— Мы считаем, что Коминтерн замечательно выполняет роль штаба международного коммунистического движения. За истекшее время он соединил коммунистов всего мира в единую международную коалицию и добился огромных успехов в борьбе против империализма, за мир и социализм. Глубоко осознавая, что Коминтерн — международный центр, выполняющий централизованные функции в коммунистическом движении, мы, как и прежде, будем верны Уставу Коминтерна и намеченной им линии. А, между прочим, мы, товарищ Пань, намерены говорить и о кое-каких конкретных мерах Коминтерна, надеюсь, вы не примете наши упреки как нетактичное поведение?

От моих последних слов на лице Паня сразу появилась некоторая напряженность.

— Как понимать эти ваши слова? Может быть, у вас есть какие-либо претензии?

— Не знаю, что это — претензии или недовольство. Уже давно я хотел кое-что высказать в адрес Коминтерна.

— Хорошо, выкладывайте любые вопросы. Давайте поговорим по душам.

Глаза Паня с любопытством смотрели на меня. А я подумал, что наконец появился шанс, когда я могу откровенно высказать свое мнение о Коминтерне — то, что у меня накопилось в груди.

— Не подумайте, конечно, что я защищаю фракционеров. Но, когда Коминтерн объявил роспуск Компартии Кореи, мы приняли эту весть с большим сожалением. Если говорить о фракционности, то она дала себя знать не только среди корейских коммунистов. Игрой с «картофельной» печатью занимались и члены Компартии Индокитая и других партий. Не так ли?

Когда я сказал это, на липе Паня напряженность сменилась чем-то вроде удивления. Мой вопрос, наверно, был неожиданным выпадом для него, прошедшего огонь, воду и медные трубы.

— Я не как посланец Коминтерна, а как равный с вами корейский коммунист, разделяю это мнение и тоже принимаю с позором решение о роспуске Компартии Кореи, сожалею об этой мере Коминтерна. Но здесь есть один момент, который обязательно надо знать. Компартия Кореи объявлена распущенной, а Компартия Индокитая не только не распущена, но продолжает здравствовать. В чем здесь причина? А дело в том, что в Коминтерне заседала такая выдающаяся личность, как Хо Ши Мин. Он выступал в качестве представителя Индокитая. В то же время в рядах коммунистического движения Кореи не было столь авторитетного деятеля, который заслужил бы признание Коминтерна, не было и руководящего ядра в партии.

Ответ Паня, который объяснил одну из главных причин роспуска партии отсутствием руководителя и руководящего ядра, сильно потряс меня, привыкшего видеть первейшую причину роспуска партии в сектантской грызне. Отсутствие руководителя мирового уровня, достойного признания Коминтерна, окончательно повлекло засобой роспуск Компартии Кореи. Вот что, думалось мне, являлось правильным, логическим анализом и открытием, которое мог сделать только Пань.

Наряду с вопросами о Коминтерне мы вели также ценные дискуссии насчет практических проблем, вставших перед корейской революцией. В частности, Пань сказал, что корейским коммунистам нельзя сидеть сложа руки в условиях, когда их партия прекратила свое существование, а большинство членов партии эмигрировало за границу и вынуждено вступить в партии чужих стран. Они в любом случае должны стремиться к созданию своей новой партии.

— Говорю я это не потому, что я корейский революционер. Я настаиваю, что корейцы непременно должны создать свою компартию. Если принимать объявление о роспуске Компартии Кореи за вечное лишение права корейских коммунистов на восстановление своей партии, то это равнозначно самоубийству. У корейцев справедливое, законное право иметь свою партию, на это никто не в праве посягнуть. Хватит жизни на задворках чужого дома год-два, но ведь нельзя же всегда жить на со держании у других.

Утверждение Паня о том, что корейские коммунисты должны восстановить свою партию, полностью совпало с нашим курсом на создание партии, выдвинутым в Калуне. Из этих его слов я черпал новые силы.

— Правильно. Не стремиться корейцам восстановить свою партию все равно что отказаться от корейской революции. Так надо рассматривать дело. Мы не должны стать таким сбродом, который зря тратит время, живя в чужом доме с оглядкой на других. Исходя из такой позиции, мы уже три года назад выдвинули новый курс — курс на основание партии по методу «снизу вверх» — создать в первую очередь низовые парторганизации, потом добиваться их укрепления и расширения. И надо сказать, что мы уже успели основать парторганизацию, названную союзом товарищей Консор.

Я досконально объяснил Паню об историческом процессе рождения нашей первой парторганизации и о различных эпизодах, которые я на собственном опыте испытал в дни ее создания и расширения.

Пань с глубоким вниманием прислушивался к моим словам.

— Если я мечтатель, то вы, я бы сказал, заядлый практик. Ну-ну, здорово. А слушайте, беда ведь в том, что слишком много фракций внутри коммунистического движения Кореи. Так что не надо признавать мужланов, занимающихся сектантством. Надо взять новый старт непременно за счет молодых людей. Не ликвидировав сектантство, ничего не добьешься. Немало фракционеров стали псами япошек. А многие из других мужланов, которые не стали псами япошек, утонули в фракционных кляузах, пренебрегая интересами революции. Они с головой ушли в грызню за гегемонию. Чтобы бороться с фракционерами, нам надо успешно вести антияпонскую борьбу. В ходе этой борьбы окрепнут ряды, сплотит свои силы актив-таким путем и будет заложена основа создания партии.

Его слова сильно взволновали меня. Конечно, мысль эта для нас отнюдь не нова. Создавать партию из числа новой, молодой смены, не отравленной сектантством, — таков был основной курс, на котором настаивали мы уже давно. Во мне еще более укрепилась решимость укомплектовать ряды актива из корейцев и, сплачивая их, создать партию, непременно добиться великого дела освобождения Родины.

Мы с Панем обсудили вопросы о международном коммунистическом движении, о Коминтерне, о создании в Корее партии и пришли к полному единству мнений. Все это было для меня как путь к счастью.

Тема нашего разговора непринужденно перешла к проблеме, связанной с советами, к которой приковано всеобщее внимание жителей Цзяньдао. Откровенно говоря, в то время меня неудержно охватило желание узнать, что думает Пань о власти советов, к которой повернулся спиной народ и теперь оплевывает ее и чурается. Хотелось рассеять свои сомнения.

— Для вас, Лаопань, это первая поездка в Цзяньдао. Между прочим, скажите, какие у вас впечатления после осмотра партизанского района? — начал я разговор как бы на отвлеченную тему.

В ответ на мой вопрос он порывисто расстегнул пуговицы верхней одежды и с силой раскинул полы. И сразу же довольно громко начал говорить о своих впечатлениях о партизанском районе.

— Первым делом я хотел бы выразить уважение к революционерам, ко всем жителям Цзяньдао, которые построили на этой никчемной земле особый край, такой, как партизанский район. Признаться, люди Цзяньдао много потрудились, много хлебнули горя. Но я должен с большим сожалением сказать о том, что в этом замечательном мире бродит зловещий призрак.

Слушая его возбужденную речь, я понял, что он охвачен большим волнением.

— Призрак? Что вы имеете в виду? — спросил я.

Пань достал из поданного хозяином Ли Чхи Бэком кисета обильную дозу измельченных листьев крепкого табака и начал свертывать самокрутку.

— Я имею в виду прежде всего левацкую линию советов. Именно это левачество ломает пирамиду заслуг, сложенную с таким трудом людьми Цзяньдао. Никак не могу этого понять. Разве могли коммунисты Цзяньдао до того терять здравый смысл? Неужели они не сыграли роль правофланговых в маньчжурской революции?

— Из-за этого левачества и у меня, кажется, на висках появляется седина…

— Страшно, что люди становятся такими одураченными… Встречаю и разговариваю с ними, а они, знаете, оказываются полными невеждами в рассуждениях о власти советов в России. За плечами того же Тун Чанжуна большой боевой опыт, он человек с мягким характером, а вот туда же… Возможна всякая оплошность, но… Не случайно, что люди подавали жалобы в Коминтерн. Нетрудно представить, что вы пережили за это время.