно сопротивлялись. Каждое селение превратили в опорный пункт, опоясали минными заграждениями, дзотами и колючей проволокой. А тут еще приспела весенняя распутица.

Но наступление продолжалось. Враг отступал. А с тыла били партизаны. И вот последний боевой приказ отряду Винокурова: совместно с нашими войсками занять город Лугу. В поход выступили все — тысячи бойцов выросшего отряда.

Город взяли штурмом. Несколько дней отдыха, и опять сборы в дорогу. Но теперь предстоял мирный поход: партизан-победителей ждал Ленинград.

Вышел ночью Архипыч на улицу и впервые за столько лет позабыл о войне. Как зачарованный стоял он под куполом светлого неба. Над Лугой царствовала тишина. И только верхушки сосен звенели наледью. Смотрел Александр на эту дивную красоту, вдыхал всей грудью лесную свежесть весны и думал: завтра здесь уже не грянет бой. И не накроет своим смертным дымом этот лес и эти лунные дали. Он и его товарищи — те, кто сейчас пойдут к Ленинграду, и те, кто навсегда остались лежать под березами, — здесь три года назад проходили линию фронта.