Далеко не всем людям удаётся сохранить такую память, которая воспроизводит картинки прожитой жизни с кинематографической точностью. У Анны Александровны до самых преклонных лет память была ясной, как родниковое озерцо: стоило лишь склониться, чуть вглядеться — и вот они, минувшие годы, родные лица, события…

Песня «И ты, с седыми прядками, над нашими тетрадками, учительница первая моя» — это про неё, Анну Александровну. Она учила ребят с первого по четвёртый класс, была строга и требовательна, но ученики любили её беззаветно, продолжали ходить к ней и став взрослыми, а в трудные годы помогали…

Классическая учительница: полноватая, но с прекрасной прямой осанкой, в строгом платье с белоснежным воротничком, седыми, красиво завитыми и уложенными волосами, тёмными блестящими глазами под чёрными, изогнутыми, словно нарисованными бровями. Многие думали, что она брови выщипывает и подводит. Но никогда она этого не делала — такое получила наследство. Так же, как и густые волосы, которые к старости сильно поседели, но не поредели. Так же, как и зубы: никогда в жизни она не испытала зубной боли, не пошла к стоматологу, все зубы были целы. Так же, как и память. В последние годы жизни она часто и ярко вспоминала детство, юность, молодость. Припали они на 20-е, 30-е, 40-е годы минувшего уже, двадцатого века. Годы, самые сложные для страны, превращавшейся из Государства Российского в Советский Союз. Всё тогда или ломалось, или строилось — и в общественном укладе, и в судьбах людей. Беды переплетались с радостью, семьи или рушились, или сплачивались, преодолевая несчастья и возрождаясь. Дети росли. Они лучше старших адаптировались в новой жизни, находили свою дорогу. Так было и в семье Анны Александровны, семье Волковых.

Они жили в небольшом городке. Рядом, километрах в двухстах, крупный город Воронеж, с другой стороны, почти на таком же расстоянии, большая река Дон. А здесь, на маленькой речке Осередь их маленькая Бутурлиновка. Когда-то, в начале 18-го века, на землях генерал-фельдмаршала Бутурлина возникла слобода. Первыми осели здесь переселенцы с Украины. Так и повелось в Бутурлиновке — русский язык здесь органично сплетался с украинским. Волковы были русскими, но, как и многие их соседи, говорили по-украински — а, вернее, на таком своеобразном суржике.

Как ни мала Бутурлиновка, но в конце 19, начале 20 века её называли «знаменитой слободой», что означало — одно из самых многолюдных сельских поселений России. Жило там тогда более 20 тысяч человек — почти столько же, сколько и сейчас. Работали заводы кирпичные, салотопенные, винокурные, но более всего — целых двадцать — было кожевенных заводов. Потому и из ремёсел наиболее процветали здесь выделка кож и сапожное дело. Сапоги, сработанные в Бутурлиновке, славились по всей России. Волковым это было хорошо известно.

В 1917 году, за год до рождения Анны Александровны, Бутурлиновка стала именоваться городом.

Дом, в котором Аня Волкова родилась в 1918 году, стоял на длинной улице. У неё, конечно, было официальное название, но Аня его не запомнила. Ведь все называли улицу просто «Довгая». На украинском языке это и значило «Длинная». Считалось даже, что это не город, а сельский район.

Дом достался им от семьи старших Волковых. Отец Ани, Александр Степанович Волков, был у своих родителей единственный сын. Вообще из всей родни у него имелся один двоюродный брат. Часто, когда отец выпивал, он плакал пьяными слезами и жалел себя: «Сирота я, никого у меня нет!»… Его родителей, своих дедушку и бабушку, Аня помнила смутно. Дед Степан летом «чумаковал» — возил на продажу соль, а зимой шил сапоги. Бабушка Ольга очень хорошо пела и передала этот свой дар по наследству не только единственному сыну, но и почти всем своим внукам… После смерти родителей дом остался Александру и его семье.

