Петька все время стоял между креслами у ветрового стекла, как у огромного телеэкрана. Поммашиниста поглядывал на него изучающе, и Петька, чувствуя это, тоже косил глаза в его сторону: помощник связывал его, беспокоил.

— Чайком бы побаловаться, — не отрывая взгляда от полотна, сказал машинист, и помощник поднялся со второго кресла, ненадолго зажег свет, порылся в шкафчике, достал пачку чая.

— Садись сюда, — показал Петьке на освободившееся свое место.

При свете Петька постеснялся обернуться и рассмотреть парня. А тот рассмотрел.

— Садись, — повторил он и спросил весело: — Меня не помнишь?

Петька, уже устроившийся в мягком винтовом кресле, быстро повернулся. Парень, озорно щелкнув включателем, улыбаясь, постоял перед ним: на, мол, смотри. Узнавай. И так же неожиданно вырубив свет, ушел в заднюю кабину кипятить чай.

Петька его не признал, по испытал удовольствие от того, что не в первый раз уже узнают его здесь, на БАМе. Видно, запомнился он («намозолил глаза!») в тот приезд. Впрочем, может, помощник и путает его с кем — мало ли тут ребят прошло-проехало перед его глазами...

Машинист сидел в своем кресле легко, привольно, будто отдыхал. Рука словно ласкала контроллер. Дорога впереди была на редкость прямая, и он, видно, сбросил с себя постоянное напряжение, расслабился. Полуобернувшись к Петьке, спросил:

— Знакомы, что ли? Земляк?..

Петька не успел ответить. Вернулся помощник, предвкушая горячий завтрак, довольно потер ладони, объявил:

— Тушенку разогрел, чай готов. Туда пойдешь или принести?

— А ребята поели?

— Уже. Они нам кофе оставили.

— Нет, давай чай. А им мандарины отнеси. Нашел там?

— Да есть у них мандарины, — сказал помощник так, как Петькина мать сказала бы о картошке. — Я им грибов отнес. — Он помолчал и хитровато осведомился: — Кто это тебе маринованные грибки поставляет?

— Иди, иди, — прогнал его машинист. — Чай остынет. — Он сидел уже прямо, подавшись слегка вперед, и широкая сильная рука его лежала на контроллере властно.

Дорога пошла петлять, то справа, то слева обегая невысокие сопки и капризные извивы замерзшего Ольдоя. Петька не увидел, а угадал, как с ходу прошли они Муртыгит. Мелькнули входные и выходные огни, сигнальный фонарь дежурного по станции. Рассвет уже чуть потеснил ночь, разбавил ее голубовато-сиреневым мягким свечением, но не открыл глазам изменений, которые уже были на станции. Петька ожидал увидеть Муртыгит, как прежде, забитый составами, шумный, перегруженный, многолюдный и, открыв окно, высунулся, пытаясь разглядеть удаляющиеся переплетения станционных путей. Но там, позади, за хвостом их собственного состава, казалось, ничего не было, кроме домиков и жилых вагончиков, да ближе к лесу темнели на снегу под непроснувшимися кранами прямоугольники только-только выходивших из земли цоколей многоэтажек.

«Неужели Муртыгит?» — не поверил себе Петька и поднял стекло.

— Неужели Муртыгит? — спросил он машиниста, но тот не расслышал — двигатели гудели громко, — переспросил. А поняв, кивнул.

— Он самый. А что, не признал? Бывал здесь раньше?

— Бывал... Шагу негде было ступить, — прокричал Петька.

— Так это когда-а-а, — протянул машинист. — Год назад?

— Полтора.

— Ну, тогда запарка была. Разгружать негде, да и впрок многие присылали. Старались: раз для БАМа, — значит, скорее. А не всегда это надо. Надо — чтоб в срок. Теперь-то давно «расшились». Порядок на дороге. — Последнее он сказал по-хозяйски деловито, даже чуть хвастаясь.

Помощник притащил чайник, консервы. Попросил Петьку:

— Достань-ка там ложки. В ящичке.

Петька взялся было за ручку, но парень гаркнул:

— Не тронь, куда ты!.. — потянул такую же ручку слева, открыл бытовой шкафчик. Загремел в нем ложками, вилками. — А это, — он показал на ту, что торчала рядом, — аварийное отключение дизеля.

Петька запоздало испугался, ушел с кресла.

— Да ты не бойся. Запомни только. А то остановишь на полном ходу. — Он разложил снедь, тронул за плечо машиниста: — Остынет...

— А сам?

— Уже. С той бригадой.

Он сел вместо машиниста за панель с приборами и спокойно взял управление. Машинист так же спокойно принялся за еду, присев на откидную скамеечку, а Петьку усадив обратно в уютное кресло.

— Был такой случай, — добродушно рассказал он, показывая Петьке пример хорошего аппетита. — Тоже вот, вроде тебя, ехал один. Сидел тут же. Из любопытства открыл один ящичек, другой... Потянул третий... Дизель — как оборвало. Тишина. Встали. Что случилось? И он перепугался. Не понял, что сам виноват. Не обратил внимания, что за ручку ухватился. Не сопоставил... Мы по машине лазаем, ищем. И встали-то на таком месте, на подъеме. Потом, когда трогали, растянули состав. Было дело... Да ты ешь, — спохватился он, придвинул Петьке банку с тушенкой. — Не смущайся.

Петька стал рассматривать эти самые ручки и выдвижные ящички у столика, встроенного в углу перед сиденьем помощника.

— Видишь, — показал машинист, — одного цвета, одной формы, рядышком... И написано — едва увидишь. Конструкторы — или кто там, оформители? — виноваты.

Уже заметно светало, но в кабине по случаю завтрака горел свет, и успокоившийся, разомлевший от еды Петька, уже не стесняясь, рассматривал и машиниста — молодого еще, но начинающего грузнеть, и его помощника — мягкого в обращении, симпатичного... знакомого — да, да, явно знакомого Петьке парня.

Покончили с едой, убрали со столика. Машинист закурил, и Петька, втянувшийся за время учебы, закурил тоже.

Помощник продолжал вести тепловоз. Машинист, видно, доверял ему — сидел себе, спокойно покуривая, не смотрел ни на дорогу, ни на приборы. Может, чувствовал машину по звуку двигателя...

— К Пурикану подходим! — крикнул помощник Петьке, — Эй, парень!..

Петька вскочил, приник к стеклу, вспомнил разом и Пурикан — уютный, солнечный, гостеприимный, и железнодорожников, сидевших прямо на рельсах с книжкой Драгунского и по-детски беззаботно хохотавших... И высокого, в болотных сапогах парня с удочкой, с мокрой от свежего улова сумкой.

— Слушай! — рванулся к нему Петька, — Вспомнил тебя! Помощник у Ковалева. Владислав. Слава...

И в это время издалека поплыли в морозной матовой дымке два вагончика, сиротливо и неуютно стоявшие-в снегу на фоне сумрачной черной тайги, и возле одного — человек с сигнальным флажком, случайный, нелепый и одинокий в вековечной власти словно бы и не разбуженной здесь природы.

— Пурикан, — крикнул Слава и дважды коротко просигналил — победно и властно напомнил суровой здешней природе о силе человека, как будто этим хотел оберечь от нее того, кто стоял со свернутым желтым флажком у самого полотна.

— Это все? — в недоумении прокричал Петька. — Весь Пурикан?

— Разъезд, — спокойно сказал машинист. — Построят потом что надо. А пока — двое живут. Муж и жена. Дежурные. Сменяют друг друга.

Вот как... Было здесь горячее время: рядом — укладка, выемку в скале рвали, мост наводили... Временная станция, поселок. Лагерь студентов в лесу. Теперь: один вагончик — служебный, другой — жилье. И — вдвоем на всю тайгу... Жутковато.

Осенью семьдесят четвертого в Аносовской Петьку волновала близость Янкана. Глядя на окрестные сопки, он спрашивал у ребят, где, в какой стороне будет станция? И ему говорили: там, километрах в двух... Показывали куда-то на бесконечную, одинаковую тайгу, взбегавшую к вершинам сопок.

Он смотрел, напрасно пытаясь за что-нибудь ухватиться взглядом, и оставался по-прежнему в неведении: так где же он все-таки, этот будущий железнодорожный Янкан?

...Янкан был впереди: крутой подъем, перевал и «сырой» еще, не доведенный до кондиции путь.

Поезд пошел медленнее — двум «ТВ-3» труднее стало тянуть тяжелый, длинный состав. Машинист вел сам, гудками, а то и по рации переговариваясь с бригадой из второй машины. Управление велось синхронно, и это требовало немалого искусства. На извивах-петлях, высовываясь в окно, Петька видел почти весь изогнувшийся подковой состав, и все-таки каждый раз хвост его оставался где-то внизу, за поворотом, недосягаемый глазу.