Поскольку своих детей у нее не было, Драга никого так не любила, как этого юношу с веснушчатым лицом проказника и темно-каштановыми волосами. Со дня рождения Никодима — он был младшим ребенком двух неисправимых пьяниц, которым вообще нельзя было разрешать иметь детей, — она считала своим долгом заботиться о нем, как если бы никто, кроме нее, не отвечал за его существование. Еще молоденькой девушкой она полюбила его со страстью и заботливостью матери и из последних сил старалась защитить Никодима от ужаса нищеты. Являясь третьей из семи детей Луньевицей, своим сестрам и братьям она посылала все, что ей удавалось сэкономить, и часто даже больше того, но сердце ее принадлежало младшему. Драга иногда спрашивала себя, любила бы она их всех так же сильно, если бы сама была их матерью. Одно она понимала со всей ясностью: и собственного сына она не любила бы так самозабвенно, как любила Никодима.

— Ты на самом деле усложняешь мне жизнь, — сказала она. — Роль королевы Сербии приносит мне мало радости: бессонные ночи, унижения и неприятности. Но я готова все это терпеть, если мне удастся сделать тебя наследником престола. Мы найдем для тебя чудесную девушку, я уже видела фотографии подходящих принцесс. Некоторые из них настоящие красавицы.

— Ты зря теряешь время. Они не для меня.

— А что ты имеешь против жены из королевского рода? Может быть, тебе не нравится, что у нее хорошие манеры и она образованна? Или ты думаешь, будто принцесса меньше женщина, чем твои потаскушки из Парижа? По крайней мере, с ней ты не подхватишь триппер!

В ответ на эту вспышку гнева Никодим разразился громким смехом. В светло-сером платье с отделанным кружевами узким лифом и высоко приподнятым бюстом Драга напоминала ему, особенно так нервно семеня взад и вперед своими маленькими ножками, рассерженную нахохлившуюся голубку.

Он крепко обнял сестру — отчасти оттого, что действительно любил ее, но и затем, чтобы лишить ее руки свободы действий. Иногда от нее можно было заполучить довольно чувствительные шлепки.

— Почему тебе обязательно нужно сделать меня королем? — спросил он, не выпуская ее из рук.

— Потому, что я хочу, чтобы ты всегда был рядом. И, наверное, еще потому, чтобы страна не попала в руки этих негодяев из клики Карагеоргиевичей.

— И что, Саша счастлив в роли короля?

— Во всяком случае, более счастлив, чем если бы он был бухгалтером в Женеве.

— Ну, уж бухгалтером он бы никогда не был. Для этого он слишком изворотливый, гораздо хитрей, чем старый Петр Карагеоргиевич. Наверняка уже припрятал миллиончик в Швейцарии, а возможно, и два. И ты, наверное, тоже! — В глазах его мелькнула озорная искра. — У меня блестящая идея. Давай заберем все деньги, какие сможем, и исчезнем. Опустошим государственную кассу до последнего гроша.

— Слушай, это дурная шутка.

— Да я не шучу. Я говорю серьезно. Это был бы не первый случай, когда ты запускаешь руку в казну. — Драга хотела оттолкнуть его, но он крепко держал ее. — Мы здесь никому не нужны, что же мы теряем? — продолжал Никодим. — Взгляни на это дело с такой стороны: мы можем стать богаты, а они останутся здесь банкротами. Разве это не прекрасно?

Вопреки своему желанию она рассмеялась, когда брат поцеловал ее в кончик носа.

— Ты сумасшедший, — сказала она. — Вообще-то, ограбить кассу сейчас бесполезное дело. От этого мы не разбогатеем. Сомневаюсь, есть ли там хотя бы сотня тысяч динаров. В лучшем случае тысяч восемьдесят.

— Тоже неплохо. Давай возьмем хотя бы это. Бедные люди не должны быть разборчивы.

— Не вздумай, ради бога, говорить при Саше такой вздор. Он, конечно, мой муж, но к тому же еще король.

— А кто сказал, что мы должны ему все рассказывать? Без него нам было бы тоже неплохо. И он бы обошелся. Давай, Драга, уберемся отсюда только мы, Луньевицы. И побыстрее, пока нас отсюда не вышвырнули. Город гудит от слухов. Ты, конечно, в курсе?

