Лед в этом году не внушал особых надежд, хотя большинство зимовщиков, желая уехать с острова, стремилось видеть только хорошее. Званцев несколько раз говорил мне, что лед уйдет к 20 июля и навигация в этом году будет лучше, чем в прошлом.

20 июля получаем сообщение из Хабаровска о том, что «Совет» 16 числа вышел из Владивостока. Из этой же телеграммы мы узнали, что начальником на остров едет Остапчик, а Савенко является его заместителем. Приятно было узнать, что на острове будет, по тем местам и временам, крупная партийно-комсомольская организация: 9 членов партии и 4 комсомольца. Заброшенный в заснеженную полярную даль, советский форпост будет жить одной жизнью с нашим великим и родным Советским Союзом.

20 июля море, вопреки предсказаниям Званцева, не очистилось от льда, хотя частично он был прав, так как у берега лед взломало. 17 июля в середине дня неожиданно ударил крепкий нордвест, очень быстро перешедший в сильный шторм. Лед на бухте взломало и сбило к берегу косы. На море лед стоял пока неподвижно. Все население Роджерса собралось у большого склада и внимательно следило за тем, что делается на море. Совершенно неожиданно для нас от высокого берега у мыса Пролетарского по направлению к косе обозначилась резко черная тонкая линия. Мы не поняли сразу этого явления и несколько мгновений недоумевали. Но тут мы заметили, что эта линия становится шире, и все хором оголтело заорали: «Лед пошел, лед оторвало!»

Люди на материке вряд ли смогут понять наши ощущения в тот момент. Лед оторвало от берега, — значит, мы скоро будем на материке. Бешеный ветер взломает лед, угонит его от острова далеко, а по чистой воде и «Совет» легко дойдет. А что это значило для нас, просидевших три года за полярным кругом, почти полностью оторванных от материка, в течение двух лет имевших под боком буйного сумасшедшего! Событие было чрезвычайно радостным. Мы едва не поздравляли друг друга с «тронувшимся льдом».

Целые сутки бушевал ветер. Тончайшая вначале темная линия становилась все шире и шире. По прошествии первых нескольких десятков минут полоска воды настолько расширилась, что ветер начал баламутить воду, и у кромки льда вздымались фонтаны брызг и водяной пыли. К вечеру лед угнало далеко. Полынья расширилась до трех — четырех километров, и мы, ложась спать, думали: «встанем завтра, и море будет чистое до горизонта, а там уже недалеко останется до парохода». Но наши ожидания не сбылись. Утром лед был на том же месте, что и накануне вечером. Ветер продолжал свирепствовать. На море в полосе чистой воды ходили беляки, и море пожелтело от ила, поднятого волнами на поверхность.

К середине дня ветер спал, а к вечеру лед постепенно прижало обратно. Он закрыл полынью до самого берега. Это уже не был сплошной ледяной панцырь, а ледяные поля и битый лед, беспрестанно двигавшийся по воле течения и ветра. Но за полосой битого льда виднелся до самого горизонта тяжелый матерой полярный пак. Все же наше настроение немного поднялось. Казалось, что половина дела сделана и стоит еще ударить хорошему шторму, и неподвижный лед окончательно взломает и угонит прочь.

Почти ежедневно в сопровождении Павлова или Старцева я всходил на вершину одного из окружающих факторию холмов, в среднем на высоту 120 метров над уровнем моря, и в сильную зрительную трубу вглядывался в лед, пытаясь разгадать, что он готовит нам в будущем. Но каждый наш подъем гасил наши настроения и вселял с каждым днем все более безнадежные мысли.

На побережье от мыса Дежнева до устья реки Колымы 1932-й год был годом невиданного дотоле в этом районе оживления. По отрывочным сведениям, время от времени получаемым нами, мы знали, что из Владивостока движется целая флотилия различных судов, от крупных, в несколько тысяч тонн водоизмещения, до сравнительно небольших катеров, предводительствуемых нашим старым знакомцем — славным краснознаменцем «Литке».

