Разумеется, трезвый логический расчет и теперь проявлял себя. Энджелл понимал, что по умственному развитию Перл значительно уступала ему, и негодовал, что временами, благодаря своей физической привлекательности, она брала над ним верх. И он презирал себя за то, что шел и тратил деньги в фешенебельных местах единственно из желания удовлетворить ее женское тщеславие. Он презирал людей, посещавших подобные места, презирал их за глупое поведение, за их стадный инстинкт и подчинение условностям и дурному вкусу. Он мало общался с тем миром, в котором заурядные умы поклонялись модной мишуре, выдавая ее за блеск и великолепие. Перл, к сожалению, всегда с готовностью поддавалась этим соблазнам и становилась жертвой массового гипноза современности; к счастью, когда он ее вразумлял, она обычно соглашалась с ним. Он не сомневался, что она считает его своим наставником, и это доставляло ему удовольствие; она прислушивается к нему и видит в нем мужчину в расцвете сил, умудренного жизнью, умного и доброго.

Энджелл с некоторой робостью взял ночную сорочку и вдохнул ее запах. Сорочка пахла ее телом, словно она сама присутствовала здесь, нежная, влекущая. Он строго нормировал любовные встречи с ней, не желал расходовать силы, ибо у него не было к этому привычки и случалось, что после у него начиналось сердцебиение. Сколько еще оставалось — дня два, три? Как радостно думать об этом. Ее сильные, длинные ноги… Ночная сорочка… О, прелесть! Он нежно прижал к себе сорочку, а затем аккуратно сложил, как оставила ее Перл.

Он провел рукой по животу. За месяц он потерял около семи фунтов. Костюм шестилетней давности сделался ему одно время тесным, а теперь он нигде не жал. Перемена налицо. От одного этого самочувствие его улучшилось. Двести пятьдесят фунтов и двести пятьдесят четыре и восемь десятых фунта — а какая огромная разница! Может, следует сбросить еще семь? Невероятно трудно, но стоит попробовать. Однако торопиться не надо. Он знал людей, на которых плохо сказалась чересчур поспешная диета. Кожа обвисла, не поспевая за сокращением веса. Можно в один момент лишиться красивой наружности, и это куда опасней, нежели наличие лишнего веса.

Он встал, подошел к туалетному столику французской работы и уставился на разложенные предметы. С душевным трепетом он сознавал, что вторгается в ее святая святых; открыв ящичек, он указательным пальцем дотронулся до лежащих там чулок, носовых платков, шарфиков. В шкатулке лежали булавки, заколки для волос, иголки, в другой шкатулке несколько писем; он вынул одно, по запаху оно было старым, чернила выцвели, подписанное: «мамочка». Школьный дневник, школьный аттестат, удостоверяющий, что Перл Фридель отлично сдала экзамены по географии, истории и другим гуманитарным предметам. Лечебная карточка, недавняя фотография — она на лыжах, свидетельство о рождении.

Он задвинул ящик и подошел к шкафу — безвкусная современная вещь, которую она завела, но вполне отвечающая своему назначению. Господи, сколько она потратила денег! В шкафу висело десять или двенадцать платьев, все, по-видимому, новые. Он был потрясен. По названию фирм нельзя было определить их стоимость, но, кажется, не слишком дорогие. Судя по материалу, все вещи были высококачественные и, должно быть, обошлись ей в двести — триста фунтов. Его деньги! Полученные благодаря стараниям ее практичного отца! Теперь она их растрачивает. Ему доставляло удовольствие видеть ее в новых нарядах, но всему есть предел. А сколько обуви! Он нагнулся, чтобы взять пару изящных золотых туфель на высоком каблуке, а вместо этого поднял лежавшую на дне шкафа программку: «Ройал Альберт-Холл. Матч на первенство мира между боксерами полусреднего веса. 8 октября, вторник».

Он повертел программку в руках, а затем развернул. В программке, помимо прочего, стояло: «8 раундов по три минуты, боксеры полулегкого веса (до 9 стоунов). Годфри Воспер, Кенсингтон, против Вика Миллера, Данди».

Энджелл аккуратно положил программку на то же место и с минуту задумчиво ковырял в носу.

Затем он закрыл дверцу шкафа и принялся шарить между флаконами духов, расставленными на туалетном столике. Слишком расточительно, чересчур. Она говорила, что может покупать духи любой фирмы по оптовым ценам. Кстати, ему нравится, когда она надушена. Но расточительность остается расточительностью, в чем бы она ни проявлялась. Как это там говорится у Катона? «quod non opus est». Как бы это перевести? «Покупай не то, что тебе хочется, а только то, что тебе нужно». Не могу припомнить конец фразы по-латыни. Десять новых платьев и восемь новых пар туфель. Придется ее образумить. Отругать ее за мотовство, когда она явится домой. Вежливо — но твердо. Так дальше продолжаться не может, иначе скоро и шкафа не хватит.

— От тебя шикарно пахнет, — сказал Годфри. — Мне нравится этот запах. Как называется?

— «Диорама».

— Прошлый раз было что-то другое.

— Да, прошлый раз было другое.

— А что было в прошлый раз?

— Я не запомнила. Кажется, «Как Фэт».

— Фэт[19]! Ты бы приберегла эти духи для своего мужа!

— Прошу тебя не говорить так. Иначе я уйду…

— Извини. Моя маленькая Устричка. Я не хотел тебя обидеть. Больше не упомяну его имя.

— При мысли о нем я чувствую себя подлой. Не прошло и года, как мы поженились!

— Не твоя вина. Он сам виноват, что женился на такой сказочной девочке, которая годится ему в дочери.

— Тебе легко говорить. Я пошла за него по своей воле. Как говорится, с открытыми глазами.

— Как раз этого-то и не было, верно?

— Что ты хочешь сказать?

— Глаза у тебя были закрыты. Не так, как положено женщине. Разве то, что происходит у тебя с ним, хоть капельку похоже на наши отношения?

— А почему бы и нет?

— Я-то уж знаю, что непохоже. Понимаешь? Вот сейчас — не в тот первый раз, когда ты нервничала, — но в последние три раза ты была совсем другая, — все время набираешь опыт, ясно? Меня не проведешь.

— Воображаешь себя знатоком.

— Примерно так. В этой области, во всяком случае.

— Наверное, у тебя были сотни женщин.

— Сто не сто, а с полсотни наберется.

— Значит, для тебя все одинаковы. Почему же ты гонялся за мной?

— Ты не такая, как все. И разве ты не довольна, что я добился своего?

— Нет, наоборот, к сожалению. Я была абсолютно счастлива, пока ты не завлек меня в ловушку.

— Лгунишка. Устричка, ты лгунишка. Я открыл ракушку и нашел в ней жемчужину. И сегодня собираюсь снова это сделать.

— Жалею, что вообще повстречалась с тобой! У тебя ни к кому нет уважения. Женщины для тебя — просто игрушки.

— Они и есть игрушки. Я тебе сейчас покажу.

— Теперь, когда ты своего добился, я стала для тебя такой же, как все остальные. Еще одна в твоей коллекции! Теперь ты еще больше задираешь нос. Маленький Божок!

— Вовсе ты не жалеешь, что повстречалась со мной, Устричка. И ты мне это доказала. Так что перестань прикидываться. Или я тебя сам заставлю. Вот увидишь, заставлю.

— Ты вовсе никакой не Маленький Божок. Ты просто противный мальчишка, который любит коллекционировать. Почему ты не собираешь гусениц? Ты собирал когда-нибудь гусениц?

— Бабочек, — сказал он. — Бабочек. Которых накалывают на иголки.

— Ты даже ростом меня ниже. Ты просто мальчишка, который любит причинять людям боль. Все это…

— Разве я делаю тебе больно?

— Иногда. Все это…

— Тебе не нравится?

— Все это прикидка, будто ты влюблен в меня. Перестань. Перестань. Ты все порвешь.

— Тогда сними сама.

— Зачем? Почему я должна тебя ублажать? Почему у тебя не хватает терпения? Ну что за манеры! Ты не любишь меня. Прекрати!

— Сними сама.

— Видишь! Ты просто хулиган. Думаешь, завлек меня сюда, значит, можешь выделывать со мной, что тебе вздумается?

— Ничего я не выделываю, Устричка. Я ведь не псих. Уж признайся.

— Псих? Хулиган и есть настоящий псих. Как это называется? — Довольно длительное время она не могла открыть рта. — Садизм! — вырвалось, наконец, у нее.