Однако действительность была не сравнима с тем, что могло привидеться во сне и наутро забыться. Всю неделю событие занимало ее мысли. Временами Лейле казалось, что произошедшее не было всего лишь неудачным падением, имевшим тяжелые последствия. Это событие, хоть и случайное, могло иметь глубокий смысл.

А вдруг сама жизнь звала ее посмотреть с другой точки зрения на мир? Может быть, это был удар, нанесенный не ей, а тем ценностям и убеждениям, которые Лейла считала единственно верными и незыблемыми?

Или это был призыв к переменам?

Слово «перемена» растекалось как светящийся, но одновременно жалящий поток. Она представляла ту легкость, которая охватит ее, когда она расслабится и заснет, не мучимая тяжелым грузом представлений и убеждений, скопившихся у нее на душе. Словно этот груз не только не давал покоя ее сознанию, но и утомлял физически.

Эти мысли не оставляли ее воображение все последующие дни. И хотя они волновали и дразнили Лейлу, она понимала, что подобные мысли не выйдут за пределы упрямых, но неосуществимых идей, которыми она забавляла собственное воображение в виде интеллектуальной зарядки, – до тех пор, пока не будут преданы забвению.

В то же время она заметила, что теперь позволяла себе размышлять свободно, словно злополучное падение вскрыло не телесную плеву, а нечто, прикрывавшее ее мысли. Причина была проста: в душе Лейла была спокойна. Во вторник ей сделают операцию, и случившееся – вместе с последующими страхами и фантазиями – превратится в одну из ее сокровенных тайн, до которых никто никогда не доберется. Ее никогда не подвергнут сомнению. Она снова станет такой, какой была до падения: невинной, непорочной.

Вторник настал быстро, положив конец этому длинному внутреннему монологу. В шесть вечера Лейла вышла на улицу и села в автобус, идущий в сторону больницы. Она встала рядом с дверью. В салоне автобуса было не теплее, чем на улице. Дыхание пассажиров застывало на стеклах автобуса, и за замерзшими окнами ничего нельзя было разглядеть. Ребенок, сидящий на коленях матери, прижимал пальчик к стеклу, чтобы растопить покрывающий его иней и увидеть улицу через это маленькое отверстие. Мать время от времени отводила его ручонку, чтобы согреть ее, но горячее дыхание малыша замерзало на стекле, вновь заволакивая инеем проделанное «окошко». За ними, в проеме между сиденьями, стояли парень и девушка. Парень проводил по замерзшему стеклу сначала теплыми пальцами, а затем – ногтями, вычерчивая на нем слова «я люблю тебя». Девушка наблюдала за ним молча, тихо улыбаясь. Многие пассажиры также обратили внимание, как старательно парень выводил крупные буквы, из-за которых быстро показались некоторые детали улицы: лампы с тусклыми ореолами падающего снега, голые ветви деревьев, части зданий, искра от зажженной сигареты во рту у кого-то из прохожих, фигуры людей, быстро шагающих по тротуару.

Когда автобус затормозил на остановке – следующей была больница – Лейла встала у двери, задумчиво наблюдая за выходящими пассажирами. Неожиданно, в последний момент перед закрытием дверей, она поспешно выскочила. И едва успела ступить ногой на тротуар, как двери автобуса со скрипом захлопнулись. Как будто за ней навсегда закрылся целый этап ее жизни, к которому она никогда больше не возвратится.

Лейла стояла на тротуаре, шумно дыша, глядя вслед уходящему автобусу. И чем дальше он удалялся, тем безумней становилась радость, охватившая ее. Казалось, она прыгнула в пространство за пределы времени и места, за пределы известного ей мира, – пространство, где господствовала другая мораль, правили другие ценности и законы. Пространство свободного человека.

Спустя минуту она зашагала, напрягая память и пытаясь припомнить адрес Игоря.

Игорь, открыв дверь на робкий звонок Лейлы и увидев ее, застыл на месте:

– Не ожидал, что ты можешь прийти ко мне, – сказал он радостно и удивленно.

Она тоже не предполагала, что может прийти к нему домой, но дошла до его квартиры и позвонила, все еще спрашивая себя: «Куда ты идешь? Что ты делаешь?» – и не находя ответа. Она не слышала по дороге ничего, кроме жуткой звенящей тишины, готовой вихрем взорвать размеренность ее жизни и, быть может, привести к катастрофе. Но Лейла продолжала идти вперед, не в силах справиться с охватившей ее тоской по бушующему пламени, которое озарит ночь и окрасит воздух новыми красками. Это пламя, скорее всего, погубит ее, но она тянулась к нему, влекомая ужасом и неодолимой тоской одновременно.

Некоторое время Лейла запиналась, затем произнесла:

– Я проходила… тут близко… и решила узнать, как у тебя дела. Мы ведь давно не виделись.

– Я очень рад слышать об этом! – ответил Игорь и взял за руку, приглашая войти.

Он принял ее весьма деликатно. Говорил на общие темы, боясь спугнуть неосторожным словом. Он решил, что ее приход давал великолепную возможность вернуть ей уверенность и возобновить отношения. Но вскоре заметил, что Лейла волнуется. Она действительно волновалась, и ее упавшее сердце билось в замешательстве, словно она стояла на краю бездонной пропасти.

Игорь объяснил ее замешательство тем, что ей, видимо, стоило больших усилий решиться навестить его.

Хотя он был безмерно рад этому ее решению, но старался соблюсти дистанцию и не торопил события. В его памяти еще свежи были воспоминания о том уроке, который она ему преподала. Ему не хотелось терять Лейлу вновь, тем более что на этот раз она сама была инициатором встречи.

Ей его осторожность нравилась, хотя ее приход означал лишь одно – то, что с этого момента она согласна. Лейла сидела в полном смятении, сердце билось так, как бьется у человека, идущего на опасное приключение, когда он больше не в состоянии перебороть страх, и его следующий шаг зависит исключительно от внешних, неподвластных ему обстоятельств.

Игорь был осторожен, он будто предоставлял ей эти обстоятельства и давал шанс на отступление – но куда? В тот вечер мир в сознании Лейлы раскололся на две половины, и ей предстояло сделать выбор между тем темным миром, который простирался за пределами этой комнаты и где ее ждала врач, чтобы вернуть Лейлу в прошлое, и миром Игоря, ограниченным стенами этой комнаты. Но последний казался широким до бесконечности, – это был мир запретной свободы. Осторожность Игоря давала Лейле дополнительное время, оставляла ее в надежном пространстве между двумя мирами, не относившемся ни к одному из них.

И это было то, в чем она нуждалась больше всего, чтобы успокоиться и унять волнение. Ей хотелось, чтобы Игорь и дальше проявлял тактичность, хотелось оставаться заложницей этого времени и пространства.

Но осторожность Игоря длилась недолго. Через некоторое время он позволил себе взять Лейлу за руку. Сильная дрожь пробежала по ее телу. Он поцеловал ее запястье. От его внимательного взгляда не ускользнуло, что Лейла не сопротивляется и не отводит руку. Он притянул ее к себе и обнял. Ее тело содрогнулось в его объятиях. И, почувствовав на себе его горячее дыхание, Лейла сама разгорелась, как раскаленный уголь.

Она с головой бросалась в омут, издававший одновременно аромат радости и горечь страха.

Она ответила на поцелуй и отдалась Игорю со всем своим несогласием, потонув в безумном омуте счастья…

И отрешилась от мира.

В ее памяти навсегда осталось смутное и горячечное воспоминание об этом событии. Лейла не помнила подробностей: картина дрожала перед ее мысленным взором, словно от безумного страха. Она будто попадала в неизвестное пространство, и в ее душе поднимались одновременно досада и радость, ужас и сожаление, удивление и боль.

В тот вечер она вернулась к себе в комнату, все еще не веря в то, что с ней произошло. Неужели она и вправду осмелилась пойти на этот шаг? Она чувствовала, как тело ее судорожно сжималось, словно отказывалось принять случившееся, и в острой борьбе пыталось вытолкнуть из себя это новое. Временами Лейла чуть не кричала от боли. Затем боль стихала, тело расслаблялось, становилось легким и открытым, как губка. Казалось, будто какие-то скрытые оковы внутри треснули и начали разрываться, и тело стало заполняться пустотами, которые все расширялись и расширялись, пока тело не распалось совсем и не исчезло в пустоте.