Когда Ане исполнилось десять лет и подошла очередь дежурить Волковым, мать сказала:

— Пусть Денис теперь по дому работает, а исполнителем пойдёт Нюра — уже большая.

Так Аня стала сельским исполнителем. Это было прекрасной время! Лето, жаркий день. У входа в сельсовет несколько ребятишек — четыре девчонки и один мальчишка, — играют в камушки. Надоест — рассказывают то страшные, то смешные истории. Мальчик почему-то оказывается всё время возле Ани, разговаривает в основном с ней. Время от времени из окна здания окликают кого-нибудь, посылают с поручением. Вот и Анина очередь подошла — её отправляют на свою же «Довгую» улицу. Мальчик говорит:

— Я пойду с тобой!

Другие девочки отговаривают:

— Ты что, Петро! А если тебя покличут?

Он машет рукой:

— Ничего, мы быстро!

Вот они бегут вместе, им как-то необыкновенно весело и приятно. На ходу Аня вспоминает-рассказывает мальчику, как с ребятами она лазила в известный в городе глубокий овраг за растущим там на крутом склоне боярышником.

— Ох и вкусная ягода!

На другой день Петро припозднился на дежурство, прибежал весь исцарапанный, с полным картузом сладких ягод боярышника. Как билось счастливо Анино сердечко, когда он протянул ей ягоды!

Было этому мальчику, как и ей, десять лет, звали его Петро Середа. Он пришёл «сельским исполнителем» от другой улицы, и до этого Аня его не знала. Целый месяц — с утра до вечера, — они проводили дни вместе, почти всегда вместе бегали по поручениям, и были счастливы. Петро рассказал, что он четвёртый, младший сын в семье вдовы — отец у него умер. Старшие братья уже работают.

Думая о нём, Аня пыталась представить себе его мать, братьев. Ей хотелось жить с ними рядом, в их доме, быть там дочерью, сестрой, и Петру сестрой — она их всех любила!.. Такая нежность к этому мальчику переполняла её, что потом, за всю свою долгую жизнь, больше такого сильного чувства к парню, мужчине ей испытать не довелось. Видимо пережила она в десять лет свою самую большую любовь…

Но месяц прошёл, и сельские исполнители разошлись по домам, сдав своё дежурство другим. Шли дни, недели, миновало и лето, и осень, но Аня всё время думала о своём друге, по-настоящему тосковала о нём. Пользуясь любым случаем, она старалась оказаться поблизости от места, где жил Петро. Иногда даже, с сильно бьющимся сердцем, пылающими щеками, пробегала по самой улице. Но ни разу у неё на глазах из его дома никто не вышел. А остановиться напротив и ждать, а уж тем более самой постучать в калитку — нет, это ей даже в голову не приходило, это было стыдно…

Она всё считала месяцы — когда же снова придёт её время дежурить! Девочка была уверена: им обязательно вновь выпадет дежурить вместе. Всё спрашивала, какой двор сейчас дежурит? Ой, ещё не скоро!..

В тот же год, когда Аня стала сельским исполнителем, увидела она себя впервые в большом зеркале — во весь рост. Дело было так. Послали её отнести бумаги в город, в Городской Совет, рассказали как пройти, в какой кабинет, и кому отдать. Она пошла. Дорога лежала через поле… Ни лес, ни река так не волновали девочку, как поле! Высокое небо, простор, трава, бегущая волнами под ветром… Она не шла, а словно летела. И чувства были такие светлые, парящие, радостные, как на Пасху, при звоне колоколов!

И дом Городского Совета такой оказался красивый — с тяжёлой дверью, широкой лестницей вверх. Аня пошла по лестнице, вертя головой, рассматривая светильники, перила, людей. Уже наверху навстречу ей вышла девочка, сразу удивившая Аню. У девочки были такие же тёмные волосы, большие тёмные глаза. И стрижка точно как у неё: в кружок, когда волосы красиво ложатся на щёки и шею, с длинной чёлкой, прихваченной на лбу заколкой. И туфельки такие же были на той! Ой, и платье такое же!..

Аня остановилась в шаге от девочки, не желавшей уступать дорогу. И в то мгновение, когда она сама почти всё поняла, какой-то идущий мимо мужчина сказал с улыбкой:

— Что, не узнала себя?

