После прогулки нам пришлось еще час дожидаться Мэрилин в вестибюле. Она всегда опаздывала: это было ее кредо, ее прерогатива, ее манера и… месть[36]. Винс же был тонким ценителем опозданий. Он дал мне попить и уселся в огромное кресло читать библиотечную книжку, увлекательный роман под названием «Вымершие животные Бермудских островов».

В Верхнем Ист-Сайде шла какая-то демонстрация, и водителю пришлось сделать крюк в пятнадцать кварталов, чтобы двинуться в сторону гостиницы «Плаза». В общем-то, дело нехитрое, но путешествия простыми не бывают. Тем не менее вечер был прекрасен — из тех свежих апрельских вечеров, когда мужчина лет тридцати внезапно принимает решение купить своей девушке обручальное кольцо. Мы застряли в пробке на повороте к Пятой авеню, и Мэрилин вдруг попросила водителя остановиться. Она порылась в кармане, нашла четвертак, вышла из машины и попросила первого же встречного оказать ей услугу. Прохожий снял шляпу. Водитель опустил стекло. Прохожий пришел в состояние так называемого шока.

— Силы небесные! — охнул он. — Вы и вправду та, за кого я вас принял?

— Пожалуй, — ответила Мэрилин. — А вы?

— Силы небесные! — повторил незнакомец, а потом добавил: — Меня зовут Уильям Эберт. Не знаю, зачем я вам это говорю.

— Будьте другом, а? — попросила Мэрилин. — Окажите мне услугу, пожалуйста. Я спешу. — Она протянула незнакомцу четвертак, и он без промедления его взял. — Позвоните в гостиницу «Плаза» и попросите Дубовый зал. А потом просто скажите, что Мэрилин опоздает, но непременно будет. Мы очень торопимся. Это сообщение для Карсон Маккалерс. Передадите?

— Конечно! — ответил прохожий. — Силы небесные, повторите еще разок ее имя. — Он поставил на землю портфель, вынул из нагрудного кармана ручку и записал имя, а потом протянул ручку и бумажку Мэрилин.

— Подпишите для Дженни, пожалуйста.

— Это ваша девушка?

— Нет, но мне бы очень хотелось, чтобы она ею стала. Ее зовут Дженнифер.

Мэрилин оставила автограф, вернула незнакомцу ручку с бумагой и запахнула пальто. Прохожие уже начинали останавливаться и показывать на нее пальцем.

— Ей повезло, — сказала Мэрилин, садясь в машину и посылая незнакомцу фирменный воздушный поцелуй. Со всех сторон доносился рев клаксонов. Мэрилин села рядом со мной, а незнакомец крикнул:

— Дубовый зал, говорите?

— Спасибо, Уильям! — ответила Мэрилин.

— Я все исполню. Прямо сейчас!

Неподалеку от Нью-Йоркской публичной библиотеки я увидел двух бабочек, порхающих вокруг головы каменного льва. Они присели на его переносицу, потом затанцевали над ступеньками и снова сели на небольшое деревце у дороги. Самочка была коричневая, а самец голубой, еще без оранжевых шевронов. Я поднял мордочку к открытому окну и прислушался. Вечер вошел в стадию пикантных сумерек, но я четко видел бабочек, и изъяснялись они по-набоковски.

— Мой воздушный друг, от тоски по вам меня терзает морская болезнь. Я восхищена сапфировым цветом ваших крыльев, вашим легким дыханьем, искусным танцем ваших движений в печальном воздухе.

— Летим, — отвечал ей самец, — давай будем подглядывать за заборы.

— А потом разыщем беседку в огненном цветке.

— Завтра. Да-да, завтра!

— Тополя, и яблони, и…

— Воскресенье на природе.

— О!

— За городом чудесные маленькие домишки. И влажные сады.

— Летим туда!

Они сорвались с ветки, и мы с синей бабочкой случайно встретились взглядами — она как раз пролетала над моей головой.

— Береги ее, храбрец, — сказал он.

— Я постараюсь. Обещаю.

Бабочки перемахнули через такси и растворились на фоне серой массы городских зданий. Что ж, оно и хорошо: две голубянки затерялись в небе над Манхэттеном.

