— Послушай, Ферман, с тобой хочет кое-кто познакомиться. Гостья «Прыгги-Скока»…
— М-да. — Он скорчил рожу. — Лицо у нее — как Осло после бомбардировки.
Я сжал его плечо сильнее.
— Ферман, знаешь, кого представляет эта девушка?
— Ну? — Он тупо уставился на меня. — «Прыгги-Скок». Она и эта драконша в юбке…
— Ферман, эта девушка представляет людей, которые сделали тебя знаменитым. Только оскорби ее — и ты все равно что оскорбишь лично каждого, кто покупает «Наноклин», каждого, кто носит футболку с твоим именем и портретом, каждого, кто простаивает у дверей твоего дома и Пембрук-Холла.
— И что?
— Только попробуй, Ферман, и это станет концом твоей карьеры. Возвращением на задворки сожженной церкви. Или, что еще хуже, назад в дом Дукера.
— Что ты мне угрожаешь, ты, гребаный… Я прикрыл ему рот рукой.
— Маленький совет, пока ты еще трезв. Будешь любезен с ней — откроешь себе двери к встречам с женщинам вполне законного возраста, ласки которых заставят забыть горничную Козетту. — Я кивнул на роботетку, которая как раз открывала дверь, впуская Финнея и его жену. — Но только попробуй обидеть эту малышку — лишишься даже Козетты.
Ферман оторвал мою руку от своего рта.
— На-ка, выкуси. Я заплатил за нее чистоганом.
— Но ты не сможешь подзаряжать ей батарейки. Ферман, если прочие соображения до тебя не доходят, постарайся хотя бы ради меня, человека, который сделал тебя знаменитым.
Он насупился и отвернулся.
— Ну ладно. Только как мне быть с ней любезным? Я ее, пропади она пропадом, впервые вижу.
— Во-первых, постарайся не выражаться. Во-вторых, не мешай ей болтать — она захочет задать тебе миллион вопросов. В-третьих, расспроси ее о ней самой. Она пишет стихи, вот о них и спроси. Удели ей десять минут безраздельного внимания — и она будет считать тебя повелителем мира.
Ферман покосился на часы.
— Десять минут. Да, это я могу. Ради тебя, Боддеккер. Он повернулся и побрел через толпу к «драконше в юбке»
и ее подопечной. Помещение завибрировало гулом динамиков: Энди П. пел «Танец в Каире» — песню, которая всегда подбавит угольков в топку неминуемо надвигающейся мигрени. Я наблюдал, как Ферман заговаривает с Селией. Девушка зачарованно подала ему руку. А уж когда он поднес эту руку к своим одутловатым губам и поцеловал, Селия была окончательно покорена.
— Отличная работа, — прошептал я и пошел к Джету, разговаривавшему с Чарли Анджелесом. Оба щеголяли значками с надписью «Я не очистил свою тарелку».
— Боддеккер, — улыбнулся Чарли Анджелес. — Ну-ну. Рад вас видеть.
— Взаимно. — Я пожал ему руку.
— Когда же мы снова приступим к очередному ролику — с Дьяволами или просто так? Когда мы с вами встречаемся на съемочной площадке, происходят чудеса. Самые настоящие чудеса.
— Я тоже очень их ценю, — произнес я. — Как и то, что вы взяли Джета под крылышко.
Чарли Анджелес расплылся в широкой ухмылке и хлопнул Джета по плечу.
— Он славный парнишка. Напоминает мне одного режиссера, который начал свой путь в жизни без гроша в кармане.
— Я учусь читать, — заулыбался Джет. — Мистер Анджелес оплачивает уроки.
— Просто замечательно, — кивнул я.
— Малькольм сказал мне, что хотел бы стать художником-постановщиком или дизайнером по рекламе.
Я протянул руку и ткнул в эмблему Дьяволов, скрытую под значком «Чистых тарелок».
— У него, несомненно, талант. — Взгляд мой скользнул чуть в сторону, и я увидел, как Шнобель пристает к Дансигер. Та медленно пятилась под его напором, но видно было, что он вот-вот загонит ее в угол. — С вашего позволения…
Похлопав обоих по плечам, я двинулся через толпу, на ходу придумывая план операции. И когда из динамиков полилась новая песня, я понял, что делать.
— …вот я и думал, — говорил Шнобель, когда я подошел, — может, нам с тобой пойти наверх, к Мэдди, а уж втроем мы бы, знаешь ли, неплохо повесе…
— Ах вот ты где! — воскликнул я, обращаясь к Дансигер, и дружески обнял ее за талию. А потом повернулся к Шнобелю: — Прости дружище, юная леди обещала мне танец, и сейчас самое подходящее время напомнить ей про обещание.
