Николай стал шлифовщиком. В этой профессии была большая нужда, да ему и самому нравилось держать на ладони ещё горячую, маслянисто-гладкую деталь, свою собственную! В 33-м году он стал к шлифовальному станку в цехе, который назывался «Шасси». В обеденные перерывы часто прибегал к отцу в кузню — эти цеха находились рядом. Приятно было слышать ему: «А, Поляков-младший» Ну как работается, парень?» — от венгерского политэмигранта Карла Тэнка. Тот тоже, как и Никита Дмитриевич, был наладчиком прессов, они дружили, у них не было друг от друга секретов.

Вообще-то Николай многих известных людей видел лично на заводе. ХТЗ ведь пользовался большой славой и большим вниманием руководства страны. Коренастый, с белозубой улыбкой под густыми усами Серго Орджоникидзе не раз проходил заводскими цехами. Бывали тут Косиор, Калинин, Ворошилов, Будёный. А Павел Постышев, первый секретарь Харьковского обкома, приезжал в посёлок трамваем, по постоянному пропуску заходил на завод, один ходил по цехам, смотрел, разговаривал с людьми. И лишь потом направлялся к директору завода.

Конечно, для молодого парня тогда, в середине тридцатых годов, эти люди были героями. А как же: когорта большевиков, соратников Ленина, руководят страной вместе со Сталиным! То, что встречался и даже иногда разговаривал с ними, вызывало чувство гордости. Но ещё больше гордился Николай одним человеком — своим старшим братом Павлом. Волевой, целеустремлённый, Павел ещё мальчишкой оказался в круговороте классовой борьбы. Пятнадцатилетним сотрудником Николаевского ЧК участвовал в разгроме остатков банд в окрестных степях. В семнадцать лет — курсант Одесской артиллерийской школы береговой обороны. Павел стремительно продвигался по службе. В 37-м году, как раз перед призывом Николая в армию, Павел стал комендантом военного порта Одессы. Писал письма из Одессы в Харьков лично младшему братишке Николке: между ними существовала какая-то особая духовная связь. Да и внешне были они похожи друг на друга очень.

Здесь же, в Харькове, вышла замуж сестра Надя. И очень хорошо, а то ведь приставал к ней сводный брат Илюшка, хоть и младше на несколько лет. В детстве был шустрый, таким и остался: склонял девушку к связи, проходу не давал. Отец даже хотел выгнать его из дому, да мачеха слёзно уговорила простить. Теперь же Надя стала жить отдельно со своим мужем, мастером завода Яковом Гуревичем.

В 1937 году Николай был призван на действительную службу. Через время его направили в офицерскую школу в Коломне. И только молодой лейтенант её окончил, как началась его первая война.

У поэта Александра Твардовского есть стихотворение «Две строчки». Аня не раз слышала, как Николай цитировал «…о бойце-парнишке, что был в сороковом году убит в Финляндии на льду».

— «На той войне незнаменитой»… Конечно, незнаменитой. Затмила её Великая Отечественная. А сейчас многие говорят: да что там за война была в той Финляндии! Всего одна зима. Но знаешь, Анечка, так говорят те, кто там не воевал.

А Николай воевал зиму 39–40-го годов на Финской. И хорошо запомнил как именно там они, советские бойцы, впервые столкнулись с европейской, хорошо обученной армией, с автоматическим оружием, с миномётами. Казалось, неприступной крепостью стояла на их пути линия Маннергейма. В каждом её доте — до 100 солдат, 14 орудий, 40 пулемётных точек. Никакое орудие не пробивало двухметровую бетонную стену…

После Финской, сразу с фронта, Николай сначала поехал в Одессу, к брату Павлу — в свой небольшой отпуск. Там, когда они с братом выпили наедине, Павел вдруг стал рассказывать странные вещи. Говорил с надрывом, видно было, что это мучает его, что сердце его болит… Оказывается, он недавно ездил в составе специальной комиссии с инспекцией по северным лагерям, где сидели политические заключённые.