А ведь и вправду не узнала! Видела не раз своё лицо в маленькое зеркальце, да и только. А тут — от стены до стены, от пола до потолка — зеркальная гладь! Побежала Аня, отдала бумаги, и вниз спускалась медленно, разглядывая себя в огромное зеркало…

Особенностью улицы «Довгой» была не только её большая длинна, а и своеобразная конфигурация. Дома, теснящиеся по обе её стороны, стояли на пригорках, а сама улица тянулась между ними в небольшой низинке. Весной, когда разливалась река, её затапливало так, что ходить становилось невозможно. Жители в такое время передвигались по дворам соседей, а переходили на другую сторону по мосткам.

Недалеко от дома Волковых тоже был мостик, и по нему ходили за питьевой водой к колодцу. Два колодца с грязной, технической водой имелись в самом дворе, но питьевую приходилось носить с другой стороны улицы. Брёвна мостка скользкие, Аня боялась по нему ходить. Да её за водой и не посылали. А вот сидеть на этих брёвнах, свесив ноги в воду или ловить с мостика головастиков — это очень нравилось. Лягушек, как другие дети, особенно мальчишки, она не ловила, боялась. А головастиков с удовольствием хватала ладошкой прямо в воде… Как чудесно жилось на этой «Довгой» улице — нигде больше Ане так радостно не жилось потом!

Когда к середине лета улица подсыхала, в самой её нижней части всё равно оставалась грязь — прекрасное место для игр детей. По ней можно было шлёпать ногами, вымазывать ноги до колен в красивые чёрные чулки, лепить куличи и даже строить целые замки! Осенью, когда дождило, улица вновь наполнялась водой. А с морозами — замерзала, превращалась в длинный сплошной каток. Поутру, спеша в школу, детвора катилась со смехом с одного, верхнего её конца, в нижний.

Сестра Даша, жившая с мужем в доме напротив родительского, бывало кричала от самой калитки:

— Мамо, чи нет у вас сахару? У меня кончился!

И мать, тоже со своего двора, отвечала:

— Сейчас Денис даст.

Денис выходил за ворота и с криком: «Держи!» — запускал на противоположную сторону по льду большую белую головку сахара. Даша ловила.

Весной по улице начинался настоящий ледоход. С треском шли льдины, Довгая была безлюдна, и только в распахнутом окне дома Ивана Рябченко — мужа Даши, — стоял граммофон, крутилась пластинка и шаляпинский бас гремел на всю округу, так органично вплетаясь в грохот стихии!

Во время таких ледоходов некоторые дома, стоящие пониже, затапливало, но не сильно. И когда вода спадала, жизнь продолжала идти своим чередом. Но вот весной 1928 года случилось небывалое наводнение, изменившее жизнь всей улицы. Ане тогда было десять лет, она всё отчётливо запомнила.

Вода поднялась так высоко, что дошла до дома Волковых — дело небывалое. Двор уже залило, но в доме воды пока не было, хотя многие дома уже сильно подмыло. Некоторые соседи спасались даже на крышах. Предчувствуя небывалый разлив реки, Волковы к нему готовились. Корова в это время содержалась не в сарае, а привязывалась на самом верху огромной навозной кучи. Вся семья сидела дома. И вот слышат они — страшно мычит корова! Открыли двери и видят, что кучу подмыло, она поднялась, поплыла, и корова плывёт на ней! Причём, течение несёт туда, где вырыт один из колодцев. Все испугались, что корову затянет в колодец, но выйти во двор невозможно. Мать стала кричать, звать корову по имени. Та услышала голос матери, узнала, стала выгребать к дому… Долго это продолжалось, все очень переживали, но корова всё-таки добралась к крыльцу. Тут ей помогли: за ноги, рога, голову втащили в сени. И до конца наводнения она находилась там.

На другой день после этого происшествия одна льдина пробила угол дома, и вода хлынула вовнутрь — в сени и немного в комнату. Детвора — Аня и Федя, — отсиживались на печи, а остальные вычёрпывали воду. Хорошо, что вода вообще на улице начала спадать, так что и в доме её скоро не стало.

После этого наводнения все жители улицы пошли в сельсовет просить о переселении. И сельсовет этой просьбе внял. Всем желающим переехать — а таких оказалось большинство, лишь несколько домов осталось на «Довгой», — выделили землю недалеко от железнодорожного вокзала. И уже летом началось переселение.