Особый подъем царил в праздничные дни. Собираясь во дворе казармы или же на спортивной площадке, люди исполняли русские танцы, пели песни о Первомае. Порой же руководители Восточноманьчжурского Особого комитета, а также представители уезда собирались вместе и вели жаркие споры о текущем моменте.
Собственно говоря, все мы, захлестнутые такой атмосферой, не успели оглянуться, как пролетела весна. И только после этого стали постепенно замечать признаки детской болезни левизны, обнаруженной в работе кадров партизанских районов. Вот тут-то мы и стали принимать срочные меры, вырабатывать тактику для ликвидации левацких загибов.
В партизанских районах скопилось много народу. В первые дни их создания одну только Ванцинскую партизанскую базу населяли несколько тысяч беженцев и эмигрантов. Аналогичным было положение в Хуньчуне, Яньцзи и Хэлуне.
В горной местности, где было мало посевных площадей, оказалось слишком много людей. Порой этот район походил на муравейник — обитателей здесь было несколько тысяч!
Тут же возникли серьезные трудности с продовольствием. Все питались жидкой похлебкой из сои. Ее получали, пропустив через жернова соевые бобы, в похлебку добавляли незначительное количество риса. Иногда, бывало, находились «счастливцы», которые привередничали за такое кушанье. А когда же не хватало даже жидкой каши, варили сосновую кору, добавляя в это месиво немного стиральной соды. Таким вот образом обработав ее, получали паровой хлеб с сосновой корой, что помогало хотя бы на какое-то время утолить голод. Иногда питались молодыми побегами папоротника, атрактилиса, корнями колокольника, кодонопсиса ланцетолистного и куены аптечной.
Так вот неводили концы с концами. И все же, несмотря ни на какие трудности, люди пели революционные песни, выступали с речами, потрясая кулаками, призывали уничтожить империализм, проклинали прояпонски настроенных элементов, клеймили позором свору паразитов, живущих за счет чужого труда. Таковы были первые дни жизни на партизанской базе.
Разумеется, крупных боев пока не было, но все же нам не раз приходилось сражаться с врагом — мы совершали набеги на полицейские участки, на обозы с интендантским имуществом, отражали нашествия карательных отрядов на партизанский район, захватывали у оккупантов оружие. Когда партизаны возвращались после операции с победой, жители кричали «ура!», размахивали флажками.
Но в целом в тот период мы почти не предпринимали настоящих боевых действий. В основном несли постовую службу на вершине горы или же охраняли места проживания беженцев. Вот так и протекали день за днем. Территория была обширной, но оружия было мало, незначительным было и число вооруженных людей. Поэтому приходилось тщательно распределять среди партизан винтовки. Все с головой ушли в оборону партизанской базы.
Когда мы собирались пополнять наши боевые ряды, то тут же нам чинили всяческие препятствия то ли секретарь парткома, то ли какой-либо другой член комитета. Они с испугом заявляли, что революционная армия — это не армия единого фронта, в нее следует зачислять только отборных элементов рабочего класса и крестьянства. Если брать в нее «всех» и «всяких», то армия, по их мнению, станет разношерстным сборищем. В то время любой антияпонский партизанский отряд называли рабоче-крестьянским партизанским, исходя из того, что такие отряды являлись вооруженными силами района, где была установлена советская власть.
Силами партизанских отрядов, насчитывавших всего несколько рот, действительно было не под силу охранять обширную территорию площадью в несколько тысяч квадратных километров. Оборона была недостаточно плотной. Поэтому, как только начиналась карательная операция, противник, прорвав нашу жиденькую оборонительную полосу, проникал в глубину района. Вот тогда и поднимался переполох: тысячи жителей бежали с котомками на головах и на спинах, ища надежное yбежище. Подобная паника повторялась чуть ли не каждый день, внося сумятицу в жителей партизанских районов.
