— Да, верно. И все-таки не найти ли нам другое место? Ты ведь предлагал снять комнату.

— Я думал об этом. — Годфри стремительно провел рукой по волосам, отчего шевелюра его поднялась дыбом, наподобие гребня какаду. — Как насчет того, чтобы приходить ко мне?

— К тебе? На Уилтон-Кресчент? Там ведь леди Воспер.

— Помню. Разве об этом можно забыть? Но теперь она больше не встает с постели. Только когда ходит в туалет. В моей комнате мы будем в безопасности. Она не заходила туда уже с полгода.

— Не смогу! Я умру от страха.

— Я тебя успокою. Я это умею, ты знаешь.

— Нет. Ни за что не соглашусь. Это еще хуже, чем здесь. Как у тебя язык повернулся такое предложить?

— Ладно, ладно, я только спросил. Забудь, и все. Не нервничай.

— Который час?

— Еще рано. Четыре. Времени сколько угодно. Вытащи подушку из-под головы.

Немного спустя в соседней комнате зазвонил телефон. Они молча слушали, а он все звонил и звонил. Перл приподнялась, но Годфри не пускал.

— Оставь, мне больно.

— Спокойно. В четыре ты ушла на почту. Забыла? Жаль, но тебя нет дома.

Телефон замолчал.

— Видишь, — сказала она. — Я вся на нервах, так не может продолжаться.

— Во всяком случае, сейчас-то мы продолжим.

В половине пятого он поднялся с кровати, отодвинул штору и поглядел на себя в зеркало.

— Губа все еще немного вздута. Что-то долго не проходит. И поцелуи не помогают.

Перл приподнялась на локте и посмотрела на молодого человека, которого совсем недавно ненавидела. Она до сих пор не может разобраться в своих чувствах. Словно месяцами строила плотину, затыкая каждую брешь, содрогаясь от грозящей опасности. И вот плотина прорвалась, поток унес ее с собой, и она то плавала блаженно на волнах, то погружалась в пучину.

— Ведь до твоего следующего боя еще далеко?

— Пока еще не решено, но я должен быть наготове. До конца года неплохо было бы провести еще один бой. Хорошо бы с Пэтом О'Хейром. Хорошо бы один матч до Рождества и три после. Тогда к лету я окажусь в списке вторым.

— Годфри, неужели тебе никогда не приходит в голову, что ты можешь потерпеть поражение? Неужели никогда?

— Ясно, мне может не повезти, к примеру нога вдруг подвернется или рефери неверно присудит. А другое — нет. Понимаешь, я в себя верю. И это самое главное.

— А та неделя, что мы не виделись, ты что — стеснялся своего лица?

— Постой, постой, как это — стеснялся своего лица? Мне мое лицо нравится. Я его люблю. Неприятно, когда оно расквашено. И мне вовсе не хочется, чтобы ты меня таким видела. А вдруг я тебе опротивею. Может, ты станешь от меня бегать? Как раньше?

— Ты знаешь, что такого больше не будет.

Он надел куртку, застегнул «молнию».

— Годфри… Так не может больше продолжаться. Я хочу сказать, между нами.

— Почему?

— В этом есть что-то грязное. Эти свидания после обеда или когда Уилфреда нет дома. Встречи в кино. Всевозможные тайные уловки. Неужели не понимаешь, что так не может продолжаться?

— Ты ведь сама сказала, что не хочешь, чтоб Уилфред узнал.

— Да, не хочу. Мне это противно. Если необходимо, я ему готова сама сказать. Чтобы нам окончательно порвать. Тогда я смогу вернуть ему деньги, те, что остались.

— Какие еще деньги?

— Когда мы поженились, он положил на мое имя деньги. Отец настоял.

— Хороший человек. Сколько?

— Пять тысяч. Я потратила из них тысячу — или около того.

Годфри ласково похлопал ее по щеке.

— Да ты сглупишь, если отдашь ему обратно хотя бы монету. Как хочешь, а старичок уже кое-что получил за свои денежки. Оставь их себе, Устричка. На черный день.

— А как с нами?

— Не спеши. Мы сейчас совсем запутались. У меня еще Флора висит на шее. Правда, ее песенка спета — все дело только во времени. Но я не могу ее бросить. Ну, и я… Я все поднимаюсь вверх. Еще полгода, и кто знает, где я окажусь. Давай обождем немного, а?

— Неужели ты должен быть при ней?

Он наморщил рассеченную бровь, глядя в зеркало.

— После смерти такой старушки всегда есть, чем поживиться. Так почему мне сматываться и оставлять вое ее доченьке или какой-нибудь краснорожей сиделке?

