На улице загудела машина, хлопнула дверца. Шум этот неприятно резанул ухо Перл, словно тяжелое хлопанье дверцы «дженсена», которое она так хорошо запомнила.

Она сказала:

— Вы никогда не рассказывали мне о своих родителях. Их уже давно нет в живых?

Он с трудом повернулся.

— Когда я родился, моей матери было сорок два — она была на десять лет старше отца. Да, их уже давным-давно нет в живых… Она была директрисой школы для девочек, пока не вышла замуж. Только подумайте, ей было 23 года, когда умерла королева Виктория. Все ее детство и отрочество прошли в викторианское время. Без сомнения, вам трудно представить, как все это недавно было, если подходить с точки зрения жизни поколения… Естественно, в раннем детстве я находился под сильным ее влиянием. Ее несколько примитивные убеждения… Даже сегодня мне бывает трудно отделаться от тех последствий, которые оставила во мне ее философия, к примеру ее вера в абсолютную взаимосвязь между грехом и возмездием, сходная с взаимосвязью между преступлением и наказанием. Очень трудно это преодолеть. Понимаете? Очень трудно.

С улицы в комнату долетали крики и смех, затем зашумел мотор, машина отъехала и голоса постепенно стихли. Перл лежала не двигаясь. К счастью, она не могла прочесть его мысли. Женским чутьем она угадывала, что поступает правильно, поощряя его в такой момент рассказывать о себе. Потерпев во второй раз фиаско, он находился в полном расстройстве, а он был из числа тех людей, которым несвойственно подобное состояние.

— Вам нравятся драгоценности? — вдруг спросил он.

Она едва могла поверить своим ушам.

— Кому? Мне? Да, очень нравятся.

— Когда аукцион Сотеби снова откроется, там наверняка что-нибудь появится, — сказал он все еще резким тоном, почти раздраженно. — Думаю, что-нибудь не слишком дорогое. Я никогда не собирал драгоценности.

— Вы хотите купить что-нибудь для меня, Уилфред?

— Ну… не совсем. В какой-то степени. Вы сможете их носить. Их можно застраховать.

— Это было бы великолепно! А какие драгоценности? — Она села на кровати. — Броши? Серьги?

— Самые разные. Имейте в виду, я не такой уж богатый человек. У меня масса долгов.

— Правда? Я не знала.

— Я задолжал разным дельцам, аукционистам. Я покупаю вещи, так сказать, в рассрочку. И до сих пор выплачиваю за Боннара[12], которого приобрел три года назад. И за Сислея[13], который висит в моей спальне.

— Мне очень нравятся изумруды, — минуту спустя проговорила Перл.

Он пояснил:

— Оправа часто бывает ценнее самого камня. Я хочу сказать, для знатоков…

— О, это будет чудесно, Уилфред!

Он тоже сел, прислонившись к спинке кровати, потер толстым большим пальцем лоб, откинул назад волосы.

— Драгоценности. Я вспомнил про Анну, у нее, пожалуй, было несколько хороших вещей… Она жила в одном из тех красивых особняков, что выходят на Риджент-парк. Анна унаследовала эти вещи от своей матери. Ее отец был вдовцом, и хозяйство вела экономка. А чаще этим занималась сама Анна, потому что экономка любила выпить, но жила у них очень давно — они не хотели ее прогонять. Как-то вечером, когда отца не было дома, а экономка, мы знали, напилась так, что не проснется до утра, мы решили встретиться, я собирался прийти к ней домой. Разумеется, с определенной целью. Мы тогда не были такими уж невинными, понимаете? Многие теперь говорят и пишут так, словно половой акт был открыт где-то в году шестидесятом. Но… спустя несколько минут, когда — как бы мне поделикатнее выразиться — когда это уже скоро должно было случиться, ее вдруг пронзила сильная боль. Острейшая боль. Я на цыпочках прокрался в столовую и принес ей брэнди. Но боль не проходила. Я оставался с ней, хотел позвонить и вызвать врача. Она сказала, что это неудобно в моем присутствии. Но я не мог оставить ее в таком состоянии. В конце концов боль утихла, но к тому времени она была уже слишком утомлена, чтобы заниматься любовью. Ей хотелось, чтобы я поскорее ушел. Она сказала, что, как только я уйду, она тут же позвонит доктору. И я ушел… Может, это покажется невероятным, но после этого я видел ее всего четыре раза.

