Мне было безразлично, жив он или мертв: в эту минуту я уносился вихрем самых упоительных ощущений.

Саблю Гальярда я сломал ногой и обломки вышвырнул на улицу. Старый граф бросился к двери во всю мочь, не оглядываясь ни направо, ни налево, не благодаря никого; проворно сбежав по ступенькам крыльца, он юркнул в карету. Я остался рядом с брошенной на произвол судьбы графиней. Подав ей руку, я повел ее к карете. Она села в нее, и я захлопнул дверцы. Все произошло в глубоком молчании.

Едва я собирался спросить о причине столь поспешного отъезда, как графиня робко и вместе с тем взволнованно тронула мою руку. Губы ее почти касались моей щеки, когда она торопливо шепнула:

— Быть может, мы не увидимся никогда больше. О, если бы я могла забыть вас! Уходите… прощайте, ради Бога, уходите!

Я пожал ее руку. Она отдернула ее, но дрожащими пальцами протянула мне белую розу, которую держала во время всей этой бурной сцены.

Граф что-то приказывал своим пьяным слугам, просил их, проклинал. Они скрывались где-то в недрах гостиницы, пока мое вмешательство не переменило положение вещей. Однако все это стало очевидным мне лишь впоследствии. Теперь они проворно взобрались на козлы, подгоняемые страхом. Ямщик щелкнул бичом, лошади пустились рысью, и карета покатила в направлении Парижа со своей драгоценной ношей, провожаемая едва брезжущей луной, которая поднялась над главной улицей городка.

Я стоял на мостовой, пока экипаж не скрылся из виду, и расстояние не заглушило шума колес.

Тогда я с глубоким вздохом опустил глаза на бледную розу, завернутую в мой носовой платок, — залог любви, тайно переданный на прощание, не замеченный ни одним нескромным взглядом.

Между тем хозяин гостиницы со своими слугами подняли раненого героя ста сражений и привалили его к стене, обложив с обеих сторон чемоданами и подушками. В широкий рот влили рюмку доброго французского коньяку, который, впрочем, включили затем в счет постоя, однако божественный дар в первый раз остался непроглоченным.

Отставной лекарь, лысый старичок с очками на носу и густыми бакенбардами, после славных дел под Эйлау в одиночку оттяпавший не менее двухсот рук и ног, а теперь сложивший вместе с пилою и шпагой свой липкий пластырь и лавры и решивший доживать век в родном городке, был призван оказать помощь. Одобрительно обстукав крепкое темя храброго Гальярда, он тем не менее заметил, что налицо серьезное сотрясение мозга и для врачевания дел хватит недели на две.

Меня охватило неприятное беспокойство. Хорош был бы сюрприз, если бы моя поездка с целью срывать банки, разбивать сердца и, как видите, головы, закончилась бы на галерах или на эшафоте. В то время я не совсем ясно отдавал себе отчет в политических колебаниях, что впрочем всегда было свойственно большинству публики.

Полковника отнесли в его номер: раненый тяжело хрипел.

Я вызвал хозяина гостиницы в залу, где проходил ужин. Когда речь заходит о том, чтобы в обход закона добиться какой-либо цели, приходится отбрасывать в сторону все мелочные расчеты, Полезнее потратить сто фунтов сверх меры, чем недодать пару фартингов и проиграть всю ставку. Это я понимал преотлично.

Я потребовал лучшего вина, какое было в гостинице, и пригласил хозяина распить его вместе со мной в отношении двух стаканов к одному, после чего объявил ему, что он не может отказаться принять безделицу на память от посетителя, который в восторге от увиденного во всемирно известной гостинице «Прекрасная звезда». С этими словами я вложил в его ладонь двадцать пять луидоров. Почувствовав тяжесть монет, хозяин просиял: угрюмое выражение сменилось наилюбезнейшим, обращение из сдержанного стало вдруг добродушным, и было очевидно, пока он проворно опускал в карман деньги, что между нами уже установились самые приятельские отношения.

Разумеется, я тут же завел разговор о разбитой голове полковника. Мы пришли к обоюдному согласию, что, не надели я его довольно увесистым ударом трости, он снес бы головы у половины населения «Прекрасной звезды». Все слуги до единого разве не подтвердят это под присягой?

