Впрочем, аналогичную роль сыграли Г. Зюганов, ли­дер коммунистов, призвавший москвичей «сидеть дома», поскольку речь идет о противостоянии «верхов», а также Г. Явлинский, потребовавший от Ельцина «принять реши­тельные меры» по уничтожению парламента. Позже, в том числе в ходе предвыборных баталий, этот сладкоречивый ренегат-пустышка будет говорить о «равной ответственно­сти президента и Верховного Совета» за трагедию. Но если ответственность «равная», тогда почему он, Явлинский, призвал одну из «равных сторон» расстрелять другую «рав­ную сторону»? Ум у Явлинского, похоже, слишком убогий, он не подчиняется даже простой логике. По-видимому, из­биратель интуитивно понимает этот мощный изъян этого политикана, отказывая ему в доверии.

Большой террор

...Сквозь полудрему, как назойливое жужжание осы, был слышен какой-то непривычный для уха шум. Нарас­тающее в подсознании беспокойство боролось с потреб­ностью сна. Беспокойство одолело — я окончательно про­снулся. Встал — и опять этот монотонный, тревожный гул, непрерывно усиливающийся. Быстро побрился, умылся, на­дел чистую рубашку, сменил черный костюм (у меня здесь целый гардероб). Подошел к окну. Окно выходит на набе­режную, далее — мэрия, со злосчастного взятия которой я почувствовал огромную усталость. Рассвет еще не наступил, еще рано, 4 часа утра. Всматриваюсь в темные, но уже чуть светлеющие громады зданий — над ними, может быть мне показалось, какие-то огненно-оранжевые блики — грозное предзнаменование-

Штурм ожидался почти ежедневно, уже с неделю. Было ясно, что экс-президент, ошалевший от уже совершенных им диких преступлений и страха, зашел очень далеко — ему отступить уже невозможно. Помимо этого, слишком много влиятельных людей вовлечено в грязную работу по подго­товке и осуществлению путча, кровавого мятежа против за­конной государственной власти, слишком крупные группы тайных сил приняли участие в заговоре, разработке планов по свержению конституционного строя, развертыванию мя­тежа и подавлении сопротивления, в операциях прикрытия и иных провокациях. И все эти силы не позволят просто так этому пьянчужке-авантюристу отступить. Но он был на гра­нице поражения, со всеми своими силами. Если бы не «по­ход Руцкого» на «Останкино» — заговорщики готовились бежать из страны... Эти мысли постоянно стучали в голове, они находили подтверждение по мере поступления инфор­мации от окружения кремлевского заговорщика и его верно­го Санчо Пансы — Черномырдина.

Тем не менее он оказался неожиданным — этот штурм. Видимо, так уж устроен человек, самое страшное, даже са­мое реальное воображение отодвигает ожидаемое событие куда-то в сторону, разум не мирится с жестокой, коварной реальностью. Мне сообщали, что уже третий день «ястре­бы» настаивают на силовом решении проблемы. Среди них были прежде всего Черномырдин, Ерин, Барсуков, Гайдар, Коржаков, Шумейко и, как ни странно, Козырев и Филатов. А Барсуков чуть ли не отстранил от руководства «операци­ей» Ерина и Романова и требовал «расстреливать всех!» — за «пассивность». Хотя они и показали себя самыми испол­нительными служаками-ельцинистами.

Шум нарастал, это приближались, грохоча, танки... Было 6 часов 30 минут...

Сейчас даже не могу припомнить, с каким чувством вос­принял я артиллерийскую атаку, грохот разрывающихся снарядов. Возможно, долгое ожидание неумолимо надви­гающегося события делает сознание невосприимчивым к нему, каким бы трагическим оно ни было. Возможно. Но од­новременно было и другое подсознание, отвергающее этот жестокий артобстрел. Это второе подсознание отказывалось верить тому, что видели глаза, слышали уши, воспринимал ум. Происходящее все эти две недели, дополняемое адским грохотом разрывающихся снарядов, вызывало один и тот же вопрос: как терпит страна эту бойню и насилие, этого взбун­товавшегося негодяя — безумца? Вскоре мне сообщили, что из танковых орудий бьют прямой наводкой по верхним этажам нашего здания. Стреляют офицеры-«добровольцы», танкисты Таманской гвардейской дивизии, прославленной в боях с гитлеровцами-фашистами на полях сражений Вели­кой Отечественной войны.

