Энникстер же, лопаясь от гордости, выпятив грудь и высоко подняв голову, купался в лучах собственной главы. Сегодня он был героем. Пожать ему руку была месть,которую еще надо было заслужить. Его похлопывали по спине и одобрительно кивали головами. «Вот это молодчина!» - «Вот это, я понимаю, выдержка!» - «Ну и Энникстер, чем не герой!» - «Завидное хладнокровие, завидная меткость!» - «Сам предводитель апашей его б не переплюнул!» - «Чтобы так стрелять, верный глаз нужен и твердая рука».- «И через пятьдесят лет в округе Туларе будут вспоминать про этот выстрел!»

Энникстер помалкивал и лишь напряженно прислушивался к разговорам, стараясь понять, что же, собственно, произошло. Он знал только, что Дилани бежал, бросив револьвер и заляпав пол кровью. Из разговоров, однако, он постепенно выяснил, что предпоследним выстрелом раздробил Дилани правую кисть и вышиб у него из руки револьвер. Это его крайне удивило. Да ведь с того момента, как началась перестрелка, он и не видел-то Дилани толком. Все произошло как в кошмарном сне.

- Где это вы научились так стрелять? - спросил кто-то из гостей. Энникстер равнодушно пожал плечами.

- Да я, собственно, специально не учился. Так как-го само собой получилось,- небрежно ответил он.

Окружающие восхищенно разинули рты и одобрительно закивали.

- Ведь это надо же!

- Тоже, брат, не всякому дано!

- Да уж!

Когда женщины, окружив его, жали ему руку и твердили, что он спас им и их дочерям жизнь, Энникстер с чисто рыцарской скромностью отмахивался от похвал. Он произнес запомнившуюся ему однажды фразу, изысканную и благородную. То ли ее вымолвил красавец Ланселот после турнира, то ли Баярд - рыцарь без страха и упрека, принимающий поздравления после битвы.

- Да о чем тут говорить,- пробормотал он.- Так поступил бы каждый на моем месте.

Желая вернуть гостям доброе расположение духа, он велел подавать ужин, задуманный как грандиозный сюрприз. Первоначально он был назначен на полночь, но Дилани своим вторжением нарушил порядок дня, и оказалось, что столы внесли часом раньше, чем нужно. Их поставили покоем и загромоздили блюдами с холодным ростбифом, жареными курами и утками, целыми горами бутербродов, кувшинами молока и лимонада, огромными сырами, вазочками с маслинами, вазами С апельсинами и орехами. Появление ужина было встречено взрывом рукоплесканий. Оркестр сыграл бодрый марш. Скрипели стулья, шелестели кисея, тарлатан и органди. Гости набросились на еду, и вскоре стук посуды перекрыл все остальные звуки. Столы брали приступом. Ели то, что оказалось поближе,- иные даже начинали с апельсинов и орехов, а заканчивали ростбифом и курятиной. В заключение, вместе с мороженым, были поданы хлопушки с бумажными колпаками. Хлопушки взрывались повсюду, и казалось, будто это палят из игрушечных ружей. Гости нарядились в бумажные колпачки, именовавшиеся «шапочками магов», «фригийскими колпаками» и так далее. Барышни, глядя на своих визави, хохотали и хлопали в ладоши.

Компания из сбруйной занимала отдельный стол. Во главе сел Энникстер, на противоположном конце - Хэррен. Перестрелка совершенно отрезвила Пресли. Он сидел рядом с Ванами, который ел мало, предпочитая наблюдать за тем, что творится вокруг; временами, когда присутствующие, явно выпив лишнего, становились не в меру шумны, на лице Ванами появлялась презрительная усмешка. Остерман скатывал шарики из хлеба и с неожиданной силой обстреливал ими сидящих, остальные же - Дайк, старик Бродерсон, Карахер, Хэррен Деррик, Хувен, Каттер, Гарнетт с ранчо «Рубин», Кист, Геттингс с ранчо «Сан-Пабло» и Четерн с ранчо «Золотое дно» занялись едой, стараясь набрать себе на тарелку побольше, пока не опустеет стол.

В самом углу, никем не замечаемый, бессловесный, сидел Дэбни, о котором никто ничего, кроме его имени, не знал, молчаливый старик, который ни с кем не водил такомства. Он ел и пил молча, макая бутерброд в стакан с лимонадом.

Остерман съел все маслины, до которых только смог дотянуться,- двадцать штук, полсотни, сотню. Ни к ему другому он не притронулся. Старик Бродерсон смотрел на него разинув рот. Остерман объявил, что однажды на спор съел их тысячу. Все взоры обратились к нему. Довольный тем, что привлек всеобщее внимание, он продолжал сосредоточенно поглощать маслины. Полная вазочка их исчезла в его крокодильей пасти. Раздутые щеки стали кирпично-красными, облысевший лоб покрылся испариной. Наконец у него начались колики - желудок больше ничего не принимал. Но его это не волновало. Он был спокоен и доволен. По крайней мере, людей удивил.

- А раз я нечаянно древесную лягушку проглотил, когда ел виноград,- сказал он Бродерсону.- И три недели жила эта бедолага у меня в животе. В дождливую

погоду так даже квакала. Не верите? - сказал он запальчиво.- А я, может, до сих пор эту лягушку у себя дома в банке со спиртом держу.

Старик, ничуть не усомнившись в правдивости его слов, только таращил глаза и озадаченно покачивал головой.

- Ну и ну! - крикнул Карахер через весь стол.- В жизни ничего подобного не слышал! Может, еще что расскажете?

- Вспоминаю, был такой случай,- начал старый Бродерсон без уверенности.- Однажды в Юкайе, когда он был совсем еще юнцом, пятьдесят лет…

- Да, да! - раздалось сразу с полдюжины голосов.- Интересный случай! Может, что-нибудь другое расскажете.

- Ась?.. Ась?..- забормотал Бродерсон, оглядываясь по сторонам.- Право, не знаю. Это было в Юкайе… Да ну вас, вы совсем меня с толку сбили.

Как только ужин был окончен, пространство, предназначенное для танцев, снова очистили. Гости потребовали виргинскую кадриль. Начиналась последняя часть вечера, самая шумная, самая веселая. Молодые люди разбирали барышень, сидевших но соседству. Оркестр заиграл веселый, разухабистый мотив. Танцующие выстроились в две шеренги, и тотчас начался танец; на головах у многих все еще красовались «фригийские колпаки» и «шапочки магов» из розовой и голубо» гофрированной бумаги.

А группа мужчин снова удалилась в сбруйную. Новые коробки сигар были открыты, седьмая порция «удобрения» приготовлена. Вылив себе на лысину опитки крюшона, Остерман громко заявил, что чувствует, как у него начинают расти волосы.

Вдруг старый Бродерсон вскочил на ноги.

- Ага,- закудахтал он,- теперь я спляшу! Да, я! Думаете, я уже стар? А я вот возьму и покажу вам, молодым, что я еще ничего! Мне главное начать.

Бодрым шагом вышел он из сбруйной, и все, кто был там, последовали за ним, давясь от смеха. Схватив стоявшую у двери пожилую мексиканку, которая захихикала от смущения, он поволок ее в круг, где виргинская кадриль была уже в полном разгаре. Кругом собрались любопытные. Старый Бродерсон скакал, как стригунок, прищелкивал пальцами, хлопал себя по бокам, расплывшись от удовольствия. Гости дружно подбадривали его криками. Музыканты наддали жару, а старик, совершенно ошалев и тяжело дыша, ловя ртом воздух, лез из кожи, лишь бы не ударить лицом в грязь. Он будто умом тронулся - кланялся, расшаркивался, то выступал вперед, то, пятясь, тряс бородой, выделывал кренделя, возбужденный музыкой, несмолкаемым гамом, аплодисментами, алкоголем.

Энникстер орал:

- Ишь разошелся, рождественский дед!

Но мысли Энникстера были не здесь. Он искал Хилму Три, не в силах забыть ее взгляд, пойманный в короткий миг опасности. С тех пор он не видел ее. И вот наконец заметил. Она не танцевала, а сидела со своим кавалером, рядом с родителями; глаза ее были широко открыты, лицо серьезно, мысли, очевидно, витали где-то далеко. Энникстер решил было подойти к ней, но тут вдруг раздались крики.

Старик Бродерсон, пытаясь изобразить чечетку, вдруг охнул и схватился за бок. Как при острой боли. Сокрушенно махнув рукой, он стал с трудом выбираться из круга, как-то неприятно прихрамывая и подволакивая ногу. Услышали, что он просит позвать супругу. Миссис Бродерсон тотчас взяла его под свое командоние и тут же стала отчитывать, как школьника, за то, что он ведет себя недостойно.