Первые детские воспоминания… Когда Ане было четыре года, вышла замуж её самая старшая сестра Дарья. Аня помнит свадьбу: молодые сели в расписной красивый возок, запряжённый в тройку, и укатили в церковь венчаться. А потом, в доме, они стояли в углу, и гости парами подходили поздравлять. По бокам молодых стояли шафера с подносами: на один поднос клали подарки, с другого брали по рюмке. Выпивали, кланялись молодым, отходили. Подходили следующие… Когда пары закончились, кто-то из гостей обратил внимание на четырёхлетних Аню и Юню (Ефима Котлярова, двоюродного брата Ани по матери). Дети сидели рядышком на большом, зелёном, узорчатом, оббитым медью сундуке с Дашиным приданым. Пошутил:

— А эта парочка чего же не поздравляет?

Их сняли с сундука, поставили рядом, и они пошли к молодым под смех и шуточки. Там им сунули какие-то сладости в ладошки, и они вернулись к сундуку. А залезть на него не могут! Животами ложатся, руками тянутся — нет, не получается, высок сундук! И опять кто-то со смехом их подхватил на руки, посадил.

Потом ещё некоторое время Аня всё ходила к дому, куда переехала жить Даша, благо дом её был напротив — прямо через улицу, окна в окна, — и звала:

— Дашо, идём до дому!

Ведь именно старшая сестра возилась с ней с самого рождения, была первой нянькой самой младшей Ани.

Отец, Александр Волков, — высокий, красивый мужчина с серыми глазами, густой шевелюрой, которая и до смерти не была сильно седой, с русой бородкой и усами. Он был очень силён. В Бутурлиновке, как и во многих городках того времени, периодически вспыхивали кулачные бои — улица на улицу. И если появлялся среди бойцов Александр Волк (так его прозывали), то противники сразу ложились на землю — лежачего не бьют! Вот такая в нём была силища и так его боялись. Боялась его и Феклуша, ещё когда была девушкой и Александр только поглядывал на неё. Когда он пришёл к ней свататься, отказывалась, говорила родителям: «Он будет меня бить!» И что же? Не он, а она его лупцевала, когда муж напивался. Отец же ни разу пальцем не тронул ни жену, ни детей…

Работал отец сапожником. Но не тем, который чинит обувь. Он шил сапоги. Правда, в первые годы, как Аня себя помнит, отец шил только «головки» сапог — нижнюю часть без голенища. Это была очень выгодная работа: в пору, когда отец шил «головки», семья жила очень хорошо, в полном достатке. Неделю работал, потом вместе с женой возил свою продукцию на базар. Там эти «головки» другие артельщики уже ждали и вмиг разметали. Позже, когда Александр Степанович стал шить сапоги полностью, жить стали Волковы поскромнее. Но чёрного хлеба — символа скудности, — в дому не бывало, только белый! Сапоги Александра Волкова тоже всегда продавались без остатка — у него была стойкая слава отличного мастера.

Был отец грамотным, а это в ту пору, среди его одногодков, встречалось не часто. Мать, например, ни читать, ни писать не умела. Он же очень любил читать, и книги в доме всегда водились. Бывало, работает, работает, отложит молоток и шило, возьмёт книгу и сидит подолгу. То удивление на лице, то улыбка… Особенно любил Гоголя и Толстого. А то ещё — начинает ходить по комнате и петь церковные песни. Голос у него был великолепный — баритон. Пел он воскресные и праздничные службы, и не в хоре, а солистом, со священниками, по церковной книге. Слушать его сходилась половина Бутурлиновки, как на артиста. Аня, и маленькая, и уже подросшая, не раз слышала, как люди спрашивали друг друга:

— Кто поёт в воскресенье? Александр Волков? Обязательно пойдём!

Работал отец в главной комнате дома, в горнице. На длинной широкой скамейке раскладывались кожа, инструменты. Рядом стояла табуретка вся в дырках от гвоздей — на ней он шил, прибивал. Сам сидел на специальном крутящемся стуле. Кожи отец покупал полуфабрикатные, и дома их разминали — «катали», — делая мягкими, эластичными, смазывая при этом специальными растворами и маслами. «Катанием» занимались взрослые и дети, кроме маленькой Ани и убогой Гали — одной из старших сестёр. Особенно не любил эту процедуру брат Денис. Как увидит разложенные на широкой лавке новые кожи, так и начинает ругаться: