Вспыльчивый, от любого пустяка готовый лезть на: рожон, Энникстер в минуты настоящей опасности проявлял завидное хладнокровие. I
- Ты, это, не больно-то… Не забывай, что я от тебя глаз не отвожу! А руки держи в карманах, если хочешь еще немного на этом свете пожить, понятно? И не вздумай в задний карман лезть, а то твоим дружкам тебя в мертвецкой завтра утром придется опознавать. Когда я зол, меня величают Надежей гробовщиков, и неспроста. Ну, а сегодня я до того зол, что аж самому страшно. Когда я здесь управлюсь, население наново придется пересчитывать. Ну, ладно! Мне ждать надоело. Я ведь на танцы посмотреть приехал.
- Ну-ка, Дилани, отдай лошадь, а сам выметайся! - сказал Энникстер, не повышая голоса.
Дилани изобразил крайнее удивление. Он смотрел ни Энникстера сверху вниз, не сводя с него вытаращенных глаз.
- Что ты сказал? - вскричал он.- А ну, повтори! Если ты что затеваешь, то смотри, хорошего не жди.
- Ладно уж, детка! - пробормотал Энникстер. - Сам, часом, чего-нибудь не дождись.
Говоря это, он выстрелил. Дилани только появился в воротах амбара, а у Энникстера уже созрел план. Револьвер был у него при себе, и сейчас он выстрелил прямо сквозь материю, не вынимая рук из карманов.
До этого мгновения Энникстер чувствовал некоторую неуверенность. Без сомнения, в первые минуты он с радостью ухватился бы за любой благовидный предлог, чтобы уладить дело мирным путем. Но звук выстрела придал ему веры в себя. Он выхватил револьвер из кармана и выстрелил вторично.
И тут начался поединок. Выстрел следовал за выстрелом, воздух пронизывали струйки бледно-голубого дыма, будто дротики, кинутые сильной рукой; потом эти струйки расплывались и поднимались к потолку, ч\о плавали зыбкими слоями. Скорее всего, намерения убить ни у того, ни у другого не было. Оба, как но уговору, стреляли, не целясь: каждый стремился лишь разрядить револьвер и самому не попасть под пулю. Они больше не осыпали Друг друга оскорблениями - теперь за них говорило оружие.
Впоследствии Энникстер пе раз вспоминал эту минуту. Мог без малейшего напряжения восстановить в памяти всю картину: многолюдное сборище, жмущееся по стенам амбара, гирлянды фонариков, смешанный запах хвои, свежераспиленных досок, духов и порохового дыма; выкрики потрясенных, испуганных гостей; лошадиное ржание, беспорядочная стрельба, дробный перестук копыт; возбужденное лицо Хэррена Деррика, мелькнувшее у входа в сбруйную, а на пустом пространстве посреди помещения - они с Дилани, быстро лавирующие в облаках дыма.
В револьвере Энникстера было шесть патронов. Ему казалось, что он выстрелил уже раз двадцать и, несомненно, следующий выстрел будет последним. И что тогда? Он напряженно всматривался в синий туман, с каждым разрядом все более сгущавшийся между ним и его непрошеным гостем. Из чувства самосохранения придется «влепить» ему хотя бы одну пулю. Плечи и грудь Дилани внезапно поднялись из дыма совсем рядом - это снова встала на дыбы обезумевшая лошадь. Энникстер впервые за все время решил как следует прицеливаться, но не успел он спустить курок, как кобыла, уже без седока, метнулась в сторону с болтающимися поводьями и налетела с грохотом на ряды стульев. Дилани с трудом поднимался с полу. Из запястья у него струилась кровь, и револьвера в руке больше не было. Он повернулся и побежал. Толпа расступилась перед ним, он кинулся к выходу. И исчез.
Двадцать человек тотчас бросились к лошади, но она вырвалась и, одурев от страха, ничего не понимая, дрожа с ног до головы, кинулась в угол - туда, где стояла эстрада. С налету кобыла врезалась в стену - с такой силой, как будто с размаху ударили мешком, набитым камнями,- и расшибла себе голову. Повернулась и снова, как разъяренный бык, ринулась на людей, капая кровью с рассеченного лба. Толпа с воплями шарахнулась прочь. Какого-то старика лошадь все-таки сшибла с ног и чуть не затоптала. Но вот она наступила на волочащуюся уздечку и со страшным грохотом кувырнулась с копыт прямо на сдвинутые в углу, частично перевернутые стулья, так что в воздухе и мелькали судорожно дергающиеся ноги и брызнули по псе стороны щепки. Но тут на нее гурьбой навалились мужчины: кто дергал за удила, кто уселся на го: лону, все кричали и размахивали руками. Минут пять она барахталась и вырывалась, потом, постепенно, начала успокаиваться и только время от времени так Глубоко, со всхлипом, вздыхала, что казалось, вот-вот полопаются подпруги, недоуменно и умоляюще поводила глазами, трепетала каждым мускулом и лишь изредка вскидывалась, чтобы тут же затихнуть, как истеричная барышня. Наконец она присмирела и уже не пыталась вскочить. Мужчины дали ей подняться на ноги, сняли седло и отвели в пустое стойло, где оиа и осталась стоять - понурив голову, подрагивая бабками, опасливо озираясь по сторонам и изредка тяжело вздыхая.
Через час люди танцевали как ни в чем не бывало. Инцидент был исчерпан. Паника, грозившая смертью опасность, как буря обрушившиеся на людей и разом пресекшие веселье, налетели из мрака и исчезли со скоростью удара грома. Многие женщины поспешили домой, утащив с собой мужей и сыновей, но большая часть гостей осталась, не видя, с чего бы этот эпизод мог испортить им вечер, решив не сдавать позиций, хотя бы из чистого удальства. Дилани больше не вернется - и этом никто не сомневался, а и вернулся бы, так нашлось бы с полсотни молодых людей, которые всыпали б|»[ ему по первое число, черт возьми! В первый раз он слишком неожиданно появился, и они не успели опомниться, как он уже исчез. Еще минуту им, секунду даже,- они б показали ему, он бы их надолго запомнил. Можете не сомневаться!
Из всех углов понеслись воспоминания. По меньшей мере каждому третьему мужчине хоть раз да случалось участвовать в стычке со стрельбой.
- Видели бы вы, что творилось некогда в округе Юба…
- А вот в округе Ватт в былые времена…
- Тьфу! Да сегодняшнее происшествие - это ж детские игрушки! Вот, помню, однажды в штате Аризона, как раз когда я сидел в пивной…
И так далее, и тому подобное, без конца. Остерман с серьезным видом уверял, что видел собственными глазами, как какого-то мексиканца перепилили пополам на лесопильном заводе в штате Невада. Старик Бродерсон в пятьдесят пятом году был свидетелем, как члены Комитета бдительности линчевали кого-то на Калифорнийской улице в Сан-Франциско. Дайк припомнил, как в бытность свою машинистом он на переезде задавил пьяного. Геттингс с фермы Сан-Пабло стрелял в paзбойника. Хувен поднял на штык французского стрелка во время сражения при Седане. Столетний мексиканец испанского происхождения из Гвадалахары рассказал;, что он сам видел, как стойко сражался Фремон на вершине горы в округе Сан-Бенито. Аптекарь как-то под Новый год стрелял в вора, пытавшегося проникнуть в его аптеку. Младший Вакка видел, как в Гвадалахаре пристрелили собаку. Отцу Саррии не раз приходилось приобщать святых тайн перед смертью португальских бандитов, умиравших от огнестрельных ран. Даже женщинам было что вспомнить. Миссис Каттер рассказала заинтересованным слушательницам, как в округе Плейсер в 1851 году ей довелось присутствовать свидетельницей при незаконном захвате участка земли; трое мужчин получили тяжелые ранения в перестрелке и умерли в тот же день на кухне в ее доме, прямо у нее на глазах. Миссис Дайк видела, как убивали курьера, везущего почту, при налете на дилижанс, в котором она ехала. Этих рассказов нашлось невероятное количество. Воздух оказался насыщенным кровью, предсмертными хрипами, запахом порохового дыма, ружейной трескотней. Из памяти извлекались все легенды времен золотой лихорадки, все случаи из дикой, разгульной жизни былых времен; при свете бумажных фонариков и керосиновых ламп они бесконечной вереницей проходили перед глазами слушателей.
Но, помимо всего прочего, происшествие это настроило мужчин на воинственный лад. Словно под крахмальными манишками до времени скрывались лютые скандалисты. Стоило кому-то допустить малейшую бестактность, как его тут же приглашали «выйти на минутку». Так молодые олени, насмотревшись на турниры вожаков, по любому поводу свирепо выставляют рога, красуясь перед самками и молодняком. Припоминались старые обиды. Собеседники только и смотрели, к чему бы придраться, в любой мелочи усматривая скрытые знаки неуважения и намерение унизить. Чувство собственного достоинства обострилось у всех до предела.. Чуть что, и человек, приосанившись, кривил губы в презрительной улыбке. Карахер твердил, что не пройдет и недели, как он пристрелит Бермана. Дважды пришлось растаскивать Хувена и Каттера, снова затеявших спор о бычке. Миннин кавалер ни с того ни с сего набросился на приказчика из Боннвиля, надавал ему тумаков и стал выталкивать из амбара, выкрикивая при этом, что мисс Хувен было нанесено несмываемое оскорбление. Трое молодых людей еле-еле отбили приказчика, тот стоял ошеломленный, тяжело дышa, в расстегнутом, съехавшем на сторону воротничке и недоуменно озирался по сторонам.
