Вместо того чтобы вытаскивать за ушко двух-трех человек на собрании, он затронул многих, — одних поднимая, других критикуя. Особую радость испытывал он, когда говорил теплые слова о рабочих, чья роль на производстве была большой, но незаметной, — об этих людях обычно не говорят и не пишут. Аудитория бурно реагировала на каждый такой пример. Когда он упомянул о Фоминой, старой работнице, готовящей латекс для пропитки корда — раствор, от которого во многом зависела продолжительность жизни шин, в зале зааплодировали: добрался-таки до пластов, до сих пор не поднятых на поверхность! Он не обмолвился ни одним плохим словом в адрес директора завода, хотя это настоятельно советовал сделать Карыгин, — пусть, мол, увидят коммунисты, как вырос за это время секретарь, если рассмотрел недостатки руководителя и решил указать на них.

Прения по докладу проходили бурно. Активнее всех вели себя рабочие-исследователи. У них вообще сильно развит наступательный дух, им всегда казалось, что результаты их работ медленно внедряются.

Только что отгремел громоподобный бас Каёлы. Старый вулканизаторщик недоволен: его предложение приняли, один автоклав переделали, а с остальными не торопятся.

Пилипченко выразительно смотрит на директора, сидящего рядом с ним в президиуме. Тот улыбается. Значит, есть помехи, выше которых не прыгнешь, и он не чувствует себя виноватым. Когда Брянцев виноват, ему не до улыбок: не может сделать вид, что сказанное его не задевает.

Завершает прения Дима Ивановский. Он говорит быстро, и создается впечатление, будто испытывает неловкость оттого, что задерживает внимание стольких людей.

У рабочих Ивановский пользуется уважением, хотя многим сборщикам наступил на мозоли, и не чем иным, как личным примером: за два года работы у него ни одной бракованной покрышки. Выбил-таки почву из-под ног «объективщиков», которые любили ссылаться на качество материалов. Теперь им нечего говорить. Ивановский работает на тех же материалах, а результаты у него как ни у кого: ноль брака. Год тому назад Диму чуть было не смяли из-за одного случая. Отклеился на покрышке личный номер, которым каждый сборщик маркирует свои шины, и разнеслась весть: «Он не все покрышки маркирует, вот почему у него нет брака». А Приданцев со своими приятелями потребовал общественного суда. Пришлось тогда парткому горланов обуздывать. Но на каждый роток не накинешь платок, все равно шипели за углами.

Сегодня Ивановский берет реванш. Он работает второй год без брака, однако приклеивает свои номерки к шинам так, что зубами не отдерешь. Да не один, по три штуки на каждую покрышку — для гарантии.

— Исходя из опыта второго года, — завершает свое выступление Ивановский, — можно сделать вывод, что все ссылки на качество материалов лишены каких бы то ни было оснований. Что соберешь, как соберешь, то в результате и получишь.

— А почему вы топчетесь на одном месте? — неожиданно задает вопрос секретарь райкома Тулупов. — Сто два процента плана — и не больше. У других сборщиков до ста восьми — ста двенадцати доходит!

Пилипченке этот вопрос понятен. По настоянию секретаря райкома Ивановский не внесен в рекомендуемый общему собранию список членов парткома, вместо него введен Карыгин. Вот и старается Тулупов как-то принизить Ивановского, чтобы не взбрело кому в голову добавить его к списку.

— У меня лучше качество шин при таком выполнении, — спокойно ответил Дима Ивановский. — Делаю больше — шины получаются хуже.

— Значит, у тех, кто делает сто восемь процентов, шины хуже ваших?

В зале стоит напряженная тишина. Что ответит сборщик? Есть вещи, о которых неудобно говорить.

— Я этого не сказал. Я сказал — у меня. У каждого свой потолок.

Секретарю райкома не нравится этот скромный ответ. Он не настраивает аудиторию против сборщика, наоборот, располагает к нему.

— А вы можете по сто восемь делать?

— Были дни, когда делал сто двенадцать, — отвечает Ивановский, не понимая, куда клонит Тулупов.

— Для чего?

Ивановский не спешит с ответом, думает и в конце концов признается чистосердечно:

— Хотел показать, что и я могу.

— Значит, сознательно шли на ухудшение качества?

— Да.

По притихшему залу прокатывается нарастающий шумок.

За Ивановского вступается Брянцев:

— Такие дни у него единичные. Обычно он сознательно идет на потерю первенства, на потерю заработка, чтобы обеспечить высокое качество шин. Нет лучших шин на заводе, чем шины Ивановского.

«Какого черта ты лезешь?» — думает Тулупов, но спрашивает сдержанно:

— Это можно доказать?

— Хоть сейчас. Нужно принести срезы шин Ивановского и хотя бы Приданцева. Это небо и земля.

На помощь секретарю райкома приходит председатель собрания Прохоров. Он спрашивает, нет ли еще желающих выступить в прениях. Желающие есть, но уже поздно, и собрание решает перейти к заключительному слову.

Пилипченко отказывается от заключительного слова. Бушуев оглашает список людей, которых райком партии рекомендует в состав партийного комитета завода.

Хорошо подобраны люди — толковые, честные, знающие. Собравшиеся встречают каждую кандидатуру гулом, более громким, менее громким, но одобрительным. Даже на Карыгина среагировали хорошо, хотя и гораздо сдержаннее, чем на остальных.

— Какие будут предложения? — спрашивает Прохоров.

Поднимает руку Салахетдинов.

— Я предлагаю список в целом одобрить и не дополнять.

Вот этого Брянцев боялся больше всего. Если предложение пройдет, Карыгин безусловно будет избран в состав партийного комитета, а там… Что делать? Дать отвод он не может, нет фактов. Остается только один выход.

Брянцев встает и, волнуясь так, что у него слегка дрожит голос, произносит фразу, которая заставляет секретаря райкома приоткрыть от удивления рот.

— Я предлагаю добавить к списку Дмитрия Акимовича Ивановского.

Зал одобрительно гудит: действительно, такого хорошего парня забыли!

Пилипченко понял этот ход, заговорщицки посмотрел на Брянцева. Достаточно к списку добавить хотя бы одного человека, и Карыгин провалится. Он, безусловно, соберет меньше голосов, чем другие, и останется за чертой.

Секретаря райкома не покидает выдержка. Он сдержанно выступает против предложения Брянцева, однако создается впечатление, будто Тулупову не нравится Ивановский. Что-то уж очень вязался к нему, целый допрос учинил. Собравшиеся настраиваются против Тулупова, они целиком на стороне Брянцева — вступился за Диму, да еще в партком выдвинул. В самом деле: если не Ивановскому, честнейшему парню, быть в парткоме, так кому же?

Не понимая сложившейся ситуации, Прохоров торопится поставить на голосование два предложения. Но Тулупов не дает ему сделать это и убеждает Брянцева снять свое предложение.

А из зала кричат:

— Добавить Ивановского! Голосуйте!

И Диму Ивановского включают в список.

Со своего места Брянцев хорошо видит Карыгина, сидящего в первом ряду. Тот быстро пишет записку и передает Тулупову. У секретаря проясняется лицо, и он тотчас же вносит спасительное предложение: увеличить численный состав парткома на одного человека. Значит, будут избраны все, кто получит больше пятидесяти процентов «за».

Людям безразлично: одним больше, одним меньше, — больше — даже лучше. Они готовы принять предложение Тулупова, но опять поднимается Брянцев.

— Во имя чего это делать? Нам по Уставу положено двадцать три человека — и будьте добры, уложитесь.

— А что это вы взялись учить блюсти партийную дисциплину, — взрывается Тулупов, — если сами ее нарушаете?

Из зала тотчас раздаются голоса:

— Чем же он нарушил?

— А без окрика нельзя?

Карыгин побагровел, склонился на палку. Игра была проиграна.

Когда Брянцев уже сидел в своем кабинете, к нему ввалился Карыгин. Он был страшен. Багровое, оплывшее лицо, мутные глаза. Он не опирался о палку, — нес в руке, забыв сейчас о ней.

— Хотел бы я знать: вы понимали, что делали? — с ненавистью произнес он, глядя на Брянцева немигающими глазами.