- Отныне ты раба Божья Феодора, - возгласил отец Максимиан.

Память святой Феодоры падала на одиннадцатый февраль, как раз в этот день и происходило крещение в юрте-храме. Крестным отцом вызвался быть сам Александр Ярославич. В юрте было холодно, несмотря на огонь очага: как только обряд закончился, Глеб накинул на плечи невесты полушубок.

На свадьбе Феодору обрядили в платье купчихи, покрыли голову белой фатой. Юрта набилась участниками свадебной церемонии. Собрались все спутники Александра Ярославича и Глеба, пришел купец Захар с женой. Про свадьбу проведал оказавшийся в ту пору в Сарай-Берке один из рязанских князей, пришел и он. С ордынской стороны были опекавшая Боровчину ее мачеха, вдова Сартака, с двумя не то служанками, не то подругами невесты и еще бессловесный ханский приближенный. Часть свидетелей свадебной церемонии оставалась на улице, так как юрта не могла всех вместить.

В тесной юрте пахло угаром от очага, свечным нагаром и людским потом. Отец Максимиан уверенно вел венчальную службу. К сожалению, не было хора, чтобы сопроводить ее торжественным песнопением. Один из стражников князя Александра Ярославича, приданный священнику в качестве служки, или пономаря, подпевал как мог, но всех свадебных песнопений он не знал. Закончил священник службу возгласом: «Исайя, ликуй».

Молодожены должны были обменяться обручальными кольцами. Феодора никак не могла понять, что от нее требуется. Тогда Глеб одел на ее палец обручальное кольцо, а другое одел на свой палец. Потом он поцеловал молодую жену, чем привел Феодору в большое замешательство.

Присутствующие подходили к молодым с поздравлениями. Мачеха что-то долго выговаривала Феодоре непонятной Глебу скороговоркой, отчего новобрачная смущалась и краснела. Александр Ярославич поздравил коротко:

- Счастья вам и всех радостей, дорогие мои. Живите в мире и согласии.

Глеб, спохватившись, подозвал к себе купца Захара и спросил его:

- Можешь, купец, устроить свадебное угощение? Сейчас, здесь.

- Дай немного времени, устрою.

- Действуй.

Через некоторое время прибыла повозка, которую тянул длинноухий ишак. В повозке стояли два больших бочонка хмельной браги, бочонок медовухи, лежали копченая рыба, вяленая баранина и другие явства. Гости не расходились в ожидании угощения. Появились еще русичи, оповещенные Захаром: купцы, гребцы с баркасов, люди рязанского князя, какие-то затрапезные оборванцы, должно быть, полоняне со строек. Александр Ярославич приказал стражникам никого не гнать.

В ожидании Захара Невский пригласил Глеба с молодой женой в свою юрту. Были приглашены священник, рязанский князь и сопровождавшие Феодору ордынки, вдова Сартака и подруги - служанки новобрачной. Унылый ордынец покинул храмовую юрту, не дождавшись конца венчания.

Александр Ярославич обратился к молодым с напутственным словом, пожелал им счастливой и чадообильной жизни. Потом долго и многословно говорил рязанский князь. Он был не в духе. Уже долгое время сидел он в Сарай-Берке в ожидании ханского приема и никак не мог дождаться. Хан не был расположен его принять: вероятно, за что-то гневался.

Гостям вынесли большую зеленую бутыль с каким-то крепким питьем, разлили по чашам.

- Заморское винцо. Еще с Новгорода, - сказал Александр Ярославич, - выпьем за здоровье молодых.

Гости выпили, похвалили вино. Только Феодора лишь пригубила - не привыкла. А вдова Сартака не отказалась и от второй чаши: вино ей понравилось.

Когда вокруг повозки с бочонками хмельного зелья и разной снедью столпился народ, Глеб вышел на двор. Поблагодарил гостей, что пришли по такому торжественному для него случаю, постоял из приличия среди гостей короткое время и удалился с Феодорой, сопровождаемый охраной.

Дворцовая комната, отведенная молодым, оказалась обширной и неуютной. Никакой мебели в русском понимании в ней не было, только мягкое ложе на полу, устланном бухарскими коврами, да разбросанные подушки вместо стульев. Перед подушками не то подносы, не то низкие столики из какого-то восточного дерева. Печи или камина в комнате не было. Их заменяли два треножника, поддерживавших медные чаши с раскаленными углями. Чаши давали совсем мало тепла.

