Наряден был князь! Каблукасты сапоги крыты бисером, кафтан так простёган золотым шитьём, что глаза слепит, козырь - высоченный пристяжной воротник - украшен дорогими каменьями… А лицо-то мелкое, вострое - птичье, что ли? Не поймёшь: то ли кречет, то ли петух? Взглядывает дерзко, задиристо - уличён да не наказан, вон что! Мальчишка! Славы жаждет, завистлив, злобен - словом, так себе, мелкий князишка…

«Да ведь на Руси-то тернии - и репейник колючий! Вот беда-то!»

И вот что ещё тяжко поразило княгиню-схимницу: прямо-таки удивительно и лицом, и статью схож был Юрий не с Даниилом батюшкой, а с дядей родным - Андреем-бешеным! «Одна кость, одна кровь, одна душа чёрная! Вон что!»

- Так ты, что ли, Юрий, спрашиваю? - властно спросила она.

- Я - князь московский Юрий Данилович, - кивнул он.

- Ан, знать, не Данилович! - как отчеканив, бросила мать ария.

Пошто это я не Данилович? - удивлённо вскинул Юрий глаза на странную инокиню. Впрочем, он уже догадался, кто перед ним.

- А по то, что кабы чтил ты отца своего, так не посмел бы подняться на дядю своего Михаила-то Ярославича! Как и Михаил не поднялся бы на Даниила Александровича! Али не знаешь, что отец твой и сын мой в складниках состояли против Андрея-то Городецкого?

- Может, было то, а может, и не было, - ухмыльнулся Юрий. - Да и не суть в том, что прежде-то было, а в том, что ныне у меня и самого права…

- Нет у тебя прав, мальчишка! Мне-то хоть не ври! Потому как все знают и сам ты не хуже иных ведаешь, что нипочём не сидеть тебе на великом столе владимирском!

Юрий хотел было возразить, но мать Мария махнула рукой:

- Молчи! Я не спорить с тобой пришла, - она усмехнулась, - чай, слыхала - неуговористый! Я тебя просить пришла… хочешь на колени перед тобой паду: князь, не мути Руси, она и так от слёз мутная! Пред отцом благочинным, ради Христа Господа молю тебя - не расти обиды в душе, отступись от малого ради иного великого! Неужели не мыслишь, что раздоры наши одним лишь татарам на руку, неужели не ведаешь, что не для себя и не против Михаила в Орду идёшь, а лишь на русскую муку?! Али о том не ведаешь? - Она перевела дух и ещё добавила, может быть, о чём и поминать-то не следовало: - Знаю, не сам ты на то решился - ордынцы тебя позвали на Михаила подняться, ить для тебя-то и стол владимирский как можайский прибыток, но ты же, князь Юрий, людям своим - отец, ужели единая крепость-то русская не выше корысти? Молю: не ходи в Орду, не чини новой при, а напротив того, встань с сыном моим, пособи ему!

Мать Мария умолкла, будто осеклась о холодный внимательный Юрьев взгляд: кому и о чём она говорила? Юрий же, понимая, что слова её многого могут стоить на ханском суде как свидетельство Михайлова коварства, воскликнул с горячностью:

- Да в чём я пособить-то ему могу?

Мать Мария покачала головой и так поглядела на Юрия, что ему стало не по себе. Казалось, она его видела до самого дна души, до самых тайных и чёрных её закоулков.

- Ох тёмен ты малый, ох тёмен…

Нет, вилять да хитрить перед этой старухой было глупо. Ан и не хитрить было никак нельзя…

- Так что решил, князь? - не сводя с него глаз, спросила инокиня.

Юрий то поясок наборный одёргивал, то ухо рукой теребил - будто думал. Сказал наконец:

- А коли отступлюсь, так не вспомнит мне зла Михаил?

- Он не злопамятлив.

Юрий ещё помолчал. На самом-то деле вопроса не было перед ним, однако ж понял он, что лаяться ему теперь ещё и с княгиней никакого резона нет - больно громок окажется лай.

Да и к старому греку при ней следовало подластиться. К тому же, и для себя неожиданно, решил Юрий поторговаться впрок.

- А как Михаил Ярославич-то станет великим князем, не захочет ли он наново переяславскую вотчину под себя забрать?

Мать Мария, не веря ушам, удивлённо поглядела на Юрия.

- Ан я ошиблась в тебе? Ан ты, знать, не вовсе без головы, - проговорила она.

- Так что же, Переяславль-то чей будет? - настойчиво повторил Юрий.