Последний отрезок пути выдался скучным. Мэрилин заглянула в русский роман, потом положила его между нами, взяла зеркальце, освежила помаду и нанесла немного крема вокруг голубых обеспокоенных глаз. Я же коротал время за размышлениями о собственном списке десяти лучших собак всех времен. Список этот меняется от недели к неделе в зависимости от того, какая черта больше волнует мой разум. Что же я считал тогда высшей добродетелью — преданность, ум, отвагу, атлетическое сложение или старую вечную доброту?

Скай-терьер из Эдинбурга. Его хозяин был ночным сторожем, а когда с ним случилось несчастье — ладно-ладно, он умер, — Бобби четырнадцать лет подряд навещал его могилу. Святой был пес, ей-богу. А святость — отличный повод для славы.

Неподражаемая колли. «Гринол-Бридж находится в графстве Йоркшир, а в Йоркшире собака — всем королевам королева». Так писал Эрик Найт, автор, впервые обнаруживший у себя в голове Лесей. Потом ее обнаружили люди из «Эм-джи-эм». Роль Лесей досталась кинозвезде по кличке Пэл. Он воплотил в жизнь героиню книги, а она воплотила в жизнь Пэла. Так и бывает с великими актерами. Нередко возникают споры о том, какого пола Лесей на самом деле. Еще бы — ее ведь всегда играли самцы.

Парижанка, изменившая мир. Умудрялась успокаивать пациентов и настраивать на непринужденный лад в общении с Фрейдом — и успокаивать Фрейда в общении с самим собой (что было куда трудней).

Мудрец. В душе — писатель. Из тех, кто привносит в процесс созидания истинное творчество. Вдобавок великолепный знаток Толстого. По-видимому, первые два года жизни он толком не разговаривал, что очень роднит его с людьми.

Отважная русская душа. Лайка была простой бродячей собакой с московских улиц — в сущности, мы все бродяги, — а в ноябре 1957-го ее посадили в «Спутник-2» и отправили в открытый космос. Домой она так и не вернулась, но зато узнала гораздо больше, чем когда-либо узнают ее хозяева. Капсула смерти 2570 раз облетела вокруг света, а потом сгорела при вхождении в атмосферу Земли. Из мемуаров Лайки мог бы получиться шедевр не хуже «Дэвида Копперфилда».

Редкому лондонскому спаниелю хватало ума куснуть Роберта Браунинга. Этому хватило, и именно он не дал Вирджинии Вулф сойти с ума в особенно свирепую для ее рассудка пору. «Флаш» показывает нам, как жить одновременно на нескольких гранях познания, а это дар не только искусству, но и здравому смыслу.

Американский кокер-спаниель, девушка моей мечты и героиня дивной марксистско-диснеевской сказки под названием «Леди и бродяга». Ее принято считать объектом любви, но я всегда видел в ней гораздо больше и высоко ценил редкие добродетели этой почти идеальной собаки. Если бы мы встретились, все могло бы сложиться совсем иначе.

Сибирский хаски. Блестяще разбил миф о том, что тупость и подневольность идут рука об руку (а заодно высмеял человеческий инстинкт ставить себя превыше остальных людей и животных), доставив спасительную сыворотку умирающим от дифтерии детям. Памятник этому псу стоит в Центральном парке, напоминая прохожим, что их собаки, возможно, куда добрее их самих. Говорят, что самый трудный участок пути по заснеженным просторам Аляски преодолел другой пес из упряжки, Того, а Балто лишь собрал все лавры. Но я верю в то, во что хочу верить, — не лишайте собак этой прерогативы.

Необыкновенный пес — бульдог — Мориса Метерлинка, необыкновенного бельгийца, магистра нехитрой магии, при помощи которой из элементарной веры в существование совести он творил правду и красоту. Для старика, знавшего толк в калифорнийской мудрости, Пеллеас стал бессменной музой, вновь и вновь вдохновлявшей его на создание нежной и незабываемой прозы. У Пеллеаса был мощный лоб, как у Сократа или Вердена. «Его умные глаза раскрылись, чтобы посмотреть на мир и полюбить людей, — писал Метерлинк, — а потом закрылись вновь над несправедливыми тайнами смерти»[37].