Он рухнул на землю, я подошел к нему и, убедившись, что он мертв, не хотел причинять ему дополнительную боль, выжег ему глаз-камни, чтобы никто не смог нажиться на них.

После этого Пепони мне разом разонравилась и через неделю я улетел на Фалигор.

* * *

Золушка смахнула первую слезу, которую мне довелось видеть на ее безупречной щечке.

– Я думаю, это замечательная история, – вырвалось у нее.

– У меня вопрос, – подал голос Макс.

– Выкладывай, – ответил Адский Огонь ван Винкль.

– Как бы ты поступил, если б знал, что на планете есть еще пять или шесть живых кораземов? Все равно убил бы его?

– Конечно, – ответил ван Винкль. – Только вырезал бы глаза и продал их.

Макс рассмеялся, а вот Сахара дель Рио возмущенно зашипела:

– Я думала, ты порядочный человек. Выходит, ошиблась.

– Я порядочный человек, – запротестовал ван Винкль. – Но не святой.

– Тебя никогда за него и не примут, – заверила его Сахара.

– И хорошо. А то не знал бы, что надевать первым, нимб или шляпу.

– Расскажи что-нибудь еще о кораземах, – попросила Золушка.

– Я рассказал все, что мог, – ответил ван Винкль.

– Я все-таки не могу представить себе, как они выглядели.

– Думаю, тут я смогу тебе помочь, – подал голос Маленький Майк Пикассо, рост которого составлял лишь четыре фута и девять дюймов.

– Правда?

Он пролистал один из своих альбомов, отбросил, взялся за другой.

– Вот, – открыл и протянул ей.

– Боже, ну и чудовище! – воскликнула Золушка. – Так ты говоришь, ростом они были за двадцать футов?

– Скорее, за пятнадцать, – ответил ван Винкль и протянул руку к альбому. – Позволь взглянуть? – Она передала ему альбом, он посмотрел на рисунок, повернулся к Маленькому Майку. – Это коразем! – В голосе слышалось безмерное удивление.

– Естественно.

– Но их уже пять тысяч лет как истребили. Каким образом тебе удалось узнать, как они выглядели?

– В молодости, когда я перебивался с хлеба на воду, я взял заказ на создание шести марок для почтового ведомства Пепони. На одной они хотели изобразить коразема. И прислали мне старые голографии и изображения.

– Ты все нарисовал правильно, за исключением глаз, – оценил работу Маленького Майка ван Винкль.

– Я и не знал, как выглядели его глаза, пока не услышал твою историю, – ответил Майк. – За пять тысяч лет голографии становятся на удивление блеклыми и нечеткими.

– Так ты художник.

– Самый лучший, – ответил Маленький Майк.

– Еще и скромный, – вставил Могильщик Гейнс.

– Ложная скромность мне претит. Ты слышал о «Моне Лизе»?

– Да. Висит где-то на Делуросе VIII.

– Чушь собачья. Оригинал украли лет тридцать тому назад. А в музее выставлена моя копия. И «Пикника на Пирхоте IV» Мориты.

– Тоже твоя работа?

– Само собой. – Маленький Майк самодовольно улыбнулся. – А когда они перевозили Сикстинскую капеллу на Альфу Прего III и потеряли полдюжины потолочных панелей, кого, по-твоему, они наняли, чтобы разрисовать белые пятна?

– Согласен, это впечатляет, – кивнул Могильщик.

– Понятное дело, – не стал спорить с ним Маленький Майк.

– Но как вышло, что я никогда не слышал о тебе, если ты такой мастер?

– Да нет, ты, конечно обо мне слышал. Маленький Майк – это для друзей. А мое полное имя – Микеланджело Гоген Рембрандт Ван Гог Рокуэлл Пикассо. – Он выдержал паузу. – Но лучшие свои работы я пишу инкогнито.

– А с чего это художнику не подписывать свои работы?

– На то есть причины.

– Может, раскроешь их нам? – настаивал Гейнс.

Маленький Майк отхлебнул из бутылки.

– Конечно, почему нет?

Прежде всего вы должны понимать (начал Маленький Майк), что не каждое произведение искусства – оригинал. Я заработал больше денег, копируя старых мастеров для частных коллекционеров и музеев, которые не хотели признаваться в том, что оригиналы украдены или истлели, чем продавая собственные картины, хотя и они уходили за приличные деньги.

Странно, конечно, но это так. Я заработал миллионы на моих копиях «Трех фаций», «Настойчивости памяти», обложек трех номеров «Сэтедей ивнинг пост», а вот за свои работы, за одним исключением, о котором я собираюсь вам рассказать, я не получал больше пяти тысяч кредиток. И заплатил мне их Томагавк за портрет Шестиглазой Салли, который висит над стойкой его бара. Теперь-то я понимаю, что следовало просить по тысяче на глаз.

Это дилемма, с которой сталкивается каждый талант: мир, в моем случае галактика, еще не готов нас признать. Не созрел. Мы обгоняем свое время. Вспомните бедного Ван Гога. Человек умер, не продав ни одной своей картины. Или Марка Пинка.

* * *

– Какого Марка? – переспросил Макс Три Ствола.

– Пинка.

– Никогда о нем не слышал.

– Теперь понимаете, о чем я? – задал Маленький Майк риторический вопрос.

* * *

Однако (продолжал Маленький Майк), я никогда не верил в пользу голодания, поэтому брался за любую работу, которая позволяла оплатить счета и упрочить репутацию, пусть и не ту репутацию, которая должна быть у человека с таким несомненным талантом, как у меня. Я даже согласился нарисовать шесть марок для почты Пепони.

Но однажды получил самый интересный заказ. Губернатор Соломона, алмазодобывающей звездной системы, расположенной в центре Монархии, простите, Содружества, увидел мои работы и решил, что именно я должен стать автором нового комплекта банкнот для его планеты.

За государственный счет меня привезли на Соломон, создали все условия для жизни и работы и определили задачу: им требовались новые банкноты в одну, десять, пятьдесят, сто и пятьсот кредиток. Пять клише, выдержанные в едином стиле, связанные одной идеей, за вознаграждение в полмиллиона кредиток.

Как вы можете себе представить, я ликовал. Наконец-то мне представилась возможность создать что-то оригинальное, не имеющее аналогов, а не копировать всякое старье, вроде Ренуара и Дега. За хорошей новостью последовала плохая: я не мог поставить на банкнотах свою подпись. Я, конечно, знал, что это обычная практика, но, с другой стороны, впервые с подобным заказом обратились к настоящему художнику. Спорил, как мог, но уломать его не сумел. Правда, мне удалось удвоить гонорар, прежде чем мы подошли к подписанию контракта.

Он предложил снабдить меня голографиями великих политиков и полководцев Соломона, ушедших в мир иной и ныне живущих, но в этом вопросе у меня был карт-бланш… и я нашел способ отомстить ему. Будучи примерным семьянином, жена, пятеро дочерей, губернатор, тем не менее держал на Новой Родезии любовницу, роскошную блондинку. На Соломоне сие не составляло тайны, иначе откуда бы я узнал об этом, но все, включая жену, делали вид, что никакой любовницы нет и в помине.

На изготовление пяти клише я получил год и первым же делом нанял корабль и полетел на Новую Родезию. Отыскал любовницу и выяснил, что ей обрыдла эта тайная жизнь. Он все обещал и обещал, что бросит семью и сделает ее первой леди Соломона, но она уже поняла, что дальше разговоров дело не пойдет. Потому что губернатор не хотел менять заведенный порядок, находя его очень удобным.

Она хотела насолить ему, жаждала известности, поэтому, когда в тот вечер я познакомил ее со своим замыслом, насколько я помню, за альфардским бренди, она тут же на все согласилась.

За последующие десять месяцев я нарисовал пять картин, на каждой изобразив ее в полный рост, потом уменьшил их до величины банкнот и перенес на клише.

На первой, достоинством в одну кредитку, она стояла в парадной военной форме, какую на Соломоне носили мужчины и женщины.

На второй, в десять кредиток, я изобразил ее в той же форме, но без шлема и брони.

На каждой из двух последующих банкнот количество одежды на ней уменьшалось, а на последней, в пятьсот кредиток, она предстала совершенно обнаженной, прикрывающей руками самые интимные местечки, вызывая ассоциации с «Рождением Венеры».