Но большинство летчиков, озабоченно следивших за самочувствием Егорки, пришли к выводу, что ему не хватает пернатого общества. Зюзин своих голубей оставил на старом аэродроме. Красный остался один.

— Одиночество гнетет Егора, — сочувственно сказал Дикарев, многозначительно потрогав обгоревший ус, и предложил Рудимову: — А знаете, товарищ капитан, есть выход — сменять одного Егора на целое семейство. За такого красавца дюжину дадут.

— Скажете такое, Дикарев, — отмахнулся Степан. — С кем тут меняться, когда рядом воро́ны не увидишь, не то что голубя? Да и не хочу никому отдавать своего…

— Так у меня ж есть кандидатура, — не унимался Герман. — И знаете кто? Комдив. У него голубей видимо-невидимо. За Егора ничего не пожалеет…

Рудимов не ответил. Посыпал Егору прихваченной за обедом гречневой каши и спустился в землянку отдохнуть: он только что вернулся с задания. Едва уснул, его растолкал Герка Дикарев:

— Товарищ капитан, прилетел!

— Кто прилетел? Куда? — Рудимов сонно уставился на своего ведомого.

— Генерал Гарнаев.

— Хорошо.

— Вы ему скажите…

— О чем?

— Как о чем? Об обмене голубями. В нашего Егора он влюбится.

— Зря это вы, Дикарев, — сказал капитан. Посидел в постели, почесал под мышками, стал обуваться.

Генерал Гарнаев сам пришел в землянку. Степан, не до конца натянув один сапог, встал на голенище, вытянулся.

— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался командир дивизии со всеми, кто был в землянке. Ему вразнобой ответили. Он подозвал всех к столу, если можно назвать столом дверь от каптерки, положенную на четыре столба, врытых в землю.

— Вот что, товарищи, — без предисловий начал Гарнаев рокочущим басом. — Предстоят большие дела. Завтра сюда прилетает весь ваш полк. Будете экспериментировать. Что и как — узнаете позже. А сейчас я хотел бы вас послушать. Как вам воюется?

Пилоты молчали. Тягостно, неловко. О чем говорить?

— Начнем с командира эскадрильи, что ли? Слушаю вас, Степан Осипович, — впервые Рудимов услышал от комдива свое имя-отчество. Натянув сапог, поднялся.

— Да вы садитесь.

— Что говорить, товарищ генерал? — задумался Рудимов. — Пока что неважно воюется. Потери большие…

— Ну и чем объясняются потери? Кто виноват? — опять нетерпеливо оборвал комдив.

Рудимов стал долго и путано рассказывать, как проходили бои, как погибли летчики.

— Но это следствие, а нужно знать причины. — Генерал встал и долгим, тяжелым взглядом осмотрел нары. Четверо нар пустовали. С них постели убрали. Темнели нетесаные доски, да кое-где в головах остались охапки сена.

— Это только следствие, — повторил Гарнаев. Засунув руки глубоко в карманы, он стоял посреди землянки, слегка раскачиваясь на носках, — поджарый, длинноносый, с узким кирпично-коричневым лицом. На кителе поблескивали два ордена Красного Знамени. Все знали: за Испанию. Гарнаев там командовал эскадрильей. Потом учился, получил полк. А перед самой войной назначили комдивом и дали звание генерала.

— Причина одна, — с огорчением заговорил Рудимов. — Мало машин у нас, а стало быть, и летчиков. Почти всегда звено на эскадрилью деремся.

— Я это знаю, можете не объяснять, — бросил комдив через плечо. — Вы мне скажите другое: что́ делаете для того, чтобы драться с толком этими силами?

— Мы теряем людей потому…

— Вот что, капитан, — круто повернулся Гарнаев, — я вижу, мы пока общего языка не нашли. Вам надо подумать. Запомните: при любых обстоятельствах мы головой отвечаем за людей. И вы, и я. — И уже мягче: — Ну а то, что самолетов у них больше, чем у нас, — не новость. Не думайте, что я завтра пригоню вам эскадрилью новых машин. — Генерал вновь посмотрел на пустые нары и каким-то не своим, сдавленным голосом почти выкрикнул: — Нет у меня самолетов, поймите! Нет. И в дивизии, и на флоте. Все, что можно было дать, вот оно — у вас. А если будет что, то попозже. Сейчас же надо воевать тем, что есть. Драться с умом, драться до последней возможности — в этом наше спасение, поймите, Рудимов.

Несколько остыв, генерал заговорил о плохой связи и осмотрительности в воздухе, о том, что нельзя отрываться от группы, и увлекаться одиночным боем, что боевой порядок надо строить в несколько эшелонов по высоте.