Перл поежилась.

— Мне не нравится, когда ты так говоришь…

— Может, я вообще тебе не по вкусу, а?

— А, может, она тебе нравится?

— Господи, разве ты ее не видела?

— Видела.

— Она мне в бабушки годится. И в молодости тоже была не картинка. А теперь и вовсе развалина. Краше в гроб кладут. Вот Маленький Божок и поджидает, а вдруг ему что перепадет. Воровством не занимаюсь, чужого не беру. Просто приглядываю за всем, так сказать, провожаю ее в последний путь. Вот ее не станет, тогда мы и подумаем, а? Как тебе это? По вкусу?

— Не знаю, — сказала она. — Я никогда не знаю, можно тебе верить или нет.

— Где ты ошивался, гаденыш? — спросила леди Воспер.

— Бросьте вы. Я что, обязан торчать возле вас двадцать четыре часа в сутки? Еще чего! Да шоферский союз этого не допустит. Что с вами стряслось? Какая муха вас укусила?

— Двадцать четыре часа в сутки! Ах ты подлый недоносок! Да я не видела тебя с восьми утра! А сейчас пять! Целых девять часов! Кто ты такой — маленький лорд Фаунтлерой, который красуется на Пикадилли в бархатном костюмчике и гетрах? Боже мой! Да ты мой шофер, мой слуга, наглый ты, заносчивый паршивец! Запомни это! Слуга, которому я плачу, и больше ничего! В восемь утра петушок почистился и улетел, девять часов он прокукарекал где-то на навозной куче, а потом заявился обратно и ждет, чтобы ему целовали задницу! Так вот, это в последний раз. Я тебе говорю: в последний раз.

— Ну и катитесь на все четыре стороны! Кто я вам — сопливая нянька? Чего вы от меня хотите — чтобы я весь день держал вас за руку? Я вам ничем не обязан. А будете заноситься, ничего вообще не получите!

— Словно я от тебя много получала! Еще имеешь нахальство говорить, что ничем мне не обязан, когда все твои тряпки куплены на мои деньги. И разъезжаешь на моей машине, как на своей собственной! Даже разрешения не спрашиваешь. Просто берешь ее, и все. Уже полтора года как ты пригрелся у меня под боком и тебе ни в чем нет отказа. Ни в чем! Ты это знаешь. Неплохо устроился, а теперь, когда я вот-вот отдам богу душу, ты решил себя проявить! Могу поклясться, что ты встречался с какой-нибудь шлюхой! Какой-нибудь крашеной блондинкой на высоченных каблуках, такой жирной, что вылезает из платья. Этакая расползшаяся туша с птичьими мозгами, перед которой ты выламываешься, хочешь показать себя мужчиной…

Годфри подошел к кровати и с ненавистью воззрился на больную, с трудом приподнявшуюся на подушках. Он занес руку. Леди Воспер не дрогнула.

— Вот-вот — так ты доказываешь, что ты мужчина!

— Мне нечего сказать, — прошипел он. — Господи, и чего я тут торчу! Почему вы не хотите в больницу? Вам тут не место. Возвращайтесь обратно в клинику и сидите там!

Годфри повернулся и пошел к двери, а она схватила стакан и швырнула в него. Не попав в цель и ударившись о стену, стакан разлетелся на куски, запятнав шелковые обои. Годфри даже не оглянулся и с такой силой хлопнул дверью, что зазвенели стекла.

В кухне он грохнул чайник на плиту, в бешенстве, беззвучно насвистывая сквозь стиснутые зубы. С него довольно. Честное слово, довольно. Он сыт по горло этой упрямой старой бабенкой. Орет на него, Маленького Божка, седьмого в списке боксеров полулегкого веса! Что она воображает, дьявол ее побери, кто она такая? Он готов был убить ее за шлюху. Он ей покажет шлюху. Он готов был ее убить, хотите верьте, хотите нет. Схватить за шею, свернуть, чтобы она прекратила вопить. Успокоить навеки. Как свертывают шею старой курице. Он бы ей оказал благодеяние, положил конец страданиям. Почему она его не попросила? А может, она этого и добивалась? Может, рассчитывала пришить ему убийство?

Чайник закипел, и Годфри насыпал чаю в фарфоровый чайник, плеснул воды, достал молоко из холодильника, швырнул на поднос чашки с блюдцами. Кекс. Печенье, чтоб ему провалиться. Сахарница. Вшивый лакей. Вшивый прислужник. Вшивая нянька. Маленький Божок, седьмой в таблице, нянька.