Подобно Ноэлу Кауарду и Холли Голайтли, княжна Наталья обладала тем, что можно назвать менталитетом коктейльного часа. Она проглотила несколько «Гибсонов», и ее дыхание сладко запахло джином и маринованным луком; миссис Гурдин отпускала мрачные замечания в русском духе, а гавайская прислуга стояла у рояля в ожидании распоряжений, сцепив руки и глядя пустыми глазами прямо перед собой. Еще час или даже больше все смеялись, обменивались пристальными взглядами, сплетничали о кино и немножко паниковали — под аккомпанемент долетавших сверху киношных выстрелов. Наташа становилась все более неистовой и сексапильной, превращаясь в Натали.

Чтобы найти себе место в мире Фрэнка, она решила спросить его про кампанию Джека Кеннеди. Натали инстинктивно благоговела перед большой политикой.

— Что ж, он победил благодаря нам, — сказал Фрэнк. — Мы собрали средства на кампанию. Мы обеспечили ему победу. Теперь посмотрим, сдержит ли П. свои обещания.

— П.? — не поняла миссис Гурдин.

— Президент, мама. — Натали развернулась чуть быстрее и резче, чем следовало. — Банда Джека, вот они кто.

— Ты прелесть, — сказал Фрэнк. Она хихикнула — девушки всегда хихикали так рядом с Синатрой, каждым мелодичным звуком добиваясь его одобрения. Фрэнк это обожал. Фрэнк заулыбался.

— Как поется в песне, он любимчик нации.

— И ему не плевать на обиженных, — сказала Натали.

— Верно, сестренка. Мне тоже это нравится. Я верю в Билль о правах. Вот почему я нанял этого сценариста из черного списка, чтобы он описал полную картину военных действий. И знаешь, что со мной сделали газетчики Херста? Они меня уничтожили, милая. Смешали с грязью. Я про его прихвостней. Джон Уэйн. «Дженерал моторс». Кардинал Спеллман. Высококлассные линчеватели — вот кто они, милая, и я никогда их не прощу. Быть может, Кеннеди удастся изменить ситуацию в стране. Я всю жизнь сражался против линчевателей. Но от сценариста пришлось отказаться.

— Уэйн — стукач, — сказала Натали.

— Господи, да этот малый тридцать лет был не у дел. Он попросту свихнулся. — Мистер Синатра махнул рукой, словно бы отметая неприятную тему, но тут же добавил: — Говорю тебе, принцесса, этот малый бросит в тюрьму тысячу добрых людей, лить бы доказать, кто тут самый главный. Сожжет тысячу книг, чтобы не прочли одну-единственную. Это факт, миссис Гурдин. Ну что я могу сказать? Джон Уэйн — подонок. И неудачник. А в нашей новой игре нет места неудачникам.

— Кеннеди! — взвизгнула Натали, точно исступленная фанатка.

— Так держать, принцесса.

В коридоре мелькнула тень, на лестнице что-то грохнуло, и кто-то хлопнул дверью.

— Выборы прошли без сучка без задоринки, — сказал Фрэнк. — Успех был обеспечен. Я-то знал, что дело верное, мы в свое время успели поагитировать на Гавайях. — Он наклонил бокал в сторону бармена, как бы обнуляя счет. — Но в этой стране многое нужно менять. Некоторые белые не хотят делиться миром с остальными — причем такие есть и среди демократов. Слышала, как те сукины дети с Миссисипи освистали Сэмми, когда мы пели гимн США? Прямо на той конвенции, когда Джек выставил свою кандидатуру.

— Что ж, — сказала Натали, заметно розовея — от удовольствия, надо полагать. Она испытывала восторг школьницы, подготовившей домашнее задание, — даже отец доктора Кинга собирался голосовать за республиканцев. Он чуть не отдал свой голос за партию Линкольна.

— Джек об этом догадывался, — сказал Синатра. — Когда Мартина Лютера Кинга арестовали и бросили в рейде вилл скую тюрьму, Джек позвонил его жене. Жена беременна. Джек звонит ей и говорит, что волнуется за ее здоровье. Шикарно, правда?

Фрэнк так нервничал и дергался, что не мог усидеть на месте и несколько раз едва не наступал на меня — а нас ведь даже не представили друг другу. Разговоры о Кеннеди взвинтили его еще больше.

— Мария, — сказал он миссис Гурдин, отходя от окон. — Я принес вам приятный пустячок, чтобы вы чаще улыбались. Всем хорошеньким девочкам положены подарки.

