Тщательно были выписаны только лицо и фигура девушки. Березка, трава, солнечное весеннее небо — все лишь намечалось мазками, тенями. Неоконченная картина уже местами потрескалась, кое-где потускнели, поблекли краски.
— Вот и готово, — бодро крикнул Сергей, входя в дровяник. — На ванну хватит. Теперь — про запас!
Он увидел раскрытую картину и смолк. Подошел. Забросил ее холстом. Поймал настойчивый, вопросительный взгляд Дубова и недовольно ответил:
— Недописал вот... тоже
— Почему в сарае? — изумился Дубов.
— Феня ее не любит, эту картину. Она и вынесла, — нахмурившись, пояснил Сергей.
После завтрака они съездили в мастерские, где Сергей показывал не столько свои работы — их было немного, — сколько работы других местных художников. Туда ему позвонили из театра и пригласили приехать посмотреть, как выполняются по его эскизам декорации к новому спектаклю.
— Очень хорошо! — обрадовался Дубов. — Едем...
Сергей замешкался.
— Да-да... только...
— Что еще?
— Только... Фене придется позвонить.
— Зачем? — изумился Дубов. — Не потеряет же она нас.
— Нет... Но она будет опять упрекать, что ее не позвали.
Сергей подошел к телефону, снял трубку. Потом посмотрел на Дубова и махнул рукой.
— Ладно! Не скажу, что в театр ездил.
В театре их уговаривали остаться, посмотреть дневной спектакль. Настроение у Дубова было воскресное, и он с удовольствием бы принял предложение. Но Сергей взглянул на часы и покачал головой.
— До начала — пятнадцать минут. Феня не успеет. А если без нее, скандал обеспечен.
Она встретила их настороженно. Спросила Сергея:
— Где был?
— В мастерских. Ты же знаешь.
— Из мастерских два часа как уехал. Я звонила.
Она стояла перед Сергеем и смотрела на него округлившимися, холодными глазами. Дубова будто не замечала.
— Из мастерских уехал в театр, — стараясь сохранить спокойствие, пояснил Сергей.
Феня подняла редкие брови и раздраженно переспросила:
— В театр?
Сергей повесил пальто, добродушно ответил:
— Там декорации пишут по моим эскизам. Вот и пришлось поехать. Режиссер попросил...
— Мог бы позвать меня, — зло заметила Феня и тут только оглянулась на Дубова. — Николай Трофимыч! Что же вы не раздеваетесь? Проходите...
Они вошли в гостиную, и разговор о театре возобновился.
— Говоришь, приняли эскизы? Интересно...
И в глазах Фени мелькнул такой неподдельный интерес, что Дубов почувствовал угрызение совести. «Да, надо было за ней заехать, — подумал он, — или позвонить, чтоб в театр приходила».
Феня подошла ближе к Сергею, примирительно посмотрела на него и, не скрывая радости, сказала:
— Это замечательно, что приняли! В театре ведь много платят!..
Сергей сдвинул брови, пинком открыл дверь в свою комнату.
— Сережа! — крикнула Феня вдогонку. — Я записала там. Заказ на вешалки... Двести штук.
Сергей вернулся.
— Какие вешалки?
— Видочки овальные... Помнишь, однажды рисовал? Они потом в вешалки для полотенец вставляются. Артель «Краснодеревщик» заказывает. Сам директор звонил. Завтра материал привезут.
— Да ты... что? — Сергей резко шагнул к Фене, и Дубов увидел, какой злобой зажглись его глаза, как нервно заходили на щеках желваки. — Я же просил! — раздражаясь, выкрикнул Сергей и остановился. Сделал над собой усилие, закончил фразу почти спокойно: — Я же просил: что касается моей работы, никогда не вмешиваться, не решать за меня.
И совсем примирительно добавил:
— Позвони директору, извинись...
Феня, считая, по-видимому, что угроза миновала, властно и грубо перебила его:
— Но ведь там...
Она слегка покосилась на Дубова и недовольно отвернулась.
— Знаю! — опять теряя спокойный тон, взревел Сергей. — Там хорошо платят! Но мне надоели эти дурацкие ремесленные поделки! Слышишь?..
Он нервно прошелся из угла в угол просторной, увешанной коврами гостиной и, задыхаясь от злобы, повторил:
— На-до-ели! Слышишь? На-до-ели!..
