IV.             

Эти вопросы мы могли бы обсудить и наметить ориентиры их решения на Межпарламентской ассамблее, если бы национальные парламенты и исполнительные власти государств—участников Со­дружества предоставили соответствующие полномочия своим де­легациям, а сами парламенты могли бы принять решения.

V.              

Учитывая принципиальный характер предложений, прошу вас изучить их, обсудить в своих парламентах с тем, чтобы мы могли рассмотреть весь комплекс этих вопросов, возможно, уже на пред­стоящем 25 сентября с. г. в Санкт-Петербурге заседании Совета Межпарламентской ассамблеи. Может быть, следует обсудить воз­можность проведения специального заседания ассамблеи, посвя­щенного вопросу создания такого союза.

VI.

Кроме того, в течение 1993 года можно было бы провести в каком-либо из российских городов (Самаре, Воронеже, Белгоро­де) или в столице одного из государств СНГ (например, Алма-Ате) Конгресс народных депутатов с участием всех членов парламентов наших стран с целью обсудить представленные вам в Меморандуме и иные аналогичные идеи.

VII.

Подчеркиваю, что во всех случаях речь идет о Союзе Оте­честв, Союзе свободных государств, когда ими добровольно отчу­ждаются, делегируются — единым, общим, наднациональным ор­ганом — отдельные государственные функции для регулирования и координации деятельности в важнейших сферах, в соответствии с упомянутым выше

Конституционным актом.

В этом суть предлагае­мого подхода, который, надеюсь, не позволит противникам более

тесной интеграции выдвинуть лозунги о якобы «новых имперских» планах и т. п.

Наш долг перед своими согражданами, перед вашей общей историей — создать благоприятные условия для труда, жизни, вос­питания детей, развития наций и культуры, для процветания наших народов и отечеств. (Документ был опубликован в «Российской га­зете» 19 сентября 1993 года.)

 С искренним уважением, Р.И. ХАСБУЛАТОВ

Интересно, этот «документ» никогда и никем не упоми­нался — ни в прессе, ни в публикациях ученых и специали­стов, занимающихся проблематикой СНГ. Одни, видимо, не хотели признать факт, что первый председатель Межпарла­ментской ассамблеи имел и идеи, и возможности превратить СНГ в эффективно работающее Содружество, с действен­ными институтами, способными с большой пользой воздей­ствовать на все бывшее пространство СССР и энергично влиять на все процессы. Другие опасались даже упоминать мое имя — такой страх им внушали ельцинисты и правя­щий политико-административный режим, с «подручными» СМИ, стоящими на страже «новой старой» власти. Третьи они были открытыми противниками, отвергающими лю­бую здравую мысль, если она не исходила от них. Межпар­ламентская ассамблея, которую мы так тщательно создава­ли, практически тихо «умерла» стараниями В. Шумейко и Е. Строева, которые возглавили первые палаты Государст­венной думы и которым отдал «на откуп» эту перспектив­ную международную организацию кремлевский правитель, после «стабилизации» его режима в результате проведенно­го 12 декабря 1993 года референдума, принятия новой Кон­ституции и формирования нового парламента.

Ельцин, как это отмечают многие наблюдатели, был болезненно-подозрительным человеком, причем в таких крайних формах, что это вызывало порой некоторые сомне­ния в его умении строить логические конструкции в поли­тической борьбе, с ее неизбежными альянсами и компро­миссами. Пример этого — его упорное нежелание в роковой для нас всех час — 19 августа — не упоминать в тексте на­шего «Обращения» имени президента Горбачева, заявления: «Я не хочу быть его спасителем», в то время, как имя Горба­чева нам было необходимо как знамя борьбы с путчистами. Тень подозрения, павшая на любого одаренного и преданно­го ему человека в личной к нему нелояльности, вызывало у него немедленное желание избавиться от него навсегда. Не­которая доля самостоятельности при этом как раз и рассмат­ривалась как «нелояльность». Это, кстати, очень осложняло мою работу с ним еще с первых наших совместных шагов, с мая 1990 года. А когда мы дружно подавили августовский

мятеж и Ельцин вручил мне «Удостоверение» за № 2, как человеку, внесшему наибольший вклад в эту нашу победу, а я, в свою очередь, подписал «Удостоверение за № 1» и вру­чил его Ельцину, — многие, знающие президента, искренне удивлялись тому, «насколько затянулась эра наших хоро­ших взаимоотношений». Конечно, близкими эти отношения не могли быть — это была совместная, тяжелая работа ради Отечества, с коварно-хитрым, хотя и не очень способным и подготовленным к большой государственной деятельности, человеком. Ему надо было помогать. Я и помогал. Возмож­но, внутренне президент и сам осознавал, что попал на орби­ту власти в силу стечения множества исторических и иных обстоятельств, далеко не по заслугам и способностям. От­сюда — определенный, иногда проскальзывающий внешне, элемент комплекса неполноценности, возмещаемый созна­тельной жестокостью в отношении к людям (в том числе и к соратникам) «не угодившим» (порой — в мелочах); во вла­стных требованиях (буквально!) «относиться к нему с ве­личайшим почтением», болезненная тяга к торжественным церемониальным (царистским) играм и атрибутике и т.д.

Другая «болезнь» — это неприкрытое поклонение Запа­ду, восхищенное преклонение перед высказанными их пред­ставителями, порой, весьма банальных истин. Я сталкивал­ся с этой стороной президентского мышления часто, и когда Ельцин с почтительным придыханием говорил о нечто та­ком, «которое» я не мог не знать, десятилетиями занимаясь Западом, — я терялся, не зная, как реагировать: согласиться, словом или, как принято, одобрительно «кивать» — я не мог бесполезно возражать — уже не хотел, зная, что у собесед­ника испортится настроение.

Возможно, в связи с этой страстью, но в основе своей продолжение линии Горбачева на бесконечные уступки за счет России, в некоторых российских печатных изданиях, в разное время, высказывалась версия, что Ельцин являл­ся агентом иностранных спецслужб (как Ленин, Горбачев и др.). По мнению авторов версии, в противном случае не­возможно понять ни его внутреннюю, ни внешнюю полити­ку, направленную на откровенное подчинение России инте­ресам западных стран.

Я считаю такую точку зрения абсурдной, конечно, ника­ким «тайным агентом» иностранных спецслужб Ельцин не был (как и Горбачев, тем более Ленин). Его отношения с по­литической верхушкой США, как мне представляется, были иными: Ельцину внушили (прежде всего его неформальные соратники), что единственная возможность политически уцелеть в той сложнейшей обстановке (1990—1991 годы) — это «согласование» своих действий с высшими правительст­венными кругами Америки (отчасти — ФРГ). Этого было несложно добиться, учитывая, что, как я отмечал, Ельцин буквально преклонялся перед Западом, гордился тем, что его там «принимали», «дружбой» с Клинтоном, Г. Колем (который ранее не менее «горячо дружил с Горбачевым»).

Так, он с гордостью сообщил мне, как его «приняли» в конгрессе США, какими эпитетами его награждали конгрес­смены. В ответ на мой вопрос: «Борис Николаевич, а когда вы выступали в последний раз перед Верховным Советом» (дело было в конце 1992 года), он нахмурился, промолчал. Ему это было неинтересно.

Вполне допускаю, на высшем политическом уровне (Белый дом — Кремль, Бонн — Кремль) существовали не­кие договоренности по «согласованию» действий Ельцина (состав правительства, политический, экономический, со­циальный курс государства, его внешняя политика и пр.). Воздействие на Ельцина оказывалось через различные ин­струментарии.