Миссис Гурдин прижала руку к груди и сделала вид, что приятно удивлена. Она развязала ленточку, сняла с подарка бумагу и обнаружила под ней синюю коробку Фаберже. Я лег на пол и положил голову на передние лапы.

— Ах, мистер Синатра, — проворковала миссис Гурдин, и на глазах у нее выступили слезы, — какая дивная вещица! — Она взяла меня на руки и поднесла к Фрэнку: — Этот крошка — ваш. — Складывалось впечатление, что его голубые глаза наблюдают за тем, как он наблюдает за вами.

— Эй, приятель, а я и не в курсе! — воскликнул Фрэнк и потрепал меня за ухо. — Надо было сразу с тобой поздороваться. Как жизнь, приятель? Я подарю тебя Мэрилин.

— Она в Нью-Йорке? — поинтересовалась Натали.

— Ага. Загрустила что-то.

— С Миллером покончено?

— Раз и навсегда, — ответил Фрэнк. — Потому она и приспустила флаг.

— Сколько подарков! Честное слово, мистер Синатра, вы очень щедрый человек. Вот и муж так считает. Вы всегда щедры — и к моей Наташеньке тоже.

— Мадда, хватит. Ты смущаешь Фрэнка.

— Ужасно смущаете, — кивнул он. — И мне это нравится.

Шум наверху усилился: как будто по полу таскали тяжелую мебель. Потом лязгнула дверная ручка, и вот уже мистер Гурдин во всю глотку орал с лестницы, перегнувшись через перила. Его жена еще проливала слезы благодарности и национальной скорби, когда Ник начал орать; голос мужа мгновенно пригвоздил Мадду к месту, убил в ней все сантименты и осушил слезы.

— Психи! — кричал Ник. — Долбаные психи и коммуняки, вот вы кто! Красные! В моем доме собрались красные![11]

Синатра улыбнулся, и в его глазах сверкнуло влажное жало.

— О, да это малыш Никки!

— Ах, заткнись! — чуть заплетающимся языком бросила Натали через плечо. — Заткнись, Фад!

— Какая наглость, — сказала миссис Гурдин.

Я вышел в коридор и увидел висящего на перилах Ника: лицо его было серым и озлобленным, в руке болталась бутылка.

— Мы клянемся бороться — используя все имеющиеся в нашем распоряжении средства — с любыми усилиями любого человека или группы людей, которым вздумается пошатнуть патриотизм кинематографа в отношении породившей его свободной Америки.

— Силы небесные, — охнул Синатра. — Он же цитирует «Заявление о принципах»!

— Прекрати, Николай!

— Не парься, Мад. Он просто пьян.

— Точно, — сказал Синатра. — Это старая нашумевшая история: Союз кинематографистов за сохранение американских идеалов!

— Ох Господи! Когда же он замолчит? Это ужасно.

— Давай выговорись, малыш Никки! — крикнул ему Синатра.

— Все наши труды, все наши усилия направлены на… — орал мистер Гурдин.

Натали закатила глаза и допила остатки «Гибсона».

— Труды, ха! Да он не работал с тех пор, как уехал из Владивостока.

— …чтобы в полной мере…

— Ты несправедлива, Наташа, — сказала миссис Гурдин. — Он пытался работать — как любой мужчина.

— Мечтай дальше, Мадда. Он напрасно переводит кислород.

— А что, умный малый, — сказал Синатра.

— …достоверно отображать американскую жизнь, ее устои и свободы, убеждения и идеалы, в которые мы свято верим!

— Давай-давай, жалкая пьянь! — крикнул Синатра. — Сейчас я поднимусь и переломаю тебе ноги!

Последовали угрозы и проклятия. Одна из собак завыла и убежала на кухню. Я, кажется, еще не видел такого хаоса ни в Шотландии, ни в Англии, ни в самолете, ни на карантине, и все закончилось тем, что миссис Гурдин пригрозила обратиться с молитвой к иконам, Романовым и кому угодно, лишь бы этот кошмар закончился. Наступил миг тишины: малыш Никки прекратил огонь на поражение и хлопнул дверью, но уже в следующую секунду Натали вновь театрально захохотала, глядя на Мадду, которая все еще беззвучно шевелила губами.

— Ты думал, что мою маму интересуют знаменитости, — сказала она Фрэнку. — На самом деле ей интересны только дари.