Волей партии, под гениальным водительством Сталина, призывались к жизни на служение нашей великой социалистической родине заброшенные до того Колымские приполярные районы, бывшие в царской России самым гиблым местом ссылки борцов за освобождение народа. Теперь эти «отдаленные места» втягивались в орбиту социалистического строительства.

17 июля мы получили с парохода «Сучан» телеграмму за подписью заместителя начальника экспедиции Остальцева и капитана Хренова. Они приветствовали нас и сообщали о походе «Совета». С этого момента между островом и Колымской экспедицией установилась довольно частая телеграфная связь. Мы со своей стороны регулярно посылали им метеорологические и ледовые сведения, а они сообщали нам о делах и продвижении на запад.

Первую телеграмму с «Совета» мы получили 26 июля. Дублицкий и Остапчик сообщали, что они подходят к Петропавловску-на-Камчатке и 27-го предполагают выйти на север.

До начала августа мы не получали больше сообщений с «Совета». Только начиная с 1 августа, мы довольно регулярно стали получать сообщения с идущего к нам судна.

4 августа «Совет» предполагал быть в Анадыре. Из этого сообщения было видно, что они запаздывали, хотя торопиться особенно не было смысла: лед у острова стоял плотно. В этой же телеграмме Дублицкий запрашивал «подробную информацию о ледовом режиме», а кроме того просил сообщить наши «соображения о подходе к острову на обычном судне, каким является «Совет».

Что могли мы ответить? Мы привыкли ждать от льда самых неожиданных каверз, никаким расписаниям не подчиненных.

Еще задолго до получения этой телеграммы я установил систематические наблюдения за состоянием льда на восточном и юго-восточном побережье, отмечая малейшие изменения в лучшую сторону. Плохо одно — отмечать было нечего. Ежедневно ходил сам, посылал Званцева, Павлова и эскимосов, но каждый раз сведений, хоть мало-мальски утешительных, не было.

3 августа я послал Дублицкому малоутешительную телеграмму:

В Беринговом проливе сгрудился пришедший с севера лед. Он мешал «Совету» выйти в Чукотское море. Но 16 августа «Совет» вышел на чистую воду Чукотского моря и быстро пошел к острову.

Пока «Совет» шел по чистой воде, мы часто получали с него бодрые сообщения радиста и других членов команды. Нас заверяли, что судно скоро будет у цели, несмотря на то, что я в своих телеграммах каждый раз сообщал о тяжести льда.

Остапчик просил меня готовить строительную площадку для жилого дома размером 15 на 50 метров, провести инвентаризацию имущества, подготовить приемо-сдаточную ведомость, спрашивал, можно ли рассчитывать на наши кунгасы для ускорения разгрузки. Под килем у «Совета» была чистая вода, она отгоняла мысли о предстоящих трудностях во льдах. Люди рассчитывали через пару суток ступить на остров.

На острове, в связи с бодрыми оптимистическими телеграммами с «Совета», радист которого просто сообщал: «через несколько часов рассчитываем быть на острове», началась предотъездовая кутерьма.

Работа по подготовке хозяйства к сдаче сменщикам, в основном, была проделана давно. Времени свободного имелось много, и каждый с большим рвением занялся разборкой своего личного имущества. Ко мне поочередно приходили все зимовщики, требуя ящиков для вещей. Я поручал Павлову или Старцеву разыскивать нужные ящики, но многим они не нравились.

— Чего вы жадничаете, товарищ начальник? Все равно через пару дней придет «Совет». Не все ли вам равно — в мешке вы сдадите товар или в ящике? Дайте ящик получше.

Я принужден был несколько умерить демобилизационный пыл зимовщиков и, указывая на море, говорил:

— Чего вы суетитесь зря? Смотрите, какой лед. Вы думаете, «Совет» будет прыгать по торосам наподобие блохи? Успеете еще. Найдете ящики, упакуете все.