Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Марьяна Романова

Дневник Саши Кашеваровой

But I know I’m jaded

You’re out of luck

I’m rolling down the stairs

Too drunk to fuck

Too drunk to fuck

I’m too drunk, too drunk,

too drunk to fuck.

Nouvelle Vague

В нашем деле главное – не ссать!

George Noskov

Кот расскажет это вам,

Потому что он все видел сам.

В гостях у сказки

31 декабря

У каждого человека есть воображаемый список из «Вот когда-нибудь я пошлю все к чертям и…» Дальнейшее зависит от воображения мечтателя и «культурного контекста», в котором он обитает. Это может быть: «Продам сценарий Мелу Гибсону и получу “Оскар”», или «Отправлюсь в паломнический тур вокруг горы Кайлаш», или даже «Брошу опостылевший офис, перееду в деревню, заведу пасеку и двести дней в году буду ходить босиком».

И другой список, состоящий из «Увы, но я уже никогда не…»

Со временем пункты из первого списка по одному переходят во второй – медленно, почти незаметно и совершенно безболезненно. И на энном десятке вдруг выясняется, что второй список длинный и пахнет ветром, а в первом остались только пошловатые и мелковатые пункты вроде: «Куплю на вечер двух жопастеньких стриптизерш» или «Была не была, объемся бельгийским шоколадом». Вот поэтому я и за то, чтобы хватать охапками, потакать слабостям, не откладывать на потом.

Жить так, как будто бы каждый день – последний.

Остался ровно час до боя курантов, который разделит надвое эту слякотную ночь и создаст иллюзию возможности новой жизни.

Меня зовут Саша Кашеварова, и даже страшно сказать, в какой раз я даю себе единственное обещание – не оплошать. Нет-нет, в мои тридцать девять лет я точно знаю, что мне не стать «хорошей». Той, которая влюбит в себя приличного мужчину, нарожает ему румяных ангелов с золотыми кудрями и тенденцией к детской гениальности и пять дней в неделю будет топтать каблуками дорогих туфель ковровое покрытие навороченного офиса, а в оставшиеся два – печь пироги с восемнадцатью разновидностями начинок и источать любовь. Это все не про меня.

Я из одиночек-хроников, и жизнь моя напоминает выступление эквилибриста в китайском цирке: пляшет он под куполом, на вершине шаткой, состоящей из сотен подвижных деталей пирамиды, и кажется, что вот-вот, и мир его рухнет, он потеряет равновесие, упадет и сломает себе шею.

Поэтому я никогда не обещаю себе перемен и обнуления – слишком необычна и ценна та реальность, которой я много лет оплетала себя точно волшебной паутиной.

Единственное, о чем я пытаюсь с самой собою договориться каждую новогоднюю ночь, – это никогда не изменять себе ради того, чтобы угодить чужим представлениям о счастье.

А вообще, с возрастом начинаешь остро чувствовать конечность каждого периода и непостоянство каждой данности. Это, разумеется, помогает справляться с плохим. Но и немного обесценивает хорошее. Тут бы и пригодилось умение жить исключительно в данной конкретной секунде, но научиться такому сложнее, чем понять, как бы это помогло. Особенно трудно учиться тем, кто привык много мечтать.

Таким, как я.

1 января

Я часто захожу в паб напротив дома, всегда выбираю один и тот же столик у окна и всегда заказываю одно и то же: двойной виски, кофе эспрессо и печеное яблоко с медом. Странная история – паб отличный, но народу в нем почти никогда нет. Разве что менеджеры из окрестных офисов заходят на бизнес-ланч, но по вечерам – пустота, и только красивый пожилой бармен с седыми, забранными в хвост волосами и колечком в брови меняет треки в музыкальном автомате. Это всегда что-то грустное. Blue Valentine Тома Уэйтса или Waiting for the miracle to come Леонарда Коэна.

