Лично я считал, что дело обстоит иначе. Ровер повсюду являлся с маленьким рюкзачком, и я подозревал, что там хранится смена одежды, расческа, средство для укладки волос и набор каких-нибудь мелочей для изменения внешности, вроде очков и фальшивых усов. Без фирменной бронекуртки, встрепанных волос и драных джинсов Ровер мог бы выглядеть вполне заурядно. Я думал, он снимает комнату у какой-нибудь старой дамы, выдавая себя за студента Нью-Йоркского университета.
Во всем остальном — если не считать почти полной потери творческих способностей и необходимости выходить из Пембрук-Холла под защитой охранников — бушующая кругом Дьяволомания меня почти что и не затрагивала. Правда, поначалу феррету приходилось перехватывать звонки женщин, обещавших «сделать для вас все, что только захотите, а потом еще кое-что», если я устрою им свидание с Дьяволами. И даже после того, как я велел феррету установить фильтр, часть звонков от девиц или «Теч-бойз» умудрялась-таки просачиваться через все заслоны. В первые несколько недель мои часы переполнялись от сообщений — каким-то образом фанаты пронюхали мой личный номер, — но потом активность упала: после очередного выпуска «Нью-Йоркской светской хроники», где я был заснят во время медленного танца с Хонникер на благотворительном балу, организованном Фондом генетической поддержки Казахстана. Должно быть, авантюристочки, положившие глаз на мою скромную персону, решили, что столь сногсшибательная штучка в моих объятиях делает меня невосприимчивым к любым искушениям.
Что ж, они были наполовину правы. Если я и стал невосприимчив, то потому, что доказательства благосклонности Хонникер из Расчетного отдела выматывали до полной крайности и я был способен лишь на то, чтобы распознать уж самое откровенное подкатывание.
После того как все эти мелкие околодьявольские кризисы разрешились, Хонникер, дав мне пару дней поостыть, снова стала захаживать в мой офис. Она умудрилась извиниться, не извиняясь — что, в виде побочного эффекта, заставило чувствовать, как будто я виноват и извиняться бы стоило мне, а не ей, — и тут же вытащила на очередное светское мероприятие. Это оказался Интернациональный ленч бухгалтеров и счетоводов, хозяева которого столь поразились, увидев меня под ручку с Хонникер из Расчетного отдела, что даже попросили произнести речь перед сей своеобразной аудиторией. Ну что, скажите на милость, способен поведать правополушарный сочинитель рекламных текстов сборищу левополушарных цифроедов? Я поднялся и промямлил что-то на тему, как же здорово спать со счетоводами, потому что они всегда проследят, чтобы вы получили требуемое число оргазмов, разумеется, в строгом соответствии с принятыми актами и нормативами. Все засмеялись, а Хонникер неистово зааплодировала (полагаю, дабы показать, кто именно обеспечивает меня требуемым числом сексуальных восторгов) и радостно заулыбалась.
Но несмотря на все эти золотые моменты, восторги оказались недолговечны. Со времени ухода Деппа прошло уже пять рабочих дней, а я все еще был не ближе к завершению работы над рекламой «С-П-Б», чем в тот сумрачный весенний день семь месяцев назад, когда мне только вручили заказ.
Вот так я и сидел, буравя взором монитор после визита Мак-Фили. Тот спустился уладить какую-то писанину по поводу увольнения Бэйнбридж, а когда я сообщил, что теперь ему придется проделать все то же самое уже из-за Деппа, закатил целую лекцию об атмосфере в коллективе и обязанностях руководителя и не унялся, пока каждая клеточка у меня в мозгу не занемела вконец. Неудивительно, что теперь фантазия упорно не желала работать, но я все подстегивал ее, силясь вырваться из тисков летаргии. И в результате решил было, что день окончательно испорчен и ничего придумать не удастся, как вдруг пришло озарение. Я начал диктовать, отталкиваясь от того изображения солнца, смысл которого уже забыл. Теперь оно обернулось причудливым воплощением грез, позволяющим решить две проблемы разом.
Сценарий прямо-таки рвался наружу, как по волшебству, словно действие разворачивалось прямо передо мной, на экране, а мне только и оставалось, что записывать. Как будто я с самого начала только о том и думал. Давно я не испытывал такого душевного подъема. Со времен ролика «Кукла-чуть-жива» я так не развлекался, сочиняя рекламу для клиентов.