— Коля, я видел там ямы, заваленные трупами! Чуть снежком припорошённые… Но ведь это же люди, это же люди были! Враги народа, пусть! Но люди… А с ними хуже, чем со скотом…

Упал головой на руки, заплакал навзрыд. Николай онемел. Не верить брату он не мог. Но как поверить? Ведь у них — страна Советов, такие вожди, войну вот только что выиграли… Он вспомнил: отец рассказывал, что Пашка, когда в пятнадцать лет в чекистах служил, не смог расстрелять пойманных бандитов. Вышел утром в тюремный двор с расстрельной командой, а там — несколько человек у стенки, в исподнем… Все пистолеты подняли, он тоже попытался, да вдруг в глазах потемнело, упал без памяти. Был бы взрослый — за такую слабость и самого могли расстрелять. А пацана пожалели…

22 июня 1941 года воинский эшелон, в котором ехал лейтенант Поляков, направлялся к границе Пруссии. Бойцы ещё не знали, что началась война. Но навстречу им, из Каунаса, уже катил поезд — обгорелые, продырявленные пулями вагоны, раненные и убитые люди, — уже нёс тяжкую весть. А вечером, когда эшелон стал на станции города Шауляя, Николай и его товарищи впервые видели воздушный бой. Немецкие самолёты, прилетевшие бомбить станцию, встретили наши истребители — достойно встретили…

Николай Поляков любил рассказывать о фронтовых годах. Наверное, как и многие фронтовики. Столько испытаний, столько событий, и всё припало на их молодость! «Сороковые-роковые… А мы такие молодые…» Но, конечно, он рассказывал не о буднях, а самые яркие случаи, далеко не всегда ура-патриотичные.

…В военную распутицу, в спешке отступления, шла по раскисшей дороге колона танков. Сзади неё ехали машины со штабным начальством. И вдруг с одним танком случилась какая-то неисправность, он стал, перекрыв дорогу всей колоне. Объехать — невозможно, а танк не может двинуться! Из штабной машины выскочил генерал, пробрался по грязи к неисправному танку — злой, в заляпанной шинели и грязных сапогах, с тонкой тростью в руке. Командир танка, майор, выпрыгнул из люка, вытянулся в струнку перед ним, начал объяснять. Но тот, с перекошенным лицом, не слушая, закричал: «Сию минуту освободить дорогу! Под трибунал пойдёшь!». Майор тоже повысил голос: «Да не могу я…» И не договорил: генерал хлестанул танкиста тростью по лицу.

Всё это Николай видел сам: их орудия везли в той же колоне. Он видел, как побелело лицо танкиста, как генерал, не оглядываясь, пошёл по грязи назад, к машине. Как танкист прыгнул в люк, и сразу же, медленно и страшно, стал разворачиваться ствол танка в сторону генеральской машине. Один прицельный залп разнёс её в пыль, а следом раздался выстрел — танкист пустил себе пулю в висок…

В конце 41-го Николай узнал о гибели брата Павла… Перед самой войной, когда была образована Молдавская республика, Павел Поляков был назначен начальником штаба артиллерии Дунайской военной флотилии… Месяц держала оборону против фашистов флотилия на Дунае. А потом поступил приказ: затопить корабли — и чтобы врагу не достались, и чтобы перекрыть вход в Чёрное море. Как далось выполнение этого приказа Павлу, Николай мог только догадываться. А сам капитан второго ранга Поляков получил направление в Тихоокеанский флот. Однако отказался: по его пониманию, там было затишье, а здесь, на родном ему Чёрном море — самое пекло. И он остался в этом пекле, стал командиром боевого катера. Во время морского сражения за Керчь на катере кончились снаряды. И командир — Павел Поляков, — направил свой катерок на таран вражеского судна…

С начала войны Николай был командиром взвода противотанковых пушек, с апреля 42-го — командиром огневого взвода. В его распоряжении было два артиллерийских орудия, четырнадцать солдат. Шли они вместе с пехотой по самым передовым позициям, вели бои в основном на открытой местности против танков.

Тяжёлые бои были при форсировании Днестра. Дивизия, в которой он воевал, в одном из узких мест реки вызвала огонь на себя, создавая видимость главного направления удара. На них фашисты и сосредоточили всю свою огневую силу. Взвод Николая вёл огонь прямой наводкой — до врага было метров сто двадцать… А в это время под городом Овидиополем, у Днестровского лимана, армия реку форсировала…