— Впе-ре-ед!.. На Тын-ду-у!.. — А за ним бежали ребятишки помладше, стараясь не отставать и едва поспевая, и тоже крича на разные голоса одну-единственную эту фразу.

Петька прислонился к фургону и рассмеялся. И понял, ощутил, поверил, что он наконец на БАМе. И тогда только заметил с головой залезшего в автомобильный мотор шофера и припомнил разом ночной лес, фары попутного «газика», деловитое, доброе «по пути!» и удобную быструю езду, а потом вынужденную остановку, и нервный, невеселый ход машины дальше, до поселка.

— Где аносовские-то? — вспомнил Петька и тронул спину шофера.

Тот вылез из мотора — не злой и не грязный, приветливо оскалился:

— Спать ты горазд! А парни ночью уехали. Попутка оказалась.

— Что, плохо дело? — кивнул Петька на открытый капот.

— Прокладку пробило. Ночью-то негде взять, а сейчас ребята из мехколонны выручили.

Он снова полез в мотор, сказал уже оттуда, не поворачиваясь:

— Заменил уже. Последние болты закручиваю.

— Спасибо тебе, — стиснул его сзади за плечи Петька. — Легкой дороги.

— Такой здесь нет, — весело обернулся шофер и сощурился. — Будет, однако.

Петька вспомнил, как ночью, когда дотянули наконец до Бама, этот же самый шофер отчаянно выругал его. Вспомнил и сказал:

— Ты... того... Извини меня. В другой раз встретимся...

— Ладно, — примирительно подтолкнул его локтем шофер. — Отваливай! Встретимся — видно будет.

Если уж начистоту, то за руготню эту Петька был ему благодарен. И винил самого себя.

Дотянули они тогда до Бама, завидели редкие уличные фонари — два-три на весь приземистый, затаившийся в темноте поселок, и он сразу хотел было пойти на эти огни, поискать прибежище. Стал торопливо совать шоферу трояк, неловко бормоча при этом слова благодарности. А тот, раздосадованный поломкой, откидывал капот своего забарахлившего «газика» и не слушал, не понимал, о чем речь. Аносовские ребята одернули Петьку:

— Не лезь под руку. Чего там тебе?..

Петьке не терпелось расплатиться. Он был благодарен и не хотел оставаться в долгу. Нащупал на шоферской куртке карман, затолкал туда деньги. Шофер заметил, вытянул обратно трояк, вложил Петьке в руку и поначалу сказал поучительно:

— От этого отвыкай. Здесь тебе не Садовое кольцо и даже не Чуйский тракт. И «газон» мой не такси в шашечку. Бывай здоров!

Петька все стоял около него в замешательстве, и тогда шофер, обозлившись и на подкачавший свой «газон», и на зануду пассажира, отвесил в сердцах такое забористое ругательство, что Петька растерялся, а два других пассажира отошли в сторону.

Изругав Петьку, устыдив его и, между прочим, объяснив, что сам он не крохоборничать, а работать на БАМ приехал, что, слава богу, зарабатывает здесь не бедно, шофер поостыл и сказал всем троим:

— Лезьте обратно, спите. До утра нечего делать. И ты тоже, — особо обратился он к Петьке. — Куда пойдешь-то сейчас.

— ...Ну, ладно. Бывай! — попрощался Петька с шофером и вышел на дощатую бамовскую улицу.

Ребятишки уже неслись с тем же кличем обратно от магазина и волокли теперь сумку все вчетвером, взявшись по двое за каждую ручку. «Вперед, на Тынду!» катил уже не порожняк, а груженный хлебом и молоком состав.

Проводив его взглядом, Петька осмотрелся внимательнее. Ладные деревянные дома — щитовые, догадался он, — стояли один к другому, и над дверьми висели деловые, лаконичные, без всякого там дизайна вывески: «Столовая», «Магазин продуктовый», «Магазин промтоварный», «Общежитие», «Клуб»... И только одна — красочная, со смешным рисованным человечком и веселой надписью «Буратино». Во дворе дома с таким игрушечным названием — грибки, песочницы, качели — словом, универсальная, хорошо обжитая детсадовская площадка. Это Петьку удивило и даже вроде разочаровало. Он поискал глазами палатки строителей, не нашел, и это тоже ему, жаждавшему трудностей, не понравилось.

Голод давал себя знать. Раскрытая столовская дверь манила аппетитными запахами, но Петька, демонстрируя выдержку, не торопясь, прошел мимо. Первым делом надо было найти контору, или штаб, или... как там еще называется место, где оформляют новичков на работу.

Пока он так медленно прохаживался вдоль единственной, аккуратно спланированной улицы, его приметили бамовские девчата: видно, по неуверенности, по рюкзаку за плечом догадались, что новенький. Подошли, спросили как старого знакомого:

— Ты что, приехал только?

И догадались, что ему надо.

— Вот здесь, — та, что побойчей, показала на дом, возле которого они остановились, — ОВЭ. А там, — махнула рукой в противоположную сторону — ГОРЕМ.

— Ну и что? — не понял Петька. — Мне-то зачем?

Он подумал: решили подшутить. И, чтоб не попасться на удочку, пошел себе дальше.

— Чудак человек! — догнала его бойкая девчонка. — Куда пошел? Этой дорогой не с рюкзаками — с ведрами ходят.

— Колодец, что ли, там?

Девчонка весело рассмеялась, а подруга ее осталась стоять в сторонке, и Петька заметил вдруг, что смеется только одна из них, а та, вторая, даже не улыбнется. Смотрит на него издали каким-то отсутствующим, затаившим не то печаль, не то тоску взглядом. Бойкая девчонка все смеялась — не могла успокоиться. Сквозь смех все-таки пояснила:

— За брусникой с ведрами ходят. Туда, в сопки... — Она махнула рукой вдоль по улочке и смеющимися глазами вновь прицелилась к Петьке. — Между прочим...

Своим беззаботным смехом и каким-то уж очень праздным видом она раздражала Петьку. Очевидно, раздражала и подружку: ни слова не говоря, та медленно повернулась и медленно пошла в сторону, противоположную брусничным сопкам. Спутница ее ничуть этим не огорчилась, даже вроде обрадовалась.

— Между прочим, — многозначительно повторила она и лукаво потупилась, — ГОРЕМ — это что, думаешь?

Ей явно не хотелось отпускать парня.

Не сомневаясь, что эта хохотушка морочит ему голову, