— Страшное, дедушка, одиночество и скука в этой безлюдной глуши? — спросил я старика, испытывая что-то вроде бурного чувства, похожего на негодование.
Старик Чо с грустной улыбкой ответил:
— Да, так одиноко и скучно, что и говорить нечего. Зато не маячат перед глазами ненавистные япошки. От всего этого, кажется мне, я здесь начинаю заметно полнеть. Для нас это теперь своя земля обетованная!
Упоминание слов «земля обетованная» заставило сжаться мое сердце.
Разве можно сравнить эту горную глухомань с обетованной землей? Неужели идеальные мечты корейской нации скатились до такого жалкого предела?! Япония отправляет своих переселенцев в Корею, где они прибирают к рукам плодородную землю, а наши соотечественники, перебравшиеся на немилую землю Маньчжурии, вынуждены ютиться в мышиных клетушках, расположенных среди тесных горных ущелий. Не найдешь на свете более страшной тюремной жизни, чем жизнь в этой горной чащобе!
Да, такое жилище, несомненно, напоминает тюрьму! Если оно чем-то и отличается от мест заключения, так только тем, что здесь нет надзирателей, тюремных стен и оград. Величайшим надсмотрщиком этой «тюрьмы» являются полиция, войска Японии и Маньчжоу-Го, а оградой ее — угроза от этих карателей. А дедушка Чо Тхэк Чжу еще сравнивает эту тюрьму с обетованной землей. Поистине трагическое самоутешение!
Меня даже как-то разочаровывало такое мышление старика, который, будучи заключенным в этой «тюрьме», сковавшей его самого, считает ее чуть ли не земным «раем». Меня преследовала мрачная мысль: «Если каждый кореец будет так же безропотно воспринимать реальную жизнь, как старик Чо Тхэк Чжу, — то Корея никогда не увидит света возрождения».
— Дедушка, какая горькая судьба у корейцев! Вот вы даже считаете это место обетованной землей. Наверное, Самсу и Капсан, эти всем известные места ссылок, не являются более изолированными и глухими, чем эта глухомань. Пока в Корее и на маньчжурской земле хозяйничают япошки, для нас с вами не может быть ни обетованной земли, ни спокойной жизни. Значит, со временем и до этой горной глуши дотянутся щупальца карателей. Этого никогда не надо забывать.
Конечно, я знал, что мои слова встревожат старика, но все равно прямо и без обиняков выложил ему свою душу.
Нервно подергивая бровями, старик Чо долго не отрывал от меня своего взгляда, утомленного, может быть, разочарованием, а затем произнес:
— Если эти злодеи, эти изверги доберутся и до этой глуши, то на свете больше негде будет жить корейцам. Будь прокляты эти подлецы, сделавшие жизнь простого человека такой горькой!.. Кочуя с семьей с места на место, я проклинал этих пятерых министров-предателей[17]…
Такой была в общих чертах моя беседа со стариком Чо Тхэк Чжу, которая проходила на рассвете того дня.
На следующий день, поднявшись с постели, я уже начал немножко прогуливаться и даже читать. А спустя несколько дней смог уже заниматься даже легким домашним трудом. Днем проводил военно-политические занятия, а вечером собирались все вместе, чтобы немного повеселиться. Каждый раз к началу веселья я вместе с двумя-тремя бойцами, устроившимися у Чо Тхэк Чжу, переходили через ручеек в дом Чо Гена. Даже в этих тесных, темных домишках беженцев партизанский отряд не нарушал распорядка дня и выполнял его так же строго, как и в Ванцине.
Через три или четыре дня, точно не помню, я решил отдать отряду приказ тронуться в путь. При этом все мы хорошо понимали, что самые элементарные приличия и мораль не позволяют нам, крепким мужчинам, число которых превышает семью старика из 14 человек, причинять хлопоты этим бедным крестьянам, находиться у них на иждивении, нанося невосполнимый ущерб их и без того скудному запасу продовольствия.
Но моя первая же попытка натолкнулась на протест со стороны командира роты Хан Хын Гвона. Он категорически воспротивился моему плану. «Отправляться на такой холод после перенесенной болезни равносильно самоубийству, — заявил он. — Я помогу согласитьсяс таким рискованным шагом!» В это время он был даже категорически против моих прогулок в лесу.
Количество продовольствия для трехразового питания около двадцати мужчин требовалось немалое. Даже если прикинуть согласно обычным нормам для взрослого человека, существующим ныне на пунктах продовольственного снабжения, то получится, что за 20 дней следовало израсходовать 4мешка зерна. Так что мы тогда истратили почти весь запас зерна, хранившийся в тайниках старика.
Но старик Чо Тхэк Чжу никогда не считал наше пребывание в его доме обременительным, не хмурился и не вздыхал, не кривил лицо. Наоборот, когда мы извинялись за причиненные его семье хлопоты, он не давал нам раскрыть даже рта. «Что вы говорите! — махал он руками. — Забота о воинах своей страны — прямой долг и обязанность народа. Никаких хлопот!» Действительно, это был человек большой души.
Чвэ Иль Хва, невестка хозяина, тоже была женщиной с добрым сердцем. Занимались они подсечным земледелием и, естественно, не располагали рисом. Но она очень вкусно готовила для нас три раза в день аппетитную кашу из чумизы, бобов, ячменя, овса и других круп, а также угощала блюдами из картофеля. Порою стряпала соевый творог и другое кушанье из растертых соевых бобов.
Она очень огорчалась, что не может угостить мясом командира, сильно ослабевшего после болезни.
— Очень жаль, что мы не держим домашнего скота. Боимся, как бы он не выдал наше жилье. Была бы хоть одна курица — непременно зажарила бы и угостила вас. Полководец… Думала сходить за мясом на рынок, правда, далеко это, надо идти целых сто ли. Но боюсь сумасшедших карателей — придерутся, сотворят зло. Ой, какой немилый свет!.. — причитала эта добрая женщина.
От ее простых, бесхитростных слов веяло теплотой, глубокой заботой и просто человечностью.
— О чем вы говорите! — отвечал я. — Мне даже неудобно слушать такие речи. Я сын простого народа, с детства привык питаться зеленью, супом из сушеной ботвы капусты и редьки. Прошу вас, не огорчайтесь из-за того, что не можете угостить меня мясом. Вы извиняетесь, что не можете приготовить настоящего соевого творога за неимением рассола и только подаете кушанья из растертых бобов. А мне кажется, я хорошо выгляжу благодаря этим блюдам.
— Говорят, что мужчины, уроженцы провинции Пхеньан, по характеру грубые и взбалмошные. А я вижу, что вы, командир, человек с душой нежной, как шелк. Была бы у меня дочь, обязательно выдала бы ее замуж в провинцию Пхеньан. Да вы кушайте на здоровье, закуски у нас не ахти какие. Ешьте побольше каши и обязательно вылечитесь у нас, в этом доме. Когда я обедал или ужинал, она с какой-то особой настороженностью усаживалась перед топкой, желала душой, чтобы я обязательно съел всю свою порцию.
Поэтому я даже при отсутствии аппетита, чувствуя ее горячую заботу и искренность, обязательно старался съесть всю пищу, разложенную на столике с короткими ножками. Лишь после этого на ее лице появлялась еле заметная улыбка. Искренность и доброта простых людей, их теплое отношение к нам, действительно, отличались кристальной чистотой и неподдельной честностью. Если можно сравнить эти чувства с водой в реке или ручье, то я назвал бы ее «чонню» (прозрачный поток — ред.) или «онню» (нефритовый поток — ред.). Их искренность не знает пределов, ее невозможно измерить ни длиною, ни весом.
Кто постоянно ощущает любовь народа, тот счастлив, кто же не любим народом, тот несчастен! Таков мой подход к оценке счастья, и я придерживался этих взглядов всю свою жизнь.
Как в прошлом, так и сейчас я испытываю высшее счастье и ни с чем не сравнимую радость, когда ощущаю любовь народа. Вот в чем, полагаю, настоящий, истинный смысл человеческой жизни. Тот, кто понял это, может стать верным сыном и слугой народа.
Все возрастающая забота, постоянное внимание семьи Чо Тхэк Чжу способствовали быстрому улучшению моего здоровья. Несмотря на возражение Хан Хын Гвона, я часто прогуливался по лесу. Бывали дни, когда я помогал хозяину колоть дрова или же молоть зерно на самодельной крупорушке.
