Когда Фёдор закончил обучение и получил звание лейтенанта, его вызвал к себе начальник школы, полковник. Сказал новоиспечённому лейтенанту:
— Предлагаю вам остаться у нас в школе преподавателем. Вы очень способный человек, студент-авиатор. Нам нужны такие кадры.
Конечно, Фёдор мог бы принести пользу, обучая других ребят. Но, возможно, полковник ещё хотел и уберечь, спасти талантливого юношу, который очень ему нравился. Кто знает? Однако Федя отказался остаться в школе и вскоре отбыл на фронт. Тот самый, Ленинградский, на который и рвался.
Он редко писал домой письма, всё больше посылал открытки с изображениями великих военоначальников: Суворова, Кутузова, Багратиона. Бегло уверял родных, что всё у него в порядке. Один раз прислал фотокарточку — весной 43-го года. Потёртая гимнастёрка, запавшие, потемневшие скулы, коротко стриженная голова, печальные глаза… Но всё равно красив — уже не по-юношески, а по-мужски. Как раз тогда ему только исполнилось 20 лет. Через полгода он погибнет в бою. В ноябре 43-го года, как раз тогда, когда начнутся интенсивные сражения по прорыву блокады и освобождению Ленинграда…
Аня хорошо помнит один эпизод из довоенного школьного времени. В бутурлиновской школе она иностранный язык не учила. А когда пошла в седьмой класс в Новохопёрске, оказалось, что там преподают немецкий. Ей было очень трудно. Но, выяснилось, для таких «отстающих» ребят есть дополнительные платные занятия. Они ходят домой к учительнице Эльзе Фридриховне — натуральной немке. Аня тоже стала ходить, заниматься — отец заплатил. Эльза Фридриховна с восторгом и любовью рассказывала ребятам о Германии — природе, городах, выдающихся людях… Через некоторое время Аня стала понемногу и читать, и говорить по-немецки. Ей даже нравилось. И она стала называть Федю Фрицем — на немецкий манер. Однажды подписала ему поздравительную открытку: «Фрицу от Анхен». Но Федя, как чувствовал: он этого «Фрица» терпеть не мог! Запрещал сестре так его называть. Говорил с нажимом:
— Я Фёдор!
«Похоронку» принесли днём. Несколько часов сёстры — Мария и Аня, — не отходили от родителей. Когда стемнело, Аня вышла на улицу. В конце ноября уже выпал снег, слегка мело. Она шла бездумно, куда-то сворачивала, почти не встречая людей. Ей казалось, что всё уже выплакано, но вдруг поняла, что на щеках замерзают слёзы. И тут же почувствовала, как окоченели руки без варежек. И даже остановилась, вспомнив: вот так же она уже шла — по снегу, без рукавичек, плача! Но то было мирное время, и обида её была глупая, смешная. И тоже связана с Федей…
Она тогда ещё дорабатывала учебный год в Залужном, а родители уже жили в Лисках. Но каждую неделю, на субботу и воскресенье, она шла к своим — там и вещи её были: одежда, обувь. Однажды зимой Аня мыла в доме полы, Федя лежал на диване, читал книгу. Она попросила его:
— Сходи принеси воды.
— Я читаю, — меланхолично ответил он, не поднимая взгляда от страницы.
Отец, тихо сидевший у окна и даже дремавший, вдруг поднял голову:
— Видишь, брат занят! Невелика барыня, сама принесёшь!
Такая обида охватила Аню! Она бросила мокрую тряпку на пол, вскрикнула:
— Я прихожу бог весть откуда, убираю тут вам! А вы ко мне, как к рабыне! Уйду!
— Ну и уходи, — сказал отец.
Аня вытащила два чемодана, стала лихорадочно складывать туда свои вещи. Пришла с улица мать:
— Что такое? Что случилось? Да ты же видишь, отец выпивший! Не обращай внимание!
Отец и в самом деле немного выпил: мать сама купила ему в воскресный день бутылочку. Он уже опять задремал, положив голову на руки. Но тут братец, этот умник, подлил масла в огонь! Сказал саркастически, всё так же лёжа на диване:
— Какая буря в стакане воды! Вернее — в ведре с водой…
Аня, уже ничего не слушая, потащила кое-как застёгнутые чемоданы из дому, даже рукавички забыла взять. Уже темно, она идёт через реку по льду в сторону Залужного — страшно, обидно, тяжело. Слёзы стынут на щеках, руки окоченели. Хорошо, догнала её жена учителя русского языка и литературы Володи, помогла — взяла один чемодан и одну рукавичку дала…
Долго Аня не ходила к родителям. Мама приходила, звала. Федя приходил:
— Чего ты упрямишься? Глупость ведь сплошная! Все переживают. Хочешь, чтобы отец сам к тебе на поклон явился?