— Разумеется. Слухов всегда полно. И это больше, чем слухи. А все потому, что Саша слишком снисходителен. Но постепенно он взрослеет. В ближайшее время скупщина должна утвердить новые законы; как только их примут, мы сможем действовать строже.

— А откуда тебе знать, что скупщина утвердит новые законы? До сих пор она их только отклоняла.

— Новая скупщина не станет их отклонять.

— Только потому, что вы жульничали во время выборов? Я бы не был так уверен. Ведь новые депутаты тоже сербы, и даже подобранные вами люди могут преподнести сюрприз и голосовать против. Я все еще не могу понять, зачем вообще нужен был этот театр, это демократическое очковтирательство? Почему бы всем без исключения партиям не дать под зад, не отправить сенат и парламент по домам и не править самим? «L’état c’est moi!»[30] Если Людовик XIV мог это, почему же Саша не может? Его все равно зовут тираном, неплохо бы действительно им стать.

— Нет. По крайней мере, не так открыто. И не в Сербии, где в каждой деревне старейшина — это маленький Гладстон[31]. Нет, нам нужен парламент. Конечно, это самообман, но это успокаивает людей. Через две-три недели начнется уборка урожая, и члены обеих палат должны будут вернуться на поля, иначе зимой их семьям нечего будет есть. А когда они покинут столицу, уверенные, что спасли конституцию, наступит наконец спокойствие.

— А что будет в городах?

— Они ничего не значат, за исключением Белграда. Но мы знаем, кто зачинщики, и покончим с ними. В крайнем случае они получат обвинение в государственной измене. Это их образумит. Не думай, будто мы прячем голову в песок. Нам очень хорошо известно, что здесь творится и как с этим справиться.

Никодим смотрел на сестру как на человека, которому уже не помочь.

— Ты безнадежна. А я почти поверил, что ты хочешь оставаться королевой.

Послышался легкий стук в дверь — и Драга обернулась на него с поспешностью, совсем не подобающей королеве. В последнее время она не могла спокойно реагировать на неожиданные шорохи, как бы приглушенны они ни были. При виде Николы Луньевицы лицо ее осветилось слабой улыбкой. Драга даже забыла, что была зла на него. Из всех братьев и сестер Никола был больше всех похож на нее. Он был немного выше ростом, чем Никодим, с красивым смуглым и гладким лицом, на котором намечались усы, и зелеными глазами сестры.

— Если Никодим сказал тебе, что это он разбил зеркало, не верь ему. Это был я, — с ходу признался Никола. — Он всегда изображает из себя этакого благородного.

Брат неодобрительно покачал головой:

— О зеркале вообще не было речи. Может, Драга ничего об этом и не знает.

Драга повернулась к нему.

— Еще бы мне не знать об этом! Вы оба ведете себя возмутительно. Ты старший, Никола. По крайней мере, хотя бы у тебя должно быть немного благоразумия, если у младшего его нет. Так дальше продолжаться не может.

Никола упал на софу в стиле Людовика XV и закинул ноги так, что его сапоги оказались на сиреневой обивке.

— Я тебе уже его раз говорил, — мрачно сказал он, — но ты не слушаешь. Тогда делай что хочешь. С меня хватит.

— Убери ноги с софы! — гневно приказала Драга. — Это дорогая французская парча! — После того как она выполнила свой долг хозяйки, одержав маленькую победу — Никола действительно снял ноги с софы, — Драга вновь превратилась в королеву. — Что это значит: «с меня хватит»?

— Это значит то, что я сказал. Я подал уже в отставку и…

— Когда?

— Я подал рапорт генералу Петровичу, когда он месяц назад отыскал меня в Брюсселе. Он обещал переговорить об этом с тобой и Сашей. Вчера я спросил его, почему он до сих пор этого не сделал, и он ответил, что ждет, когда у тебя настроение станет получше.

Драга, совершенно обескураженная, смотрела на него.

— Что? Так он сказал?

Она дернула изо всех сил шнур звонка и приказала вошедшему слуге срочно вызвать генерала Петровича.

— И скажите ему, чтобы он взял с собой рапорт капитана Николы! — прокричала она вслед.