Большой «паккард» слетел с дороги, преодолел обрыв в триста футов, дважды крепко приложившись о скалы, и замер на глубине двадцати восьми футов.

– Крепитесь, юноша, – говорил мне мистер Блейк, наш адвокат, когда я, не проронив со дня смерти родителей ни слезинки пришел в его кабинет после похорон. – Господь Бог даровал им быструю смерть. Они не успели даже подумать о том, что произошло.

Я искоса глянул на мою тетю Пруденс[10], сидевшую у другого края стола. Видел я ее впервые, так как давным-давно она переехала из Нью-Бедфорда в Кейп-Энн. Но слышал о ней предостаточно.

В частности, историю о том, как она влюбилась в художника и уехала с ним в Париж, где маэстро и бросил ее, решив вернуться к жене. Потом последовала череда романов, которые шепотом обсуждались родителями, пока в один прекрасный день Пруденс не вернулась в Нью-Бедфорд.

Мой отец не знал, что она в городе, до того момента, как она вошла в его кабинет в банке. С ней был пятилетний мальчуган, прячущийся в ее юбке.

– Привет, Джон, – поприветствовала она отца.

– Пруденс, – мой отец не верил своим глазам.

Она посмотрела на мальчика.

– Поздоровайся с монсеньером, Пьер, – обратилась она к ребенку по-французски.

– Bon jour, – застенчиво поздоровался мальчуган.

– Он говорит только по-французски, – пояснила тетя Пруденс.

– Кто он? – спросил отец.

– Мой сын. Я усыновила его.

– И ты думаешь, я в это поверю? – пробурчал мой отец.

– Мне без разницы, чему ты поверишь, а чему – нет, – огрызнулась она. – Я пришла за своими деньгами.

Мой отец понимал, что это значит. Но в Новой Англии господствовало мнение, что деньги женщинам доверять нельзя. Даже если речь шла об их доле наследства.

– Согласно завещанию отца, деньги должны храниться в банке, пока тебе не исполнится тридцать лет.

– Мне стукнуло тридцать в прошлом месяце, – последовал ответ.

Тут отец оторвал взгляд от мальчика и посмотрел на нее.

– Действительно, – в голосе его слышалось удивление. – Действительно, стукнуло.

Он поднял трубку и попросил принести необходимые Документы.

– Мы пережили трудные времена, но мне удалось сохранить твое состояние и даже чуть приумножить, несмотря на то, что ты снимала проценты, как только они набегали.

– Иного я от тебя и не ожидала, Джон.

Ее слова придали отцу уверенности.

– Лучше всего оставить деньги здесь. Проценты составляют теперь три с половиной тысячи в год. На такие деньги ты можешь жить, ни в чем себе не отказывая.

– Конечно, могу. Но не буду.

– А что ты намерена делать с деньгами?

– Уже сделала. Купила маленькую гостиницу в Кейп-Энн. Закусочная будет давать доход, а у меня останется время для живописи. Пьер и я там отлично устроимся.

Мой отец попытался отговорить ее. Но тетя Пруденс быстренько осекла его.

– Я хочу, чтобы у Пьера был дом. Или ты думаешь, что такое возможно в Ныо-Бедфорде?

Тетя Пруденс уехала в Кейп-Энн. А несколько лет спустя приятель родителей, побывавший в Кейп-Энн, сообщил, что мальчик умер.

– Он сразу показался мне слабеньким, – заметил мой отец. – И потом, он говорил только по-французски.

– Он был моим кузеном? – спросил я. Мне как раз исполнилось шесть лет.

– Нет, – резко ответил отец.

– Но ведь сын тети Пру…

– Он не был ее сыном, – оборвал меня отец. – Она усыновила его, потому что у него не было ни дома, ни родителей. Твоя тетя Пру пожалела его, не более того.

Этот разговор отложился в моей памяти. Я понял это, сидя перед столом адвоката. Теперь пришла моя очередь.

«Интересно, – подумал я, – жалеет ли она меня?»

– Стивен, – отвлек меня от размышлений голос мистера Блейка.

– Да, сэр, – я повернулся к нему.

– Ты уже не ребенок, но еще и не взрослый, во всяком случае, юридически. Но, думаю, к твоему мнению тоже следует прислушаться. Твой отец не был богачом, но кое-какие деньги оставил. Их хватит на твое обучение в школе и колледже и на стартовый капитал, если ты захочешь начать собственное дело. Проблема лишь в том, где ты будешь жить.