Нет, так унижать отца она не хотела. Пришла обратно, притащила один чемодан. Встретили её так, словно ничего и не случилось…
Теперь, когда Феди не было в живых, воспоминания не обиду вызвали у Ани, а такую сладкую боль, что она вновь зарыдала, не сдерживаясь. И, словно повторяя давний случай, её нагнала знакомая женщина. Не стала ни о чём расспрашивать: кто же не знал, отчего люди плачут, получая известия с фронта… Заметила только:
— У вас, Анечка, руки мёрзнут, возьмите вот…
Сама надела на руки девушки рукавицы. А потом, наверное желая как-то отвлечь, сказала:
— Моя сестра только что родила. Сыночка… Вот, иду от них.
Аня давно уже понимала, что жизнь непрерывна. Не так, как в детстве, при рождении Феди. По другому. Но сейчас и эта мысль не утешала её, не уменьшала горя от потери брата.
…Через несколько дней после получения «похоронки» Аня написала в часть, где служил Федя, просила выслать его вещи и, главное, написать подробнее о том, как он погиб. Ей ответил друг Фёдора Михаил Клементьев, письмо датировано 2 января 1944 года. Михаил писал, что они с Федей дружили все фронтовые годы, рядом воевали и жили. Что Федя рассказывал ему и о родителях, и о сёстрах, о брате… Письмо оставалось у Ани всю её жизнь, хранится оно и сейчас.
Михаил описывал тот день — 14 ноября 1943 года. «…Мы с Федей находились на переднем крае. Участок обороны — сплошные болота и местами построены шалаши над землянками, как собачьи домики. У нас с Федей был такой. В нём можно только лежать или сидеть согнувшись. В 15 часов 30 минут со стороны противника начался обстрел нашего участка. Мы с Федей сидели на расстоянии друг от друга 0,5 метра, прислушиваясь к воющим снарядам. Здесь я потерял сознание, а когда пришёл в себя, увидел — землянки практически нет, всё разворочено, стоит сильный, удушливый запах дыма и пороха. Федя лежит неподвижно недалеко. Я подполз к нему, стал искать пульс. Пульс был, но его длинные ресницы закрывали его большие глаза и даже не дрожали. Я стал тащить его, но был не в силах. Тут к нам подбежали ещё два красноармейца, стали мне помогать. Я увидел, что Феде пробило правую лопатку и понял, что ранение смертельное. Он пришёл в сознание примерно минут через 20. Он узнал меня, сказал: «Как тяжело…» Слёзы покатились у меня из глаз, я понял, что он умирает. Федя назвал по именам стоящих рядом своих бойцов, назвал ещё какие-то имена, но мне они не знакомы. Потом он снова потерял сознание. До санчасти мы его не донесли… Для Феди был сколочен гроб, мы похоронили его на высотке в березняке, недалеко от гор. Колпино. Пишу вам точный адрес: левый берег реки Б.Ижорка, Красный Кирпичник Колпинского района Ленинградской области. Самая правая могила на офицерском кладбище… Федины медали «За оборону Ленинграда» и «За отвагу» я вам вышлю ценным письмом. Были у Феди две его фотографии, но девчата из санчасти их забрали и отказались вернуть»…
В 2004 году внучка Анны Александровны Дарья вместе с мужем Андреем ездила в Санкт-Петербург. Молодые люди попытались найти могилу погибшего в войну брата своей бабушки — по описанию из фронтового письма. Посёлка Красный Кирпичник уже давно не существует — стоят полуразвалившиеся, с выбитыми стёклами двух-трёхэтажные дома, и всё. Недалеко новый дачный посёлок… Ребята нашли похожее место — возвышенность с березняком на берегу Ижорки, недалеко от Колпино. Там — местное кладбище, где устроен уголок фронтовых захоронений в братской могиле. Среди многих фамилий есть и фамилия Волкова. Вот только инициалы не совпадают. Кто это — однофамилец Феди или, всё-таки, он? Ведь инициалы на простой деревянной табличке за десятилетия конечно же потускнели, затёрлись, смылись дождями… Если место захоронения определено правильно, то, видимо, это он — Фёдор Александрович Волков, 20-летний лейтенант, погибший в боях за освобождение любимого им Ленинграда.