Те, кто страдал болезнью левизны, кто был одержим субъективными устремлениями, без научного учета соотношения наших сил и сил врага, сосредоточивали свое внимание только на одном: занимать район пошире и отстаивать его всеми силами. Видимо, они были убеждены в том, что величина территории освобожденного района является главным признаком, решающим исход революции. Такие деятели искусственно разделяли партизанский и контролируемый врагом районы на «красный» и «белый», приклеивали населению захваченных врагом и промежуточных районов ярлык «реакционно настроенных» или «двурушнических масс», подозрительно относились к жителям этих районов, а зачастую огульно отталкивали их от себя. Такой участи не миновало и население, проживавшее в Корее. Это было самой большой головоломкой.
Женщины «красных» районов ходили с коротко подстриженными волосами, чем были примечательны «красные» от «белых». В «красном» и «белом» районах отличались друг от друга язык, письменность, песни, школы, образование и даже печать. Тех, кто приходил из «белого» в «красный» район, задерживали без всякого повода, допрашивали, не разрешали им возвращаться домой. «Всех, приходящих из «белого» района, без каких бы то ни было оправданий считать шпионами» — такое распоряжение начальства было спущено вплоть до детских отрядов. Некоторые из работников Ванцинского уездного парткома питали беспричинную злобу к тем, кто из горных ущелий Сяованцина ушел в город.
Однажды произошел такой случай. В деревне Дунжицунь крас но ополченцы несли службу на наблюдательном посту, находясь на возвышенности. Там они арестовали и допрашивали крестьянина из Дадучуаня, приходившего в партизанский район, чтобы купить вола. В уездный партком было доложено, что появился подозрительный крестьянин из «белого» района и подвергается допросу. Левак из уездного парткома тут же решил, что тот крестьянин несомненно шпион, и дал распоряжение: если он не признается, применить к нему жестокую пытку до тех пор, пока он не разоблачит себя. Однако как ни пытали беднягу, следовал от него один и тот же ответ: «Я не шпион». Да и на самом деле он не был ни шпионом, ни прислужником. Но леваки, отобрав у крестьянина деньги, безо всякого основания подвергал его побоям.
Вспоминается и другой случай, произошедший из-за левачества в партизанском районе. Чвэ Бон Сон, который вел много лет комсомольскую работу в Ванцине, рассказывает о нем так; «Когда заходит речь о левачестве, живо встают перед глазами первые дни жизни в партизанском районе. Ой, как страшно было левачество в Цзяньдао! Однажды партизаны захватили у перевала Ванцинлин японскую военную повозку, груженную солью, притащили ее под конвоем в Сяованцин. Это были первые дни после того, как была создана партизанская база. Помнится, тогда вы, родной вождь, совершали поход в Южную Маньчжурию. Ломовой извозчик был бедным корейцем, работал по найму, с трудом перебивался со дня на день. Однако и к нему леваки приклеили ярлык «двурушника», обращались с ним, как с преступником. Раз ты разъезжаешь на японской повозке/значит, ты изменник! Таков был у леваков закон. Могло ли в подобной обстановке население вне партизанских районов относиться к партизанским районам с добрым чувством? Да ни в коем случае. Это, действительно, было сущей трагедией для народа».
Леваки эти не различали, кто наш, а кто враг, без разбору подвергали наказаниям трудовые массы. Подобные безумства часто наблюдались и в партизанских районах других уездов. Однако, главная беда была в том, что такие страшные действия, все без исключения, совершались без стыда и совести под священным лозунгом «во имя революции». Последствия подобных перегибов были весьма печальными: многочисленных революционно настроенных людей, готовых подняться на борьбу против японских захватчиков, оттолкнули в «белые» районы.
Левацкие элементы партизанского района арестовали такяое родственника старика Ли Чхи Бэка, выдав его за «реакционно настроенного элемента». А ведь этот человек просто приходил из Онсона в деревню Шанцинли совершить жертвоприношение по случаю гибели родителей от рук врага во время карательной операции.
