Окажись я честнее, отдайся я ему раньше и без сопротивления, мы все не оказались бы в таком положении. Какую жену я должна строить из себя сегодня ночью? Это уже действительно будет подчинением, на сей раз Уилфреду. А с другим — партнерство. Дикое, страстное, ищущее, жадное, нежное, изнуряющее, от которого теряешь голову. Глубины. Глубины, обнаруженные во мне самой; кружится голова, и я словно куда-то падаю. Годфри был прав, я не знала. Я не знала себя. С Уилфредом я бы никогда себя не узнала.

И все-таки я хорошо отношусь к Уилфреду; мне даже нравится его слабость, я ему благодарна и жалею его. Но мне не стоило склонять его к любви.

Я не могу разобраться в своих чувствах и больше ничего не соображаю. Я знаю лишь одно, что я погибла.

Флора Воспер вернулась домой первого ноября. Она совсем ослабла и могла сидеть в кровати всего час или два в день, и Мариам наняла медицинскую сестру ухаживать за ней. Но Флора по-прежнему больше всего нуждалась в заботе Годфри, и, промучившись три дня, сестра отказалась от места. Флора, утверждавшая, что в отсутствие Годфри она вполне может обойтись безо всякой помощи, осталась довольна; но это не устраивало Годфри, который тренировался каждое утро по три часа и время от времени нуждался в свободном вечере, чтобы встретиться с Перл. Ссоры то и дело вспыхивали между Годфри и леди Воспер, и они бранились, как рыночные торговки, но их некому было слышать, да и оскорбления не ранили глубоко и скоро забывались. Они также легко разражались смехом, и часто после взаимных непристойных поношений — в чем Флора далеко превосходила Годфри — Годфри присаживался к ней на кровать и уговаривал поесть или поддерживал ей голову, если ее потом рвало.

Возвращение Флоры значительно затрудняло его свидания с Перл. Пока Флора лежала в больнице, Перл могла ускользнуть на Уилтон-Кресчент в те два вечера, когда Уилфред играл в бридж, и они чувствовали себя в полной безопасности. В крайнем случае, вернись вдруг Уилфред пораньше домой, он просто не застал бы ее дома — не такое уж большое преступление. Всякий раз она оставляла мужу коротенькую записку, а возвратившись, уничтожала ее. Но теперь дело усложнилось. Флора не покидала квартиры. Дважды Годфри удалось выбраться на Кадоган-Мьюз во второй половине дня; но тут они рисковали не только попасться, но и вызвать сплетни. Знакомство Уилфреда даже с ближайшими соседями ограничивалось обменом приветствиями, но кто мог поручиться, что какая-нибудь благожелательница не сочтет своим долгом послать Уилфреду анонимное письмо о некоем молодом человеке, навещающем его жену днем от двух до пяти?

Они подумывали о том, не снять ли комнату, но бесконечные тренировки и капризы Флоры отнимали у Годфри все свободное время, а Перл недоставало энергии для подобных поисков.

После любовных ласк они никогда не обсуждали серьезные вопросы. К примеру, что, если Уилфред проведает обо всем и потребует развод, захочет ли она выйти замуж за Годфри? И, по совести говоря, захочет ли Годфри на ней жениться? Они редко обсуждали будущее. Большей частью они болтали о мелочах повседневной жизни и предавались мечтам лишь тогда, когда Годфри посвящал ее в свои планы. Случалось, он рассказывал ей о приютской жизни и начале своей боксерской карьеры, но он не обладал талантом рассказчика, и многое ей приходилось додумывать самой.

А она была слишком занята своей первой любовной интригой, чтобы разумно рассуждать и ясно мыслить. Она даже не была точно уверена, настоящая ли это любовь, какой она ее прежде представляла. Сопротивляясь Годфри (в начале их знакомства), она подавляла нечто и в самой себе.

Что же касается Годфри, то он по-прежнему трубил свою победу, хотя обстоятельства складывались так, что он не мог наслаждаться Перл в полную меру. Тяжелая болезнь Флоры не давала ему покоя и охлаждала пыл. Он убеждал себя, что ему плевать, если старушка окочурится. Но почему-то не мог развязаться с ней так просто, как, не раздумывая, дал бы отставку любой надоевшей ему молодой красотке, что-то удерживало его от этого. Он говорил себе, что ценит подарки, которыми она его осыпает; но ведь все это игрушки, понимал он, по сравнению с тем, что через год-два он сможет заработать на боксе, если дела пойдут на лад; однако ему было важно, чтобы дела шли на лад и сейчас.