В неуютной и прохладной комнате молодоженов ожидали кувшин кумыса, блюдо грецких орехов и еще тонкие приторно-сладкие лепешки.

Вдова Сартака распорядилась, чтобы принесли личные вещи Феодоры в трех больших берестяных коробах. В основном это была татарская одежда, которую не станешь носить на Руси. Еще было немного драгоценностей: коралловые бусы, две пары золотых серег с каменьями и еще кое-что по мелочам. Позже Феодора призналась мужу, что ценных украшений у нее было значительно больше: дарил отец Сартак, человек добрый, особенно к детям. Но многим воспользовалась ее мачеха, женщина властная и жадная. Феодора ее не любила и побаивалась, поэтому и не захотела ссориться из-за каких-то там перстней и серег.

Когда наконец новобрачные остались одни, и Феодора почувствовала, что наступило неотвратимое время сближения, она испуганно забилась в угол и затравленно смотрела оттуда на Глеба. Он попытался заговорить с ней по-татарски, с усилиями подбирая слова.

- Чего ты испугалась, глупенькая?

Феодора ничего не ответила и продолжала смотреть на мужа со страхом.

- Я тебе не нравлюсь, противен?

- Не-т… Ты хороший.

- А если хороший, так не надо бояться меня. Иди же ко мне.

- Боюсь. Это больно…

- Напрасно боишься. Ведь хочешь, чтобы у нас с тобой были дети?

- Хочу.

- Так иди же ко мне. Дети не получаются от одних только слов - хочу детей.

Глеб не стал очень настаивать или* прибегать к грубой мужской силе. Он не спеша разделся и лег на пышный пуховый матрац, в котором, казалось, можно было утонуть. И накрылся таким же пышным пуховиком, не то одеялом, не то матрацем. Он не заметил, как уснул. Повернувшись среди ночи на другой бок, он почувствовал, что рядом с ним лежит, съежившись калачиком, тихо всхлипывая, Феодора.

- Прости… За день притомился, устал. Вот и заснул, - стал оправдываться Глеб. Говорил он сбивчиво, путая русские и татарские слова, и Феодора не понимала его. Тогда Глеб сжал девушку крепкой хваткой, покрывая лицо, глаза, плечи, грудь поцелуями.

- Тебе хорошо, моя радость?

- Хорошо.

- А что же ты плакала?

- Страшно стало. Думала, не нужна я тебе.

- Как это не нужна? Что ты говоришь? Разве женился бы, коли не нужна.

- Я думала…

- Что ты думала?

- Великий хан заставил тебя взять меня в жены. Ты и послушался хана, хотя я вовсе не была тебе угодна.

- Угодна, еще как угодна…

Позже Глебу захотелось спросить Феодору - почему она совсем не похожа на татарку. Лицо почти не скуластое, разрез глаз скорее русский. И цвет глаз - не черный, не карий, а совсем необычный, салатно-зеленый. Феодора уразумела по отдельным словам Глеба, что его заинтересовало.

- Ты русич. Да? Я татарка? Нет, - говорила она короткими фразами. - Отец Сартак татарин, сын Батыя. Мать нет.

- Я так и думал. Ты в мать уродилась?

- Потом расскажу.

Феодора прижалась к Глебу, постепенно освобождаясь от робости. Страсть пришла не сразу. Сперва она подчинялась вынужденному чувству долга, необходимости терпеть мужнины ласки. Потом притерпелась и сама стала их желать. Пришла наконец и страсть, неистовая, пылкая, не характерная для сдержанных в любви русских женщин.

…В один из первых дней совместной жизни Глеб попросил Феодору показать ему весь свой гардероб, уложенный в берестяные баулы. Одежды у Феодоры было вроде бы и много, да вся она, по мнению Глеба, была типично бусурманской. В баулах лежали шаровары из тонкой прозрачной ткани разных расцветок, длинные не то кофты, не то халаты с яркими вышивками, которые и не застегнешь спереди из-за узости. Обувь - шлепанцы без задников, туфли с загнутыми носами, какие на Руси носят только скоморохи, бархатные туфельки для дома.

- Все это не для русской княгини, - произнес Глеб, закончив осмотр. - Нам такое негоже.