Одна беда — то, что у меня вышло, было абсолютно, решительно ни к чему не пригодно.
Отталкиваясь от того, на чем я закончил — заходящего солнца и обрывков старых хитов «С-П-Б», — я придал голосу диктора отвращение, недовольство тем, что эти старые хрычи никак не желают покидать сцену и, более того, сидят на продлевающих жизнь процедурах, так что, без сомнения, будут докучать миру своими придурочными недопеснями еще добрых пятьдесят-шестьдесят лет. Беда.
Где же спасение? Разумеется, Дьяволы Фермана. Я заставил их напасть на «С-П-Б» во время представления нового альбома — с яростью, вдвое превышающей их ярость в схватке с Милашками. Для усиления драматизма я перемежал действие вставками с реакцией зрителей — пожилые пребывали в шоке и ярости, зато молодежь, выряженная во все регалии Дьяволов, бесновалась от восторга. Ситуация в зале развивалась столь же быстро и драматично, как и на сцене, и очень скоро в административном центре (или где там еще проходил концерт) царила полнейшая анархия. Завершил же я ролик показом концертного зала, из дверей которого валит дым, а языки пламени вздымаются до небес. На переднем плане двое вооруженных до зубов копов уводят в наручниках избитого и потрепанного Фермана.
— Пойман на месте преступления, — говорит Ферман. Один из полицейских отвечает:
— Будь моя воля, я бы дал тебе настоящую гребаную медаль.
Кадр замирает. Появляется надпись: «Песни, которых все ждали». «ПОСЛЕДНИЙ альбом „Сыновей певцов ‚Битлз‘“. Мы обещаем».
Я улыбнулся и со смехом кивнул компьютеру — а в следующий миг ветерок знакомых феромонов вытянул меня из маленького сотворенного мною мирка.
— Готовится очередной победитель?
Я улыбнулся Хонникер из Расчетного отдела.
— Ну разумеется. Этот ролик выиграет тонны наград и не продаст ни черта.
Она улыбнулась в ответ, всем видом выражая: «сейчас я тоже пошучу».
— Что ж, над этим мы еще поработаем. Ну как, готов идти?
Я уставился на нее поверх монитора, сценарий еще маячил на краю моего периферического зрения. Меня слегка грызла совесть — вот Хонникер ждет, что мы с ней куда-то пойдем, а я за целый день не достиг никаких результатов, кроме небольшой умственной мастурбации.
— Идти? — переспросил я.
— Сегодня же день рождения Фермана, — ответила она. — Мы приглашены. И мне почему-то кажется, ты бы не захотел, чтобы я шла туда одна, правда?
— Правда, — согласился я. Однако совсем не по той причине, что она думала.
Она подошла к столу и взяла меня за руку.
— Вот и замечательно.
Я пошел вслед за ней к двери, на ходу снимая с крючка плащ.
— Феррет, позаботься о том, что на экране. Феррет щелкнул, включаясь.
— Да, сэр, мистер Боддеккер. — И снова отключился. Я вышел из офиса, но вдруг спохватился.
— Ох, знаешь, я ведь совсем забыл про подарок. То есть — ну что дарить такому парню? Адвоката на постоянной основе?
Хонникер из Расчетного отдела засмеялась.
— Я обо всем позаботилась. Надеюсь, ты не против, я решила сделать ему общий подарок от нас обоих.
Мне снова стало немного стыдно. Ведь именно благодаря Ферману — кстати, с завтрашнего дня он станет полноправным членом общества, взрослым гражданином — я завоевал Хонникер, именно благодаря ему у меня появилась надежда получить тот дом в Принстоне. Я попытался подавить это неуместное чувство на корню — в конце концов Ферман остается Ферманом.
— И что мы ему дарим?
— Набор-ассорти «Любовного тумана». Я позвонила в компанию, и они дали нам коробку даром.
— Интересный выбор.
— Мне хотелось приободрить его, Боддеккер.
— По-моему, он не очень-то нуждается в ободрении.
— Знаю. Но мне кажется, что постоянно утешаться с «Рабыней любви» или фанаткой-поклонницей не очень-то полезно для развития личности. Общение с женщиной, которая всегда с тобой согласна и во всем подчиняется, замедляет социальное взросление.