Дубов не узнавал его искаженного, побагровевшего лица.
— Но я же... дала согласие! — повысила голос Феня. — Неудобно теперь...
— На-до-ели! — крикнул Сергей и яростно пнул постланный на полу ковер. — На-до-ели! — повторил он и затравленным волком оглянулся на Фенины вышивки, полочки, фотографии, развешанные по всем стенам. Потом остановился у окна, прислонил разгоряченный лоб к холодному стеклу.
Феня притихла и вышла из комнаты. Почувствовав, что ее нет, Сергей обернулся, смущенно и виновато взглянул на Дубова. Они оба молча вошли в комнату Сергея.
Сергей плотно прикрыл дверь. Сели на тахту. Закурили. Серьезно и выжидательно посмотрели друг другу в глаза. Сергей первым отвел взгляд. Стряхнул пепел, медленно произнес:
— Николай Трофимыч...
Дубов понял, что сейчас состоится разговор, для которого Сергей так долго ждал его, бывшего своего наставника. Очень ждал...
— Николай Трофимыч!
Он сжал руками виски, уперся локтями в колени и долго сидел молча, словно прислушиваясь к своим мыслям. В коридоре раздался звонок. Сергей вздрогнул.
Было слышно, как торопливо прошла к двери Феня, открыла и голосом, полным недоумения и скрытого неудовольствия, произнесла:
— Кажется... дома...
По-видимому, она тут же взяла себя в руки. Потому что в следующий же миг приветливо, нараспев сказала:
— Проходите!.. Проходите, пожалуйста! Раздевайтесь.
Этот седьмой день пребывания Дубова у Сергея все окончательно объяснил. Стали понятными и значительными все мелкие и немелкие события, спокойные и озабоченные разговоры, равнодушные и заинтересованные взгляды. Этот седьмой день оказался тяжелым, неприятным и, наверное, неизгладимым для Дубова.
... Николай Трофимыч снова лежит на широкой тахте, Сергей — на раскладушке. Свет погашен, но глаза обоих открыты. Сергей зажигает спичку и снова закуривает. Он беспрестанно курит. Дубов заметил это сразу, как только приехал. Да и сам-то он в эти дни, кажется, стал больше курить...
Что же произошло?
Пожалуй, ничего особенного.
Пришли Роговы, хорошие знакомые Сергея и Дубова еще по заводу.
Пришли потому, что узнали о приезде Николая Трофимовича.
Феня начала готовить угощение.
Сразу завязался непринужденный, интересный разговор. Аркадий Рогов, сохранивший за эти пятнадцать лет веселый характер и прежнее остроумие, говорил образно, метко, увлекательно. Вера — его жена — была под стать мужу. Обнаружилось такое неподдельное, тонкое понимание друг друга, при котором разговор на любую тему понятен и приятен каждому собеседнику.
Дубов заметил, как развеселился и потеплел Сергей. Забавно жестикулируя, он рассказывал о недавней встрече с известным западным художником, посетившим Урал, и при этом хорошо, открыто смеялся. Потом вскочил со стула, убежал к себе и вернулся с большой тетрадью в яркой многоцветной обложке. Тетрадь, подаренная Сергею художником, была заполнена рисунками.
— Этот мой новый знакомый — модернист! — с добродушной насмешкой пояснил Сергей.
Вера раскрыла тетрадь и неуверенно перевернула ее вверх ногами.
— Не понимаю...
— И я тоже! — отозвался Сергей. — А между прочим, это «Зимний пейзаж».
Другие «пейзажи» и «фантазии» были еще сложнее: в нелепых сочетаниях прямых и кривых линий, хитрых сплетениях окружностей, квадратов, мазков, пятен невозможно было увидеть что-нибудь определенное.
Сергей заговорил о состоянии живописи на Западе, от живописи перешли к литературе.
Дубов слушал взволнованного Сергея, наблюдал, с какой добротой, уважением и лаской смотрит на него Аркадий, ловил восхищенный взгляд Веры и опять, как тогда, давно, испытывал чувство гордости за него — умного, увлеченного, интересного человека. Вера с чем-то не согласилась, и Сергей приволок стопу английских газет, нашел две статьи и в подтверждение своих мыслей довольно бойко прочел их.
— Ты... это... когда? — изумился Дубов.