Летчики молчали. Рудимов без конца приглаживал дыбом стоявший чуб. Генерал продолжал покачиваться на носках. И вдруг у входа раздались какие-то хлопки, и в землянку влетел… красный голубь. Комдив даже отшатнулся. А Егор сел на стол и стал деловито расхаживать.

— Чей? — наконец спросил пораженный комдив.

— Мой, товарищ генерал, — сказал Степан.

— И где же он тут живет?

— Да рядом, в ящике.

— Зря мучаете птицу. Отпустите.

— А его никто не держит. Дверца открыта.

— Вторые сутки не ест, — вставил Шеремет. — Затосковал по девчатам.

Все засмеялись. Улыбнулся и Гарнаев. Протянул руку к голубю. Егор клюнул генеральский палец и гордо отошел в сторону.

— Симпатичная птица, — похвалил комдив.

Шеремет с ходу уловил удачный момент:

— Товарищ генерал, у вас, говорят, тоже водится такая птица? Махнем? За нашего Егора пару дадите?

Комдив потер жилистую шею, не сводя восторженных глаз с красного голубя:

— Надо подумать…

— А чего раздумывать, не стратегия какая, — нажимал Кузьма и косился на хмурившегося комэска.

— Ладно. Два звена турманов хватит? Только попозже.

— Согласны, — подхватил Кузьма. — Ну, а своего мы вам сейчас можем отдать.

Вечером Егор улетел с комдивом в Севастополь.

Утром под Перекоп прилетела еще одна эскадрилья яровиковского полка. Прилетел и сам Яровиков. Комполка заметно похудел, под глазами обвисли мешки, но по-прежнему был до щеголеватости аккуратен, подтянут, чисто выбрит. Ярко горели надраенные пуговицы кителя, до безупречной стрелки отутюжены брюки. Поздоровались. Обнялись. В первую горячечную минуту встречи перебрали поименно всех невернувшихся. И тут же заговорили о делах.

Вместе с истребителями под Перекопом приземлился грузный, неуклюжий ТБ-3 — тяжелый бомбардировщик с широкими гофрированными плоскостями. Яровиков объяснил Степану суть эксперимента, о котором вчера загадочно намекнул комдив. Решено было на эту тяжелую машину подвесить два истребителя. Замысел и простой, и заманчивый, и нелегкий. Авиаматка несет «ишаков» далеко в море, туда, где меньше всего противник ждет появления наших истребителей, сбрасывает их, и они начинают бой с полным запасом горючего. Прыжок был не из приятных, заставляющий биться пульс до ста пятидесяти ударов в минуту.

Когда Рудимов усомнился в успехе столь рискованного предприятия, Яровиков, уже два раза летавший подцепленным к авиаматке, горячо доказывал:

— Это что — два истребителя подвешены, а ведь во времена Чкалова пять навешивали: два сверху, на плоскостях, два внизу, под плоскостями, и один — под фюзеляжем. Вот то цирк. А это что — обычное дело.

Но «обычное дело» не было столь простым, как расписывал Павел Павлович. В эксперименте таилось много риска. Правда, риск заманчивый, многообещающий. Именно это заставило и Рудимова напроситься в подвесники.

На второй день к ТБ-3 подрулили два истребителя с бомбами. Их подвесили под крылья самолета-гиганта, и он унес их в сторону моря. В истребителях сидели Яровиков и Рудимов. Тяжелые машины доставляли их почти до самой цели — к переправе, где немцы сосредоточили уйму техники и людей. Отцепившись, «ишаки» сразу ринулись на переправу. Для Степана было непривычным бомбометание, и первый заход оказался безрезультатным. Лишь на втором серия бомб была сброшена в самую хребтину моста.

Немцы почти не оказали противодействия — не ожидали появления истребителей на таком удалении от базы.

Но вскоре замысел был раскрыт. Эскадрилье «подвесчиков» стало совсем трудно. Решили посылать ее под прикрытием рудимовской эскадрильи.

В первом же полете схлестнулись с большой группой «мессеров». Один из них ринулся на Шеремета. Степану удалось отогнать. Защищая ведомого, он вдруг совсем рядом увидел горящий «як». Покачивая крыльями, тот звал на помощь. Рудимов приблизился и увидел Дикарева. Лицо его было бледно даже за синеватым плексигласом кабины. Он показывал головой назад: там потянул за собой трос дыма «мессершмитт», который атаковал комэска. Оказывается, Герман прикрыл Рудимова, подставив свою машину.