Твои родители назначили меня распорядителем твоего состояния, но не назвали твоего опекуна. По закону его должен назвать суд.

Моя тетя и я одновременно повернулись друг к другу.

Я почувствовал наше единение. И более не гадал, жалеет она меня или нет. Все стало на свои места.

– Мистер Блейк, – заговорил я, не отрывая от нее взгляда. – Не могла бы тетя Пру… Я хочу сказать, имеет ли право тетя Пру стать…

Тут мы оба повернулись к адвокату. Мистер Блейк улыбался.

– Я надеялся услышать это от тебя. Никаких проблем не будет. Твоя тетя – ближайшая родственница.

Тетя Пру встала и подошла ко мне. Взяла меня за руку, и я увидел слезы в ее глазах.

– Я тоже надеялась, что ты это скажешь, Стивен.

А в следующее мгновение я уже рыдал в ее объятьях, а она ласково поглаживала меня по голове.

– Держись, Стив. Все будет хорошо.

Месяцем позже начались летние каникулы, и из школы я сразу поехал к тете Пру. Из поезда я сошел на исходе дня, над платформой дрожал горячий, прогревшийся на солнце воздух. Те несколько пассажиров, что вышли вместе со мной, не задержались на платформе ни на минуту, и скоро я остался один. Огляделся, подхватил чемодан и направился к маленькому деревянному зданию станции, гадая, а получила ли тетя мою телеграмму.

Только я взялся за ручку дощатой двери, к платформе подкатил видавший виды «плимут», из кабины вышла девушка. Окинула меня взглядом.

– Стивен Гонт?

Я повернулся к ней. Брызги краски на лице. Длинные каштановые волосы, падающие на рубашку из джинсовой ткани, мужские джинсы.

– Да.

Она облегченно улыбнулась.

– Я – Нэнси Викерз. Твоя тетя послала меня за тобой. Сама она приехать не смогла, потому что ведет урок.

Клади чемодан на заднее сидение.

Она села за руль, я – рядом с ней. Уверенно включила первую передачу. Глянула на меня и вновь улыбнулась.

– Ты меня удивил.

– Чем же?

– Твоя тетя сказала: «Приезжает мой племянник.

Съезди на станцию и привези его сюда». Я думала, что ты еще ребенок.

Я рассмеялся, в немалой степени польщенный.

– Как доехал?

– Удовольствия мало. Пассажирский поезд. Тащится и тащится. Да еще останавливается у каждого столба, – я вытащил пачку сигарет, предложил девушке. Она не отказалась. Я дал прикурить ей, потом закурил сам.

– Вы работаете у моей тети?

Она покачала головой. Дымок из ее рта плавно поднимался к потолку.

– Нет. Я – ее ученица. Иногда и позирую.

– Я не знал, что тетя Пру дает уроки.

Она, похоже, неверно истолковала мои слова.

– Учит она неплохо. А позируя, я оплачиваю обучение.

– И чему вы учитесь?

– Главное для меня – живопись. Но дважды в неделю я учусь и скульптуре. Твоя тетя говорит, что это необходимо для правильного восприятия формы.

Я широко улыбнулся.

– По-моему, с формами у вас все в порядке.

Она добродушно рассмеялась.

– Так сколько, ты сказал, тебе лет?

– Я не говорил. Но если вы хотите знать, семнадцать, – я накинул себе годок.

– Ты выглядишь старше. Наверное потому, что такой высокий и широкоплечий. Я не намного старше тебя. Мне девятнадцать.

По окраине городка мы выехали на дорогу, ведущую к побережью. А когда впереди показалось море, Нэнси резко свернула вправо, на узкий проселок. К тому времени я уже обращался к ней на «ты».

Дом стоял на небольшом холме, а потому казался больше, чем был на самом деле. У ворот высились два рекламных щита.

Левый гласил:

ГОСТИНИЦА КЕЙП-ВЬЮ И КОТТЕДЖИ ДЛЯ ИЗБРАННЫХ

На правом значилось:

ШКОЛА ЖИВОПИСИ И СКУЛЬПТУРЫ ПРУДЕНС ГОНТ ДЛЯ ОДАРЕННЫХ УЧЕНИКОВ

Со временем я понял, что для тети Пруденс слова «избранные» и «одаренные» – синонимы. Практицизм Новой Англии с детства вошел в ее кровь, а потому постояльцев гостиницы она отбирала, а способности учеников оценивала по одному и тому же критерию – их кредитоспособности.