И ещё сказал: Когда Бог даёт путь, так облегчается дело: мы отправляемся на охоту и убиваем много врагов.

Какого Бога подразумевал Владыка Человечества, сказать трудно, потому что Чингизов Всевышний не имел имени, но, может быть, оттого до времени и крепка была древняя, простодушная, понятная всякому вера монголов в некоего Единого Бога, Творца Неба и Земли, подателя богатства и бедности, жизни и смерти, обладающего всемогуществом во всех делах.

Проста была Чингизова вера: если здесь, на земле, от пастбища к пастбищу ты гонишь тучные табуны лошадей, проголодавшись, ешь их нежное мясо, пьёшь их горячую жильную кровь и густое молоко кобылиц, если по ночам здесь, на земле, ты качаешь своих жён на волнах наслаждения, а они в благодарность за то рожают тебе красавиц-дочерей и сыновей-багатуров, если здесь, на земле, ты храбрый и удачливый воин, а сайтат твой полон военной добычи, то не сомневайся, монгол, и после смерти тебя ждёт такая же жизнь, полная трудов вечного кочевника, опасностей войны и охоты и наслаждения любви.

А потому живи открыто и смело! Будь лишь верен Великому ДЖАСАКУ[11], в котором Божественный Чингис-хан определил все, что нужно обычному человеку для жизни: как поступать с прелюбодеем, как поступать с тем, кто повинен в содомии, как поступать с лжецами, предателями, трусами и теми, кто, входя, спотыкается о порог, а также с теми, кто посмеет мочиться на пепел или на воду[12]… Да мало ли в жизни сомнительных случаев, в которых поможет разобраться Великий Джасак. В нём ты найдёшь ответ даже на такой сложнейший вопрос: сколько раз в месяц уместно человеку напиваться пьяным (если уж нет на свете средства от того пьянства), дабы пьянство твоё другими не считалось проступком, а сам ты не проводил жизнь непрерывно в смущении и страдании… Джасак советовал напиваться не более трёх раз в месяц.

Но законы Джасака касались лишь монголов и примкнувших к ним прочих татар. Помимо остальных достоинств Владыка Человечества отличался исключительной веротерпимостью. Каждый из покорённых им народов мог оставаться в той вере, коей следовал прежде, и всяк отдельный человек в его царстве мог почитать того, кто ему больше нравился: хоть Будду, хоть Моисея.

Сам Божественный запросто и на равных обращался к Владыкам Небесным:

«Уважаю и почитаю всех четырёх (то есть Будду, Моисея, Магомета и Иисуса) и прошу того, кто из них в правде наибольший, чтобы Он стал моим помощником…»

Вот так: кто помощник, тот и Бог!

А монголы чтили Джасак и вовсе не думали ни о каких Богах, веря в Вечно Синее Небо, в куст, в дым, в гром и молнию, в степной простор, в любовное соитие скотов и людей ради приумножения стад и племён да ещё в сабли звони пронзительный свист пущенной в цель стрелы!..

Не сказать, какой Господь указал путь Чингизу, но Чингиз знал свой путь!

И неостановимы были могучая лава монгольской конницы, неудержимый бег монгольских коней! Но смерть остановила самого покорителя мира. Умер Чингиз, и замерли кони. Замерли на скаку, распялив безжалостные копыта от Китая до Индии!

Ан тяжко так коням стоять в раскоряку!

И прав оказался китайский мудрец: завоевать мир оказалось проще, чем им управлять. А потомки Темучина растерялись перед владычеством, доставшимся им в наследство. Может, путь потеряли?

Внук Чингиза и сын Джучи Баты чтил Джасак, а потому вновь взнуздал лошадей, однако повернул их с Востока на Запад. И содрогнулась Русь, и пали её цветущие, но разобщённые города под натиском безжалостных и свирепых, сильных единством монголов. Много крови было и много зверств. Говорят, и сто лет спустя видны были минувшие разрушения, когда-то возделанная земля оставалась пуста и безлюдна. А в православных душах, уцелевших в побоище, на века воцарился страх.