Хам по природе, человек жестокий, ошалевший от стра­ха, прибегает к любой форме насилия — только для того, чтобы удержаться у власти, распорядиться которой он не умеет — в силу отсутствия мыслительной деятельности, вместо ума — сложной, рациональной умственной деятель­ности — эмоциональные безрассудные действия, продик­тованные страхом, ставшим маниакальной идеей. Главный мотив при этом — боязнь потери власти, к которой так дол­го стремился и неожиданно получил. Отсюда — готовность перебить хоть весь мир, стать союзником самому дьяволу, перекрасившись в любой цвет, сделать какое угодно заяв­ление, совершить любое преступление, убийство, расстрел, клятвопреступление, обмануть кого угодно. Предельно за­конченный тип дегенерата во власти, опасного в своей тупой ограниченности и склонности к насилию в силу психологи­ческой предрасположенности, патологический врун. Такие люди исключительно опасны, когда они трепещут в страхе. Ельцин был все эти дни охвачен паническим страхом пора­жения. Он пьянствовал...

... «Почему вы не были готовы к тому, что ваш дом ог­рабят?»

— нелепый вопрос. А ведь задают. Почему же не хотят сказать тому, кто совершил злодеяние:

«Вы — злодей, преступник! — Уходите вон!

» И здесь ищут «равной ответ­ственности»: убийцу и его жертву ставят на один уровень. И делают это вроде бы «сочувствующие»: это у них позиция такая, «объективистская» — самая подлая позиция, вводя­щая людей в заблуждение.

...Я не был внутренне готов к перевороту, не верил, что Ельцин пойдет против меня, я был верен ему в самые для него тяжелые времена. Не было надобности быть готовым к перевороту, измене, расстрелу. Но встретил я эту величай­шую измену и предательство так, как следовало главе рос­сийского парламента и человека, имеющего Честь. Ее у меня никто не отнимет. И на пресс-конференции опять этот ду­рацкий вопрос: «

Почему не приготовились».

Отвечал: «

По­чему я должен разрабатывать тактику и стратегию анти ­террора? Я что — неприятельский полководец? У нас есть план законодательной и контрольной деятельности, есть — Конституция — основной закон, решения Съездов народных депутатов, законы парламента — Верховного Совета. Их выполнение и есть стратегия и тактика деятельности пар­ламента и его председателя. Почему мы должны готовиться к каким-то государственным переворотам? И ставить мне упрек в том, что я не готовился к перевороту со стороны Ельцина у просто неразумно

Как спасти людей?

«Как спасти людей?

» — вот основной вопрос, кото­рый я задавал себе и своим соратникам в ожидании близ­кого штурма. Нам надо было знать, какие команды отданы Кремлем в отношении двух тысяч людей, оставшихся в Бе­лом доме 4 октября, как намерены с ними поступить «вла­сти». Шансы на благополучный исход уменьшились к утру 4 октября до минимума. Тогда было решено использовать все возможности для прямых и косвенных переговоров, че­рез иностранных дипломатов, журналистов, любых общест­венных и религиозных деятелей, кто готов будет выслушать нас. Разумеется, не сбрасывали со счетов и прямые контак­ты с правительственными чинами, если они пойдут на это. Такое поручение я дал Юрию Воронину, Валентину Агафо­нову и Олегу Румянцеву, другим членам Верховного Сове­та, которые были в непосредственной связи со мной.

Я — Ачалову:

Надо удержать вооруженных людей в Бе­лом доме от ответного огня. Прикажите своим людям, пусть распорядятся.

Ачалов:

Согласен, но нам надо окончательно решить во­прос о выходе из Белого дома. Затянем до ночи — никому не бывать в живых.

Хасбулатов:

Ну, нам-то с тобой все равно не быть в жи­вых, Владислав Алексеевич, — мрачно пошутил я, — надо спасать всех других, находящихся в здании.

Олег Румянцев, Виталий Уражцев, Иона Андронов, Юрий Юдин, Юрий Воронин, Валентин Агафонов, Виталий Сыроватко, Коровников, Ахметханов, Виктор Югин— все они были почти постоянно возле нас, непрерывно пытались дозвониться по радиотелефонам до Черномырдина, Сосков­ца, Лобова, Зорькина и др. Им помогали сотрудники моего секретариата, депутаты Алироев, Николай Иванов. Время от времени из Палаты национальностей приходили наши депутаты, в том числе Тамара Пономарева — тоже пытались дозваниваться до официальных лиц. Иногда это удавалось, что-то можно было сказать под грохот орудийных выстре­лов и тяжелую дробь крупнокалиберных пулеметов.