— Что с ней было?

— У нее была самая ужасная болезнь. В ее возрасте неоперабельная. Просто не верилось. Ей было всего двадцать лет.

— Боже мой, как жаль! Представляю, как это было ужасно для вас. Кто бы мог подумать!

— Теперь все в прошлом. — Сознание, что его утешают, доставило Уилфреду удовольствие. И в какой-то степени уменьшило горечь сегодняшнего поражения.

Спустя немного Перл сказала:

— Почему вы говорите, что теперь все в прошлом?

— Потому что все похоронено — давным-давно похоронено вместе с ней, и лучше об этом забыть… В то время, естественно, все это имело для меня значение. Но с тех пор давно уже перестало волновать.

Помолчав, он вздохнул и сделал движение, чтобы встать.

— Об этой продаже драгоценностей у Сотеби, — напомнила Перл.

— Что ж, посмотрим. Я снова загляну в каталог. Возможно, чересчур дорого. Я не могу позволить себе быть расточительным.

— Те две картины, что висят в ванной, те что, вы сами признались, вам уже надоели, того русского, который жил в Париже. Почему бы их не продать?

— Не могу. Я не верну обратно их стоимость.

— Но ведь что-то вы за них получите?

— Конечно. Наверное, фунтов четыреста-пятьсот за обе.

— Ну так что же?

Уилфред в темноте обдумывал этот вопрос.

— Нет, нет. Они мне только временно надоели.

Перл сказала:

— Почему вы всего лишь четыре раза виделись потом с Анной?

— Господи, все в прошлом, и с ним покончено. Я не хочу больше вести об этом разговор.

Следующий раз Годфри явился во вторник, когда Уилфред ушел играть в бридж.

Она чуть не закрыла перед его носом дверь, но он как-то умудрился проскользнуть внутрь и стоял посреди холла, держа шляпу в руке, с извиняющимся и в то же время нахальным видом.

Он сказал:

— Я пришел лишь затем, чтобы повидать мистера Энджелла. Честное слово. У меня к нему дело. Я вас не трону. Да когда я вас трогал, кроме того раза?

Она обнаружила, что теперь боится его меньше, чем прежде. Его форменная одежда как-то принижала его, скрадывала его физическую привлекательность. Законные узы, связывающие ее с Уилфредом, тоже служили надежной защитой. И за этой надежной защитой она чувствовала себя повзрослевшей, поумневшей, более уверенной в себе.

Она сказала:

— Раз у вас поручение, вы бы лучше зашли к мистеру Энджеллу в клуб.

— Если он скоро вернется, может, мне лучше подождать?

— Он не скоро вернется. Сегодня он играет в бридж.

— Вот как, играет в бридж… Он меня не поблагодарит, если я нарушу ему игру. Леди В. этого не любит, я знаю. Может, я просто оставлю ему записку?

Она колебалась.

— Я просила мужа сказать вам, чтобы вы больше сюда не являлись. Он очень рассердится, если узнает, что вы меня опять беспокоили.

— Беспокоил вас? Бросьте, Устричка, это ведь неправда, самая настоящая неправда. Как это я вас беспокою, если просто зашел передать поручение?

— И прекратите так меня осматривать.

— Ну вот, теперь мне еще и смотреть запрещено. Ладно, я прикрою глаза рукой. Хорошо? Это вас устраивает?

— Если не хотите оставлять записку, тогда уходите.

— Я уйду. И приду через часок.

— Нет, больше не приходите.

— Да, но у меня важное дело.

— Скажите, я передам.

Годфри подумал и убрал руку, заслонявшую глаза.

— У вас найдется лист бумаги, Перл?

Она порылась в ящике столика, стоявшего в прихожей. Найдя блокнот, зажгла настольную лампу.

Он огляделся вокруг.

— А карандаш?

Она отыскала шариковую ручку и положила на столик. Он осторожно дотронулся рукой до ее руки, прежде чем она успела ее резко отдернуть.

Он сказал: