– Такое уж дело коммерция – один день приносит удачу, а другой – провал.
И с невиданным упорством продолжал гнаться за удачным днем, но не достигал его. В действительности он гнался за Людой, любовь которой с каждой его неудачей рушилась все больше и сходила на нет, и не было никакой надежды на возрождение прежних отношений.
Он взялся за перепродажу партии овощей из Украины, но товар испортился, не доехав до Ленинграда. Принялся торговать одеждой и обнаружил, что большая часть в ней бракованная. Попытка торговли консервированными продуктами чуть было ни удалась, но налоговая инспекция наложила арест на склад и заставила его уплатить налог, превышавший сумму ожидаемого дохода.
Сплошные убытки… В надежде на удачу Иван продолжал занимать деньги под высокие проценты, но мечты его стали скромнее, и он стал молить Бога дать ему хотя бы возможность расплатиться с долгами и начать все сначала…
В итоге он оказался тонущим в бездонном болоте долгов с непомерными процентными ставками, которые разрастались, как раковая опухоль.
И тогда Иван не нашел другого выхода кроме продажи квартиры, унаследованной им от бабушки. Предполагалось, что часть вырученной за нее суммы позволит расплатиться с кое-какими кредитами, которых он, в сущности, не видел и не тратил, – они возникли из воздуха и накопились сами по себе.
После тех жестоких сражений Иван понял, что не создан для коммерческой деятельности.
– И ни для чего другого, – саркастически заявила Люда. – Не думаю, что ты вообще умеешь что-либо делать на этом свете.
Люда, которая сохранила способность улыбаться всем, кроме Ивана!
После нескольких лет, потраченных впустую, Иван оставался в долгах, морально разбитый, измученный невыносимо плохими отношениями с Людой. Беда состояла и в том, что эти отношения перестали быть тайной и оказались достоянием соседей по коммуналке. Когда Иван с Людмилой только поселились в этой квартире, их разногласия сводились к спорам, где каждый старался не повышать голоса, дабы не быть услышанным соседями из-за плотно закрытой двери. Потом споры перешли в жестокие скандалы, и соседям приходилось частенько разнимать супругов. Позднее ссоры стали вспыхивать без видимых причин, и любая мелочь могла привести к крику. Люда не прощала Ивану малейших ошибок и упущений. Ее раздражало то, что он неправильно пользовался тюбиком зубной пасты и портил его внешний вид, надавливая на передний конец вместо заднего, и она недовольно сетовала:
– Господи! Ты ничего не умеешь делать. Ты уродуешь даже тюбик зубной пасты.
«Ты ничего не умеешь делать».
Эта фраза повторялась день и ночь. До каких пор Иван будет терпеть это унижение?
А беспорядок, который он привык устраивать в доме и над которым Люда весело подшучивала во времена их канувшей в лету любви, стал вызывать у нее одно раздражение. И он униженно попытался в один момент изменить давно укоренившиеся привычки. Если вдруг по забывчивости бросал снятые носки в каком-нибудь углу, то немедленно возвращался за ними, относил в ванную и стирал, лишь бы она не рассердилась. А если забывал их подобрать, то это грозило жутким скандалом, – Люда вымещала всю накопившуюся злобу.
Несмотря на отчаянную нищету, Иван располагал тем богатством, которое испокон веков влюбленные дарили своим возлюбленным, – большим сердцем и преданной любовью. Любовью, которая будет доводить его до умопомрачения, заставляя после каждой ссоры на коленях просить у Люды прощения за все совершенные и не совершенные им грехи. Это было воистину жалкое зрелище, тем более что он понимал: его любовь не значит для нее ровным счетом ничего, если преподносится на простом, а не золотом блюдце.
Люда не скрывала любви к деньгам и верила, что путь к свободе должен быть вымощен ими и ничем больше. Вид нищих, побиравшихся на городских помойках в поисках еды, вызывал у нее отвращение. Дело было не столько в грязной одежде или в зловонии, исходившем от гнилых остатков. Ее коробило само положение, ощущение тюрьмы, когда человек оказывается в плену у нужды и животных инстинктов.
Она чувствовала, что не создана для такой жизни. Больше всего Людмила ценила собственную свободу, ради которой следовало досыта, в полной мере удовлетворить личные потребности, желания и инстинкты, чтобы совершенно освободиться от них. Иначе говоря, ей хотелось самой единолично властвовать над собой, не позволяя ни другим людям, ни потребностям, ни желаниям руководить ею.
– Это самый настоящий эгоизм, – прокомментировал Иван, не скрывая своего удивления, когда она разоткровенничалась по этому поводу в один из редких моментов перемирия.
На что Люда ответила весело и уверенно:
– Даю тебе твердое обещание, что буду торжественно любить человечество и самоотверженно служить ему, если буду иметь все.
Именно в этом заключалась самая большая проблема Ивана: как бы обеспечить ее стольким, чтобы она любила хотя бы его одного, не говоря уж о человечестве.
Она же со своей стороны пришла к выводу, что если и существует на Земле человек, способный обеспечить ее всем, то это точно не Иван. Не Иван-неудачник, у которого нет денег даже на пачку сигарет.
Кое-как устроившись в коммунальной квартире, она приняла решение стереть последние надежды, связанные с Иваном, и начать самой пробивать себе дорогу к свободе, иначе говоря – приступить к поиску денег. «Или того, у кого они есть», – смеясь, заявляла Людмила, уверенная в том, что обладает достаточной привлекательностью и очарованием, чтобы самый богатый из мужчин валялся у ее ног. Она понимала, что прежде чем найдет деньги или обладателя их, ей придется пройти нелегкий путь, и решила начать с поисков подходящей работы.
Эта красивая высокая женщина, с горделивой походкой принцессы, с кристально-голубыми, по-детски чистыми глазами, влюбленная в себя, в действительности была талантливой художницей, выпускницей Академии искусств. Кроме того, она прекрасно играла на пианино. Но играла редко – лишь когда появлялось желание. Чаще всего это бывало, когда у нее портилось настроение. Тогда она закрывалась в комнате и вымещала свой гнев на клавишах. Этой привычкой она была обязана матери, которая однажды заставила ее выучиться музыке и просила сыграть каждый раз, когда в доме у них собирались ее друзья. Мать гордилась талантами дочки, которую она могла принудить сделать все, что пожелает, и лишить всего, что считает излишним, не считаясь с волей и желанием Люды.
Людмила, не умевшая заниматься ничем, кроме рисования и игры на пианино в то время, когда искусство было не в цене, не нашла мало-мальски стоящей работы. Везде ей предлагали какую-то ничтожную: продавщицей в магазине с низким заработком, официанткой в ресторане и тому подобное. Она согласилась на работу в ближайшем детском садике – учить детей рисованию, тем более что заработная плата не отличалась от тех, что предлагали ей в других местах.
– По крайней мере, буду заниматься тем, что умею делать и чем могу заработать на хлеб, а не сидеть полуголодной в ожидании, когда ты заработаешь на удачной сделке и устроишь пир! – такой аргумент она привела Ивану.
Однако вскоре Люда с удивлением обнаружила, что, помимо заработка, работа, вопреки ожиданиям, приносит ей удовольствие. Через месяц она пришла к выводу, что детская фантазия намного шире, чем она себе представляла. Для нее было открытием, что дети умеют смотреть на мир с самых разных сторон, но в результате воспитания, проводимого под предлогом развития ребенка и его дисциплины, а также благодаря запретам и многочисленным «нельзя» постепенно теряют эту способность. И происходит обратный процесс: вместо того, чтобы ребенок развивался и воображение его расширялось, его богатая фантазия и разнообразный внутренний мир все больше сужаются, пока он не научится видеть мир только с одной стороны – той, которую определяют взрослые.
Люда начала обучать детей рисованию, применяя не совсем обычные методы. Она стала играть им фрагменты из сочинений Штрауса, легко перебирая пальцами по клавишам. Ее руки то взлетали, то опускались, словно две крылатые птицы, наполняя воздух волшебной мелодией, и Людмила просила детей нарисовать то, что они слышали.