— Но…
Я уже двигался прочь, в танце выводя Дансигер из сферы влияния Шнобеля в другой конец комнаты.
— Спасибо, Тигр. — Она улыбнулась. — Этот тип не понимает слова «нет», а я сомневалась, стоит ли лупить его по физиономии.
— Иногда публичное унижение дает хороший урок, — заметил я.
— Нет, если ученик развернется и убьет учителя. — Она крепче стиснула мои руки. — Что мы наделали, Боддеккер? Мы словно бы временно потеряли способность видеть куда идем, правда?
— Да.
— И погляди только, что мы натворили. Погляди, что мы дали миру. Мы-то думали, это будет чудо.
— Да. Но оно помрачилось.
— И что же нам делать теперь?
Я сбавил темп. Дансигер глядела на меня глубоким проникновенным взором, взором, что придает одной простой фразе бездну смысла, слой за слоем, значение за значением.
А я глядел на нее, чувствуя, как между нашими стиснутыми ладонями выступают капельки пота.
— Дансигер…
И тут на глаза мне снова попался Шнобель. На этот раз он осаждал Сильвестр, мало-помалу зажимая ее у стола с закусками и бокалами.
— Еще минута — и начинаем отсчет! — прокричал чей-то голос, перекрывая общий гомон.
Я взглядом попросил прощения у Дансигер.
— Прости. Сильвестр влипла.
— Понимаю. — Она еще раз пожала мне руку. Я выждал наносекунду, не назовет ли Дансигер меня снова Тигром, но она не назвала. Я выпустил ее и заторопился туда, где томилась в западне Сильвестр. Черт возьми! Это существо никак не могло определиться даже со своей тендерной принадлежностью, где уж ждать тонкости в обращении с надравшейся знаменитостью на шумной вечеринке. В конце концов, если даже Дансигер не смогла…
— Сорок пять секунд! — Это кричал кто-то из прихлебателей. На вытянутой руке он держал свои часы. Второй держал Фермана за шиворот. В другом конце комнаты Шнобель все так же надвигался на Сильвестр — настолько предсказуемый, что я читал у него по губам:
— Вот я и подумал: может, нам с тобой пойти наверх, к Мэдди, а уж втроем мы бы, знаешь ли, неплохо…
Я мысленно посылал Сильвестр сигнал: «Я иду!».
— Боддеккер!
— Тридцать секунд! — прокричал прихлебатель.
— Боддеккер! — Чья-то рука ухватила меня за локоть. Хонникер из Расчетного отдела. Лицо ее пылало. — Отвези меня домой.
Я глянул на Сильвестр. Она стояла, заведя руки за спину и уже касаясь ладонями края стола. Выражение ее лица явственно свидетельствовало: она загнана в угол и знает это.
— Мне надо спасать Сильвестр.
— В самом деле? Ты ее один раз уже спасал. Как и Дансигер, как и эту поэтическую жрицу самоубийств. Когда, наконец, ты спасешь меня?
— Пятнадцать! — кричал прихлебатель. — Четырнадцать, тринадцать…
— Последние пятнадцать минут я только и делала, что пыталась отвязаться от Ровера…
— Десять, девять, восемь… — К счету присоединилась уже вся толпа.
— Этот гребаный маленький слизняк лапал меня, да улыбался своей поганой улыбочкой, как зомби…
Шнобель уже прижимал Сильвестр к самому столу, практически оседлав одну ее ногу. Она шарила руками позади себя, между бутылок, соленого печенья и кускусных хрустиков…
— Шесть, пять, четыре…
— Когда ты наконец спасешь меня, Боддеккер? Когда наконец спасешь?
Я схватил Хонникер из Расчетного отдела за руку и шагнул к Сильвестр. Рука Сильвестр двигалась все дальше и дальше-к напиткам…
— Два, один…
Все в комнате замерли, раздался громкий удар.
Пальцы Сильвестр сомкнулись на чем-то. На горлышке бутылки с шампанским.
— ВОСЕМНАДЦАТЬ! — взревела толпа.
— Да! — завопил Ферман, которого уже качали на руках. — Да! Да! Да! Я ЧИСТ!
Рука Сильвестр молниеносным движением описала широкую дугу. Бутылка врезалась в голову Шнобеля ровно в ту же секунду, как начали дружно вылетать пробки из других бутылок. Я думал, стекло разлетится, как оно бывает в фильмах, но ничего подобного. Голова Шнобеля резко качнулась в сторону, и он, шатаясь, завалился назад, в разгулявшуюся толпу. Сильвестр соскользнула со стола, оправляя платье и все еще сжимая бутылку, как дубину. По губам ее я читал:
