– Ты меня своей спесью не напугаешь, бандит! – крикнул Иван.

Виктор ушел, отпуская угрозы, а Иван стоял, кипя от гнева. Затем вернулся в палату.

Было начало марта. Ласковое солнце светило безумно ярко, снег сверкал так, словно смеялся. Но весна, которую Иван рассматривал сквозь больничное окно, казалась ему далекой и недосягаемой, как мечта.

За минувшие дни он часто думал о самоубийстве. И однажды чуть не совершил его, проглотив разом кучу таблеток, которые собирал день ото дня, словно монеты для покупки своего избавления. Но Ивана спасли. И установили за ним наблюдение. Потом, в одну бессонную ночь, он решил не убивать себя, а бороться до конца, – не ради победы, но для того, чтобы выйти из битвы и дойти до финиша не ползком и не на костылях, а с честью и высоко поднятой головой.

Он не согласится на развод. И не откажется от своей доли в комнате, а посвятит остаток жизни одной-единственной цели: убить Людмилу. Он превратится в ночной призрак и будет появляться перед ней внезапно. Пока однажды не застанет ее одну и не воткнет ей в сердце нож, а затем умрет рядом с ней, захлебнувшись в ее крови и собственном горе.

Через два дня Ивану предстояло выйти из больницы – хромым, опирающимся на палку, – но он пылал такой жаждой мести, что готов был немедленно приступить к осуществлению своего замысла. Однако едва Иван успел выйти за порог больницы, как перед ним появилась милицейская машина, оттуда вышел милиционер и сообщил ему, что он арестован по обвинению в мошенничестве против нескольких лиц, а также в нападении на супругу и попытке ее убийства.

В милицейском участке Ивана ожидал Виктор. Перед уходом он бросил несколько фраз:

– Я мог бы стереть тебя в порошок, как муху, но предпочитаю, чтобы ты сгнил в тюремном подвале. Я постараюсь, чтобы твое дело забыли на какой-нибудь полке, до которой не доберется ничья рука.

Несмотря на гнев, вызванный отказом Ивана дать развод и его упрямым нежеланием уступить свою долю в комнате, Люду расстроил арест Ивана. Она понимала, что в итоге получит развод и без его согласия, если подаст в суд. А свою долю в комнате он продаст.

– У него нет выхода, и он рано или поздно поймет это, – сказала она Виктору. – А его арест еще больше настроит остальных против нас.

– А кто сказал, будто меня волнует, что думают другие по поводу нас?

– Именно это мне и нравится в тебе. Но ради меня постарайся не казаться таким жестоким.

– Ради тебя я готов на все, но только не на это. Поскольку понимаю, что в тот момент, когда другие почувствуют мою мягкость, мне придет конец. Сейчас время волков, мое солнышко.

Чтобы Виктор не казался таким страшным и не пугал окружающих блеском клыков, когда они бывали вместе, Люда делала все, чтобы придать его лицу человеческое выражение, особенно в то свободное время, которого у них было в избытке, и они не знали, чем его заполнить. Она стала таскать его с собой по музеям, и он ходил за ней, скучая, поглядывая на часы чаще, чем на картины. Она долго упрашивала его сходить с ней в театр, и когда Виктор наконец согласился, здорово пожалела о своей затее: неожиданно во время спектакля раздался его громкий храп, нарушив аристократическую тишину старинного Мариинского театра и ворвавшись в плавную мелодию Чайковского, под звуки которой на сцене парили балерины в нарядах белых лебедей.

И заснул не один он.

Зрелище показалось Людмиле необычайно забавным, и она чуть не рассмеялась. «Ну и комедия!» – подумала она.

– Играет музыка, балерины парят на сцене, как неземные, а зал спит. Это надо видеть! Ужасно смешно, – так она описывала Лейле свои культурные мероприятия с Виктором, давая волю смеху.

– Это не комедия, это упадок. Ивана еще не выпустили?

– Он упрямый. А Виктор еще упрямей, – ответила Люда. Смех ее неожиданно стих, и лицо ненадолго нахмурилось. Но через мгновение она, будто найдя решение, воскликнула: – А может, он послушается тебя, если ты навестишь его и поговоришь? Своим отказом он только усложняет ситуацию. Ведет себя глупо и упрямо, как осел. Я совершенно не понимаю этой логики. За полученную сумму он мог бы расплатиться с частью долгов. Скажи ему об этом и объясни, что лучше согласиться, в первую очередь, ради него самого, и пусть каждый из нас пойдет своей дорогой.

Люда просила Лейлу в уверенности, что это последний шанс для Ивана, и если он откажется воспользоваться им, то ему останется винить лишь самого себя. Она же со своей стороны делает все возможное, чтобы в будущем совесть не мучила ее.

Иван шел на свидание с Лейлой, опираясь на палку, которая останется с ним теперь до конца жизни. Он сидел, положив палку рядом, и молча смотрел в пол, не отвечая на ее расспросы о делах и здоровье. Затем поднял голову и обвел взглядом потолок и стены, и Лейла увидела его глаза, полные слез. Раздавшийся вдруг в тишине жалобный всхлип потряс Лейлу до глубины души. Его худое тело по драгивало, и даже воздух вокруг волновался и переполнялся грустью.

– Видишь, что она сделала со мной? Я никогда в жизни не ожидал от нее такого! Клянусь, не ожидал.

Иван прерывисто вздыхал, душимый рыданиями. Лейле было жаль его до такой степени, что у нее тоже выступили на глазах слезы. Она подумала, что Иван не сможет больше говорить. Однако ему необходимо было излить горе, и он, пересиливая рыдания, продолжал говорить обрывками фраз:

– Посмотри. Я стал хромой. Ей мало было, что изменила мне с бандитом, разбила сердце и растоптала достоинство, так еще переломала мне кости. И сверх того, бросила меня в тюрьму. Разве это справедливо, Лейла? Скажи мне! Справедливо это?

– Несправедливо, Иван. Я хорошо понимаю. И все понимают. Но таково время. И поэтому я согласилась прийти к тебе. Не ради Люды, а ради тебя. Пожалуйста, пожалей себя. Дай ей развод, продай свою долю в комнате и забудь о ней. Ты многое потеряешь, если не сделаешь этого.

– А разве мне осталось что терять?

– Да, осталось. У тебя еще все впереди.

– Но я разбит, Лейла. Разбит, и у меня нет желания жить. И чем больше я думаю о своем положении, тем больше чувствую себя на грани безумия.

– Если ты будешь отказываться дальше, то в этой тюрьме тебе не будет ни жизни, ни смерти.

Спустя несколько дней после разговора с Лейлой Иван согласился на развод и отказался от своей доли в комнате, поняв, что в тюремных застенках его ждет долгая и мучительная смерть. Но, несмотря на данное согласие, он оставался сидеть в тюрьме, всеми забытый, еще несколько месяцев. Люде Виктор сообщил, что его выпустили. У матери, приезжавшей к нему в больницу несколько раз, больше не было денег на билеты. Люда, до которой перестали доходить какие-либо вести об Иване, решила, что он уехал к матери в Тверь. Она сильно удивилась, когда однажды, по прошествии нескольких месяцев, его мать постучалась к ней в дверь – дверь бывшей коммуналки – и стала, плача, умолять вызволить Ивана, обезумевшего во мраке тюремной камеры.

Дача, полученная Максимом Николаевичем во времена социализма и расположенная в пригороде Ленинграда, пустовала уже несколько лет. Прежде о ней заботилась жена и проводила здесь лето, но в минуту мимолетной славы забыла о ней. Год за годом сырость разъедала стены и воздух деревянного дома, пока Максим Николаевич не открыл дверь. Не успел он переступить порог, как на него повеяло резким запахом гнили. Стоя в дверях и безуспешно пытаясь разглядеть темные глубины дома, он почувствовал, будто вступает в прежнюю жизнь, которая растворилась в его памяти, как растворилась внутренность дома в мутном мраке, где, издавая унылый гнилостный запах, витали призраки разложившихся дней. И едва угасающий дневной свет лениво проник в дверь и добрался до углов, перед Максимом Николаевичем открылась горькая правда: из дома было украдено все, что можно украсть, и он опустел, как и его жизнь.

Дачный домик состоял из двух комнат и веранды, которая одновременно служила кухней. Он вошел, минуя веранду, и зажег свет в одной из комнат, затем, озираясь, остановился посреди нее вместе с собакой. На лице его не было волнения, – он не удивился, хотя и не ожидал такого. Максим Николаевич напоминал человека, стоящего перед зеркалом и спокойно взирающего на хорошо знакомое изображение – картину времени.