Но не просто дался тот поход и Баты. Истрёпанное отчаянным сопротивлением русских Батыево войско вынуждено было остановить бег коней.

Мрак и ужас воцарился во всём христианском мире. Европа трепетала от страха перед нашествием, равного которому не знал человеческий род. Заранее обречённая, она ждала этих неведомых диких и злых татар с покорным терпением, как ждут неизбежной Небесной кары, посланной за грехи. И через год Баты снова пошёл на Запад. Достиг Венгрии, Чехии, Болгарии, Иллирии[13]… но устают и неутомимые. Утомившись от войны, непобедимым вернулся Баты обратно в глянувшуюся ему вольготную Кипчакскую степь[14], где на беду Руси он и поставил шатёр своей Золотой Орды. И умер.

Ан далее всё ещё могло пойти по-другому! Сказывают, старший сын Батыя Сартак, который должен был занять ханский трон, сильно склонялся к тому, чтобы сначала самому креститься в православную веру, ну а потом примером своим и иных потихонечку обратить в веру истинную. Но был отравлен за такие намерения. Следом за ним, тоже, знать, не сам по себе, умер другой сын Баты - Улагчи. И вот тогда воссел в Золотом шатре предавший Чингизову веру первый магумеданин из монгольских правителей - хан Берке.

Много о сём гнусном правителе можно сыскать добрых слов. Мол, он и науки уважал, и искусства любил, и учёных ласкал, и изографам[15] есть давал, и прочая в том же роде…

Так-то оно, может, и так. Однако не при сем ли «добронравном» правителе Русь окончательно под татарской пятой утвердилась? Не при нём ли баскаки[16] каждую вольную русскую душу загнали в «число»[17] и так обложили поборами, что хоть в рабы со всем семейством закладывайся. Да и закладывались. А коих силком уводили. А коих просто так убивали…

И вспомним, от кого возвращался из Орды Александр Ярославич, когда вдруг в пути занемог и помер прямо-таки ни с того ни с сего! Много есть на свете всяких зелий и ядов. А то, что Берке сильный князь в русском улусе[18] был без надобы, так о том и у бабки не надо спрашивать!

Нет, изрядно лукав и злобен был тот хан Берке! Впрочем, что это за правитель (да к тому же магумеданин!), если он не лукав? Это уже не правитель, а так себе, не пришей коню хвост, человечишко!

Но и он в своё время помер.

Берке сменил Менгу-Тимур. Тоже Беркевич, однако. Вместе с Ордой принял он и магумеданскую веру. И так был усерден в ней, что понастроил в Сарае круглых мечетей. Монголы на те мечети взирали со степным равнодушием, но в остальном вполне соглашались с ханом. А Менгу-Тимур решил вздуть уголья прежних походных костров, слегка затянувшихся пеплом самодовольства. Малы ему показались границы монгольского царства, и вновь он пустил в беспощадный бег неостановимую летучую конницу.

Широким человеком был хан. Одни тумены[19] он послал за Дунай - на болгар, другие - к Царьграду, третьи - в Иран, на хулагидов[20], вечных врагов монголов. Да и четвёртые, поди, куда-то послал, что ж им простаивать…

И вот в сей миг явился к Менгу-Тимуру Андрей Городецкий:

- Не побрезгуй, хан, русской кровью!..

Менгу-Тимур, разумеется, русской кровью не побрезговал - когда это татары кровью брезговали? Более того, как человек умный, Менгу-Тимур верно расценил столь внезапное верноподданническое усердие младшего брата великого князя владимирского, не проявившего ни такого усердия, ни такой прыти. Что ж, послужи, а там будет видно.

И послал хан русские полки воевать на Кавказ. Пусть обвыкаются. Монголам там воевать несподручно - теснины, горы, ущелья - простора мало, а русским-то не все ли равно, где свои головы положить?