А все одно - видеть-то его Юрию не хотелось. Ан ясно было, что так ли, иначе, но суда не избежать. И вот в те месяцы, что прошли после встречи у Синеевского, Юрий предпринял бешеные, неимоверные усилия для того, чтобы, с одной стороны, самому обелиться перед татарами, а с другой - насколько возможно, очернить в их глазах Тверского. Причём последнее сделать оказалось не так уж сложно.

Да и что сложного в том, чтобы кинуть тень на того, кто у всех на виду? В том уж Юрий за долгую борьбу с Михаилом и так насобачился. Умей лишь на пользу себе обратить все, что хорошего ли, худого делает твой противник, тем паче Михаил-то хоть и умён, а бесхитростен. Дел-то много наворотил, ан не шибко заботился, как за те дела станет оправдываться! Да, опять же, куда как легко перед ханом и татарами ложью того обносить, кого хан да татары и безо всякой лжи на дух не выносят.

В том и Иван ему пособил немало. Тот, знать, давно уж припасал до верного случая разные сведения - не про то, так про это. Не без Ивановой помощи и составились поносные грамотки на Тверского. А из тех грамоток, вроде бы собранных ото всех земель, была составлена пространная клевета. Во многом Михаил той клеветой уличался. Были и вовсе пустые жалобы, но были и такие, от коих враз не отвертишься, потому как верные: мол, первый на Руси Михаил ордынский хулитель, мол, излиха ради своей Твери на счёт ханских податей пользуется. Оттого, мол, и сильна стала Тверь. Ежели иные-то обвинения в тех грамотках, собранные до кучи, не стоили и опровержения, то уж эти попробуй-ка опровергни! Тем паче и подсчётцы приложены! Не иначе сам Ванька все то и просчитал загодя!

Мало что, татар побил, мало сестру Узбекову уморил, так ведь он ещё от татар русское серебро утаивает! Ан дело-то просто: Михаил, мол, в сопроводительном к дани пергаменте уменьшает число душ, с коих подати собираются. Число-то душ на Руси величина сильно колеблемая - то мор, то недород, то война. А баскаки последний раз народ по головам пересчитывали аж при хане Берке.

Вон какой у вас недогляд, господа татары!

Было и ещё чего многое… так ведь, коли успеть, и ангела можно грешником выставить. Так что прежде чем в Орду пойти, вооружился Юрий и грамотками, и свидетелями - в свидетели к нему пошли все те же князья да бояре, коих Тверской под Бортенево пленил, а у Синеевского выпустил.

В Сарай Юрий прибыл ещё летом. Узбек свидания ему не давал. Однако же и не казнил сразу по прибытии. И то уж добрый был знак. Зато иные татары, даже из самых высоких, с сочувствием встретили. Да хоть тот же Кутлук-Тимур с глаз долой не прогнал!

«Ништо, брат Кутлук, ужо отплачу! Всю Русь к ногам положу, дай только выбраться!»

Да уж пришлось Юрию расщедриться из последних сил да не только на живое серебро, а опять же и на обещания. Али Русь не залог?

А своя-то казна, считай, пуста была. То и было в ней, чем сумел одолжиться у тех же новгородских бояр да что у Ваньки взял.

Хе! - взял! Не взял, а с мольбой еле выпросил!

«Н-н-н-н-да, совсем ожидовел Иван на своей Москве. Богат стал, сказывают, безмерно! А ходит в простом кафтанишке, да экую хитрость выдумал: во всяк большой праздник цепляет к поясу кошель с полушками, идёт по Москве и всяк-то нищего, что на пути ему встретится, одаривает из того кошеля:

«На, мол, тебе на своё убожество, так уж и помолись за меня перед Господом!..»

Ан боится, знать, не взойти ему в Царствие Небесное, как верблюду не пройти в ушко игольное! По грехам и пуглив! Ан по страху и хитёр, Ванька! Как на земле загадлив, так заране и на Небе место себе чужими устами отмаливает! Ишь, каков нищелюбец!

Вот уж будет время и сила, прижму пса ухватистого…»

Впрочем, рано о том мечтать, дождаться бы утра! Скоро ли? Сбудется ли ныне то, к чему шёл всю жизнь? Пли напрасно и шёл?

Ветер обжимает шатёр. Тяжко хлопают сшитые из бычьих шкур полосы. Изредка доносятся сквозь вой ветра крики. В соседнем шатре кой день беспрерывно идёт гульба: бояре пируют победу. И то, кажись, выкрутились!

И Юрий бы пил, да не может! Будто судорогой душу свело. Замерла то ли в страхе, то ли в конечной радости. Дал знак ему могущественный Кутлук-Тимур:

- Решилось. Твоя взяла Юрий.

- Когда же?

- Ныне.

- Хочу быть там! Хочу!.. Кутлук-Тимур качает головой:

- Нет, Юрий, не ты! Князь - не убийца.

- Видеть хочу!

- Якши, Юрий. Тебя позовут, - усмехается беклеребек.

- «Якши, якши… Да когда же?»

Юрий, не видя, смотрит перед собой. Да и что увидишь в непроглядной тьме ночи?

Но он видит то, что хочет увидеть, будто угадывая, как все будет. Даже видит кровавую руку убийцы и на той руке Михаилово сердце. Безжизненный, жалкий кусок парной плоти, пред которым он трепетал всю жизнь!

«Неужели же ныне?..

Да свершится ли, в конце-то концов?!

За великим буду бечь, а не поспею?!.

Врёшь, ведьма! Ить нагнал я его, нагнал!

Сколько ж можно гнаться за ним, за великим?»

Долог суд у татар…

Велика и вина пред татарами великого князя Тверского - видно, враз не рассудишь. Вот и волокут они его за собой неведомо куда от самого Дешт-и-Кипчака, к Хулагидскому морю, через горы, через город Маджары, через город Дедяков? Когда уж и кончится этот волок?

Второй месяц пошёл, как пытают. Вроде ухе в судах все вины ему разъяснили, ан отчего-то никак смерть не дают. Да ведь ясно, почему не дают: смерть-то легче, чём муки!

Тяжёлая колода из толстых дубовых плах, скованных меж собой железом, давит на плечи, шея стёрта в кровь жёстким воротом, руки, поднятые на уровень плеч и стиснутые той же колодой, давно онемели…

Да ведь не в том и мука!

Вон давеча в Дедяково на торгу поставили на правёж. Согнали русских, прочих иноязычных купцов, велели бить его плетьми, всякому, кому лестно. Так ведь никто не ударил. Даже свидетели, что против него на суде показывали. Знать, и им совестно стало? Совестно не совестно, а глаза прятали, когда он их взглядом в толпе находил.

Ну а уж тот суд татарский, ясно - какое позорище.

Да ведь не в том и позор, что татары судили, а в том, что русские на суде неправдой божились. А ведь и божбой их не попрекнёшь - знать, веруют! Да вот только ведают ли, чему веруют?

Знал, что изрядно Юрий купил лжесвидетелей, а все одно не думал, что столь хулы нанесут. И не ложь удивила, но то, как правду в угоду татарам искажали бессовестно! А после суда-то, говорят, те бояре напились вина допьяна да друг пред другом бахвалились, кто каку вину наплёл на него. Уж, знать, так: коли в величии русский человек до самого неба возвысится, так уж в низости до самого дна дойдёт. А все одно, жалко их, потому как, виня его, самих себя в яму спихивали.

То ли слепы, то ли сонны, то ли нетрезвы!

Прости и им, Господи, не ведают, что творят!..

А что до обвинений, так те обвинения по душе и оправданий не стояли. И не оправдывался бы, если б опять же русским путь указать не хотел, чтобы впредь ни ради татар, ни ради иных не топтали они друг друга.

Удерживал ханскую дань? Ну и то не доказано, несмотря на все грамотки. Да ведь то русское серебро, что от дани утаивал, не для себя оставлял, не для Твери одной, а на всю нашу крепость! Да разве ж то серебро татарское, а не суть ваша кровь, что вы за него меня топите? А в смерть-то с собой и золотника не ухватишь. Да если б иначе, стал бы о тот ханский выход мараться?

Против татар бился и посла его в плен захватил? Ну, так бился! Опять же для того лишь и бился, чтобы путь указать. Вон тверичи-то как после того Бортенево воспрянули - видел глаза-то их после победы. В такие-то глаза али страх снова вгонишь? Пусть то Бортенево для будущей битвы опорой станет. Мал огонёк в лампадке горит, да чем черней округ, тем дальше и светит. На тот свет и бился!

Ну а что посла пленил, так ведь в бою не отличают послов. Да ведь и Чингизов Джасак гласит: за удаль в бою не судят.