Как-то на тренировке Пэт Принц прямо-таки извел его из-за работы ног.

— Послушай, парень, у тебя еще не очень получается встречный правой, это тебе так не пройдет. Когда наносишь удар, выдвигай левую ногу вперед, иначе потеряешь равновесие, ну, а что будет дальше, не мне тебе рассказывать.

— Да я это делал раз сто, Пэт, — заносчиво отвечал Годфри. — Можно подумать, что мы тут на параде. Ты же знаешь, какой я проворный. За мной не углядишь, а ты все о равновесии твердишь.

— Знаю, знаю, ты у нас самородок, известно. Ты проворный, верно, да может случиться, что и твой противник тоже окажется проворным, а ты забываешь о своей левой ноге. А промахнешься…

— Не бойся, не промахнусь. Просто приберегу удар на будущее.

— Ладно, ладно, умник, только запомни: ты карабкаешься наверх, и по пути тебе встретятся головы ничуть не хуже твоей. И если такая вот голова отклонится в сторону хоть на дюйм, пиши пропало. Раз, и готово. Твоя левая тебя больше не прикрывает, и тут тебе не миновать нокаута, могу чем угодно поклясться.

— Я умею за себя постоять, не пугай! Вот окажусь в нокауте хоть раз, тогда и выговаривай!

Прищурившись, Принц зло посмотрел на Годфри; нос Принца был изуродован в давнем бою.

— Послушай, парень, Джуд не любит хвастунов! Ты пришел сюда учиться, и мне приказано тебя выучить! Мне платят за то, чтобы тебя выучить!.. Не нравится — катись на все четыре стороны, но, пока ты здесь, на ринге, будешь меня слушаться.

При следующей встрече Джуд Дэвис спросил Годфри:

— Что там у тебя за свары с Принцом?

— Пустяки. Нудит, как старуха. У меня свой стиль, а он хочет его переделать.

— Уж поверь, Годфри, у него есть чему поучиться. Когда ты ко мне пришел, ты говорил, что хочешь кое-чего добиться.

— Верно, и разве я вас хоть раз подвел?

— Нет, но об этом еще рано говорить. Гудфеллоу славится своим встречным, выигрывает им все бои. А ты своей манерой нападения ему подыгрываешь. Пэт не хочет, чтобы ты оказался на полу в первом же раунде.

— Пока еще никто не может похвалиться, что нокаутировал меня — ни в первом, ни в последнем.

— Всему свой черед. Ты слишком заносишься, мальчик. И ты не в форме. Не в той, что надо. Я наблюдал за тобой сегодня.

— Я на уровне. Не стоит волноваться.

— А я и не волнуюсь. Это тебе надо волноваться, если будешь пропускать советы мимо ушей.

— Ставлю пять фунтов, что покончу с Гудфеллоу еще до конца боя.

— Я не из тех, кто ставит на своих боксеров. Но многие не откажутся от такого пари. Не воображай, что ты любимец публики.

Двенадцатого ноября Энджелл сидел за ленчем с Фрэнсисом Хоуном.

— Я вчера уговорил Холлиса позвонить Восперу, — сказал Энджелл, — чтобы проверить, получил ли он бумаги. Он играл в гольф в Лозанне. Жена подтвердила, что бумаги у него. И только. Никаких объяснений и извинений.

— Эти бесконечные задержки выводят из себя, — сказал Хоун. — Он чертовски медлителен. Уж не замышляет ли он чего?

Энджелл отказался от масла.

— Не думаю. Воспер медлителен по натуре. Все затягивать — в манере аристократов. Не представляю, о чем еще надо раздумывать. На сделку в целом он согласился давным-давно.

— Если он и завтра не даст о себе знать, вам следует туда отправиться самому, дождаться, пока он подпишет соглашение, и забрать его.

— Невозможно. Раз переговоры начались, я могу связаться с ним только через его стряпчего, обращаться к нему прямо — неэтично.

Фрэнсис Хоун раздраженно взирал на рыбу в тарелке.