Я знаю, что бармена зовут Василий, и он когда-то приехал в Москву из деревни в Саратовской области, хотел поступить на психфак, но не поступил. И стал хиппи, и стоптал сто пар башмаков, пройдя сто длинных дорог, и научился брать три аккорда на гитаре и хрипло исполнять репертуар Арефьевой, «Кино» и «Пикника». И мотало его по жизни, как бумажный кораблик в штормовом океане. Он то покупал дачку в Крыму и уезжал дауншифтерствовать, то возвращался в город и устраивался менеджером по продаже чего-нибудь бессмысленного. Время от времени оформлял с кем-нибудь законный брак, иногда его семя прорастало в чьем-нибудь лоне – однажды он показал фотографию белокурой, болезненно бледной девочки и сказал, что это его дочь, которую он не видел уже восемь лет.

Мы однажды целовались. Так странно получилось – был обычный вечер, и я выпила мой обычный двойной виски, и уже собиралась уходить, но когда полезла в сумку за кошельком, ручка вдруг треснула, сумка упала, и все содержимое рассыпалось по полу. Василий вышел из-за стойки, чтобы помочь мне собрать вещи, среди которых был и диск с «Мертвецом» Джармуша. Есть фильмы, к которым я отношусь как к собеседникам – приходит такой на кофе или вино, вы улыбаетесь друг другу и весь вечер молчите, но это особенный сорт молчания, осмысленный и наполняющий. Вы обмениваетесь молчанием как вожди племен священными дарами.

И вдруг Василий спросил – знаю ли я, что мультфильм «Ежик в тумане» имеет много общего с «Мертвецом», и кто-то в Интернете даже сопоставил кадры. И провел пальцем по моей ладони.

Я посмотрела на него – красивое располосованное морщинами лицо, грустные серые глаза, драматически изогнутая верхняя губа, волосы белы как подмосковный снег, но пробивающаяся щетина темная. Мы были совсем одни во всем баре. Я немного подалась вперед, и наши губы встретились. Он оказался чересчур настойчивым и торопливым для человека, который так любит Blue Valentines. Его сухая ладонь гуляла по моей спине, под свитером. И я подумала: вот если ты целуешь мужчину, а сама в это время как будто разбираешь реальность на мозаичные осколки и пытаешься каждый из них проанализировать, – может быть, это не страсть, а компромисс?

– Хочешь, я закрою бар и поедем ко мне? – спросил Василий. – Я живу на Кантемировской.

– Прости, но мне вставать рано, – пожала плечами я. – Как-нибудь в другой раз… Наверное.

– Ну ладно. Может быть, тогда еще виски или кофе?

Проблема Василия в том, что он посягнул на чересчур сложный образ. Он никогда не сможет соответствовать той истории, которую хочется для него придумать. В тот вечер я ушла – впрочем, оставив щедрые чаевые. Больше мы никогда об этом не вспоминали.

Первое января. Кто-то чувствует себя как после бани – просветленным и обновленным и всерьез рассчитывает, что жизнь, как у Бродского, «качнется вправо, качнувшись влево». У кого-то обыденное похмелье и холодильник копченой уткой забит. Кто-то вообще вылетел из категории «время», как пьянчуга с детской карусели, и продолжает веселиться под елкой.

У меня же был день как день – почти будничный.

Новый год был отмечен тихо и степенно – в родительском доме. Меня обогревали, кормили оливье и пирогами с вишней, заставляли слушать Елену Ваенгу, одаривали роскошными самовязаными шарфами и свитерами и желали в Новом году выйти замуж и хоть кого-нибудь родить, хотя в моем не зафиксированном на бумаге виш-листе не числилось ни того ни другого.

Я легла рано, чуть позже двух, и в восемь уже проснулась – как ни странно, с ясной головой.

Люблю утро первого января. Москва кажется чистым альбомным листом – потому что выпавший снег еще не исхожен. Постапокалиптическая пустота и благодать.

Я вышла побродить, во дворе поиграла в снежки с чьими-то детьми, потом ненадолго вернулась к родителям, чтобы доесть пирожки с вишней, потом зарулила к Лере, моей лучшей подруге еще со студенческих лет.

Мы выпили шампанского, и я подарила ей мягчайший банный халат в инфантильный горошек, а она мне – подарочное издание «Камасутры» и корзинку, набитую имбирными пряниками.

1
{"b":"231228","o":1}