- Что ж, Переяславль… чай, не Русь, - видно, не веря Юрию, саму себя убеждая в чём-то, тихо проговорила инокиня и вскинула на него и в старости не выцветшие, загоревшиеся надеждой глаза: - Матери слово тебе даю, коли отступишься, не посягнёт Михаил на Переяславль!

- Что ж, не стану и я суда требовать, - вздохнул Юрий.

- Неужто? Неужто одумался, сыне! - точно ото сна очнулся благочестивый митрополит. Хотя, конечно, не спал он, следил неустанно, как на весцах вечной борьбы то к Злу, то к Добру склоняется живая душа человеческая. Следил, да не уследил как, когда то Добро перевесило? Да в том ли суть, что не уследил, во всякой душе Господни уголья теплятся, знать, во всяку душу слетают ангелы, чтобы вздуть те уголья, как лампадку угасшую. - Да неужто одумался! - не помня обиды, возликовал Максим.

- Да ить разве ж мыслимо, святый отче, без твоего-то благословения шаг ступить? - смиренно произнёс Юрий и покаянно добавил: - А худые слова прости мне, отче! Не сдержан я…

- Что ты, что ты! - прервал его Максим. Слёзы умиления выступили у него на глазах. - Раскаянный грех - не грех, а раскаявшийся Господу ближе праведника! Иди же, сыне, благословлю тебя.

Юрий готовно кинулся на колени.

- Уверуй в Господа, и упасёт Он тебя от искушения Дьяволова, и наставит на путь, и возведёт на высоты твои… - крестным знамением осенил благочинный склонённую голову.

Дрогнула ли рука, его осеняющая? Вряд ли… Радость-то пуще слёз взгляд туманит…

Да ведь и мать Мария, изрядно умевшая в чужих душах читать, готова была возрадоваться… только отчего-то иные пришли ей на ум слова: поступит он вероломно, ибо от самого чрева материнского прозван отступником…

Немного понадобилось времени, чтобы те слова подтвердились.

Юрий, получив во Владимире все, что мог получить, даже то ещё, на что и совсем не рассчитывал - то бишь, благословение высочайшее, хотя и дано оно было отнюдь не на вероломство (да кто ж о том ведает?), решил в тот же день, не мешкая, отправиться в путь. Вернувшись от митрополита, велел снаряжаться в дорогу. На его приказание Федька Мина довольно и не без лукавства заметил:

- Так это мы вмиг, князь: нищему собраться, только подпоясаться, - и расхохотался.

Засмеялся и князь: на диво больно уж ловко все складывалось!

Дело в том, что Юрий пришёл во Владимир налегке, без обоза. Великие дары, уготовленные для Орды, ещё на полпути были скрытно погружены на лодьи нижегородских бояр, загодя подкупленных Иваном.

На какие посулы московские позарились те бояре, сказать трудно, вряд ли расчётливые нижегородцы всерьёз поверили в возможность того, что племянник возьмёт в суде верх над дядей, скорее всего просто-напросто корысть не смогли превозмочь. Так ли иначе, но именно нижегородцы дали суда под Юрьевы нужды, и теперь те суда ожидали Юрьев отряд в нижнем течении Клязьмы, откуда до самой Волги было рукой подать. Ну а уж по Волге путь в Орду открывался прямой, безо всяких преград. Сильно опасался Юрий, что Михаил попытается во что бы то ни стало стреножить его, потому и пошёл на эту уловку. И он умел быть предусмотрительным…

Так что прав был Федька: все сборы-то - дружинникам коней взнуздать, а ему, Юрию, под нарядный кафтан стальную кольчужку вправить, на тот случай, коли Михаил на него засаду выставил. Да только откуда ж знать Михаилу, что Юрий не сухопутьем, не суздальским опольем, а по Клязьме к Нижнему побежит…

И кони уже стояли под сёдлами, и кольчужка надёжно тяжелила плечи, да и сам Юрий уж сходил с крыльца, когда нежданно-негаданно на Княжьем дворе, где не по чину, а самовластно остановился Юрий, в сопровождении дьяков, в полном облачении, с большим крестом на груди вдруг появился святейший митрополит.

«Стар да прыток! Пошто припылил? Чего ещё ему надо, кажется, все уже сказано!» - Юрий тщетно пытался скрыть недовольство и даже испуг: губы плыли в кривой усмешке.

А Максим, утомлённый быстрой ходьбой, хоть и невелик путь от митрополичьих покоев до Княжеского двора, тяжело переводя дух, встал перед Юрием. На лбу, под жёстким обручем клобука выступила испарина, смуглые скулы выбелились старческой немочью, ан взгляд выкаченных иссиня-чёрных нерусских глаз гневен…