Сдерживая возникшее волнение, она отказалась. Но согласилась встретиться с ним на следующей неделе в то же время и в том же месте. Годфри этим удовлетворился. На следующей неделе он своего добьется, подумал он. И добился.

Горькое сознание того, что связь Перл с Годфри продолжается, дошло до Энджелла постепенно. Не слишком проницательный, когда дело не касалось его собственных чувств, он надеялся, что ужасное происшествие в Суффолке, где он получил телесные повреждения, навсегда отвратит Перл от Годфри. Как и Годфри, он сразу сообразил, что ее угроза уйти от него в случае, если он обратится в полицию, подразумевает также обещание остаться с ним в том случае, если он воздержится от подобного шага. А ее заботы о нем во время болезни и согласие выполнять супружеские обязанности вселяли в него надежду.

Медленное прозрение наступило значительно позже. Оно подкралось незаметно, словно простуда, которую схватываешь легкомысленно, постояв без пальто на ветру. Сначала даже не припомнишь, когда она началась. Затем появляются отдельные малозаметные симптомы. И вот ты уже болен.

Все началось снова, снова те же мучения, терзания: сказать или притвориться, что не замечаешь. Сознание унизительности подобного положения. И лишь один неутешительный выбор. Жизнь с нею на этих условиях или жизнь без нее. Он давным-давно приказал Бирману бросить слежку за Годфри.

Почему бы Годфри не попасть под автобус, не умереть или не совершить самоубийство? Иногда по ночам он упивался старой идеей Бирмана: Годфри куда легче избить вне ринга, чем на ринге. Но встать на путь преступления — об этом не могло быть и речи. Возможно, с точки зрения этики, эти два способа мести мало чем отличались друг от друга, но Энджелл не мог переступить разделяющую их пропасть. К тому же любая новая месть может наверняка повлечь за собой и новое возмездие.

Это соображение окончательно решало вопрос. Такого ужаса, который охватил его, когда он бежал через библиотеку к заставленной шкафом двери, он не испытывал никогда в жизни, даже в школьные годы. И никогда он не переживал подобной физической боли: удар тяжелого кулака, чудовищный шок от дробящего удара по скуле, боль, обида, увечье, повреждение, наносимое тебе другим человеком, которого ты не в силах остановить. Внезапно новый страшный удар. Бесполезно сопротивляться, бесполезно звать на помощь, единственное спасение — бесчувственное обморочное состояние.

Оно наступило довольно быстро. Но те мгновения оставили неизгладимый след. Если раньше Энджелл побаивался Годфри, то теперь он дрожал от страха при одном воспоминании о нем. Обеспечить себе полную безопасность можно было, только засадив Годфри на долгий срок в тюрьму или заставив его переселиться в Австралию.

А тем временем Годфри не церемонился с его женой, и у Уилфреда не было иного выхода, как притворяться, будто он ничего не замечает. Это было невыносимо, просто немыслимо. Беспокойство, ревность, страх разрушали его жизнь.

Но существующее положение можно было сохранить лишь путем притворства. Пока все притворяются, что ничего не замечают, еще можно как-то жить. В такой жизни даже были свои радости, нечто вроде пира во время чумы, и этим радостям можно было придать особую остроту. А разоблачить обман, значило сорвать повязку с кровоточащей раны.

Третий легонький бой Годфри состоялся в июне и был устроен Англо-Американским Спортивным Клубом в гостинице «Хилтон». Он дрался с Роем Оуэном, который несколько лет назад занимал неплохое положение в списке и потом уехал в Америку. Там он заработал кучу денег, но его сильно потрепали. Оуэн был увертливым боксером, заинтересованным вовсе не в том, чтобы побить противника, а в том, как бы самому не оказаться побитым и по ходу дела набрать побольше очков, обеспечить себе победу. Оуэн был подходящим противником Маленького Божка, который впервые после боя с Кио восстанавливал свой прежний стиль. Оуэн нанес Годфри немало ударов по носу, но удары были несильные, почти невесомые и в блокноте рефери отмечались лишь галочкой: короче, он дрался умело, но сухо, без души, именно в той манере, которую Годфри не уважал. И, добиваясь нокаута, Годфри выразил свое презрение к такой манере и обрел часть своей прежней утраченной веры в себя.

Нокаут не получился, но Годфри победил с некоторым преимуществом в очках и явно понравился членам клуба, сидевшим за обеденными столиками. Психологически этот бой принес ему больше пользы, чем два предыдущих.

После боя он поспешил покинуть «Хилтон» и поехал в Баттерси, где его ожидала Перл.

Как всегда после боя, он был возбужден больше обычного, деспотичен и особенно сильно проявлял свою склонность к мучительству. Перл сносила все, потому что теперь временами у нее возникало желание намеренно подвергнуть себя мучениям.

Когда она, наконец, сказала, что ей пора идти, он потер подбородок и спросил:

— А почему бы тебе не переночевать?

— Не могу! Ты же знаешь. Я сказала, что поехала к отцу.

— Думаешь, он верит?

— Верит! Но я не должна задерживаться.

— Ему стоит только проверить. Всего разок.

Перл промолчала, затем выскользнула из постели, начала поспешно одеваться. Он лениво следил за ней.

— Разве не так? Всего один раз проверить…

— Ты прав. Наверное, так. Но раз он не проверяет, раз он мне все еще верит…

— А зачем ему верить? Я могу высказать все ему в лицо.

— Таким образом ты и мне отомстишь, не правда ли? Ты об этом только и мечтаешь.

— Все равно у него кишка тонка с тобой развестись. Давай поспорим.

— Почему ты его так ненавидишь? Все прошло, ты оправился. Можно сказать, из-за этого боя ты даже выиграл — я имею в виду твою карьеру. И мною вертишь, как тебе вздумается…

Она запнулась, но он молчал.

— Ты ведь не хочешь, чтобы я осталась с тобой навсегда, а только когда найдет настроение.

— Кто сказал, что не хочу?

— Но ты не хочешь жениться.

— А, жениться. Связать себя по рукам и ногам.

Она застегнула молнию на юбке, открыла сумку, вытащила гребенку и принялась расчесывать спутанные волосы.

— Наверное, ты так и представляешь себе брак, — сказала она. — Зачем тебе жениться, когда стоит лишь пальцем поманить. Такая месть Уилфреду тебя не устраивает?

Он сел на кровать и коснулся языком шишки на губе.

— Каждый раз, как посмотрю на себя в зеркало, Устричка… Как посмотрю…

— Такое могло случиться в любом бою.

— Но ведь раньше не случалось. И после никогда бы не случилось. Ты знаешь, что мне сказала одна девушка (мы с ней не виделись целый год): «Боже мой, Годфри, — сказала она, — кто это тебе сопелку свернул?»

Перл торопливо натягивала пальто.

— Но ведь она к тебе не охладела?

Он улыбнулся и промолчал.

Она подошла к двери.

— Иногда мне кажется, что ты ненавидишь меня так же, как Уилфреда.

— Наоборот, я всех вас люблю, — отозвался он. — Ох, как люблю.

— Значит, презираешь, — сказала она. — Да, именно презираешь.

Июль стоял душный, самый жаркий в Лондоне за много лет, писали газеты. Через каждые три дня гремели грозы, и так весь месяц — погода, столь характерная для английского лета. День святого Свитена, словно по заказу, выдался особенно жарким.

В этот день Перл намеренно не пошла на свидание с Годфри, а отправилась с Вероникой Порчугал в плавательный бассейн в Рохэмптоне. Она загорала и купалась, подставляя тело безличной солнечной ласке, стараясь подавить в себе грубое животное томление. Вдали от Годфри ее ослепленный разум словно прозревал и она сознавала всю бессмысленность и неоправданность своих поступков. Когда они были вместе, страсть и удовлетворение затмевали для нее все, слово «любовь» не значилось в их словаре, а его власть над ней скорее вызывала у нее чувство ненависти.

Сегодня впервые она вырвалась из этих цепей, проявила капельку самостоятельности, расправила связанные крылья, понимая, что свободней не стала, а только оттянула неизбежное: в глубине души она уже замирала от ужаса перед предстоящей расплатой. И одновременно восставала. Восставала против нее.