Легко догадаться, что, кроме желания уклониться от скучных допросов правосудия, я имел и другую причину торопиться в Париж. Каким же был мой ужас, когда мне объявили, что сегодня ночью невозможно достать лошадей ни за какие деньги. Последняя пара, которая находилась в городе, была затребована в гостиницу «Французский герб» для господина, который обедал и ужинал в «Прекрасной звезде» и которому внезапно потребовалось отправиться в Париж именно в эту ночь.

Кто этот господин? Уехал ли он? Нельзя убедить его повременить до утра? На эти вопросы я скоро получил ответ.

Путешественник у себя в номере укладывал вещи, и звали его Дроквилем.

Я мигом взлетел в свой номер, где нос к носу столкнулся с собственным камердинером. При виде его мои мысли тотчас приняли иной оборот.

— Ну, Сент-Клер, говори скорее, кто эта дама? — вскричал я.

— Она дочь или жена… черт, не помню… графа де Сент-Алира, того старика, которого генерал едва не искрошил саблей на куски, не уложи вы его самого.

— Молчи, болван! Полковник напился как скот и храпит во всю ивановскую. Какая вера его словам? Живо собирай вещи. Ты, часом, не знаешь, в каком номере остановился месье Дроквиль?

Разумеется, Сент-Клер знал; ему всегда было известно все на свете.

Спустя полчаса Дроквиль и я катили по дороге в Париж в моем кабриолете и на его лошадях. Между делом я рискнул было спросить, жена ли графа де Сент-Алира была с ним, и нет ли у него дочери.

— Есть, и прелестная молодая девушка, говорят. Но была ли жена с ним, или это дочь от первого брака, я сказать не могу. Я видел одного графа.

Маркиз вскоре задремал, прислонившись к подушкам сиденья. Я тоже устал от дороги и то и дело клевал носом; но маркиз спал как убитый. Проснулся он лишь на пару минут на следующей станции, где, на наше счастье, лошади уже были приготовлены его человеком, посланным, как он объяснил мне, с этой целью вперед.

— Прошу извинить меня, я довольно скучный попутчик, — сказал он. — В течение последних трех суток я спал не более двух часов. Пожалуй, я выпью здесь чашку кофе, и вам советую; здесь отлично готовят.

Он заказал две чашки черного кофе и ждал, пока их принесут, высунув из окна голову.

— Мы берем посуду с собой, — заявил он подошедшему с исполненным заказом слуге. — Благодарю.

После короткой заминки, пока он расплачивался, он втянулся обратно в карету, держа в руках маленький поднос с чашками.

— Терпеть не могу, чтобы меня ждали или торопили, — заметил он, устраивая у себя на коленях нечто вроде столика. — Предпочитаю пить кофе маленькими глотками, на досуге.

Я согласно кивнул головой. Напиток действительно был превосходен.

— Как и вы, маркиз, я тоже мало спал эти дни; надеюсь, кофе взбодрит меня.

Мы еще не допили, когда экипаж тронулся. Ароматный эликсир расположил нас к разговорчивости; маркиз был добродушен, блистал умом, описывая мне парижскую жизнь, ее опасности и обычаи. Его советы были в высшей степени полезны. Однако, несмотря на любопытные рассказы моего спутника, меня вскоре снова стало клонить ко сну. Временами я встряхивал головой, чтобы прогнать дремоту.

Вероятно, заметив мое состояние, маркиз тактично оставил разговор; водворилось молчание. Окно с его стороны было открыто. Он выбросил в него свою чашку; ту же услугу он оказал и мне; в заключение следом за чашками полетел поднос. Я слышал, как он звякнул, падая на камни. Счастливая находка для раннего путника в деревянных сабо!

Я откинулся на мягкие диванные подушки; моя драгоценность — белая роза — лежала завернутая в платок у меня на сердце, внушая всевозможные романтические мечты. Между тем сон одолевал меня все сильнее, хотя и не сменялся блаженным забытьем. Из-под полуприкрытых век я лениво оглядывал внутренность кареты.

Как ни велико было желание сна, пересечь границу между бодрствованием и небытием казалось невозможным: вместо сна я впал в какое-то непонятное оцепенение.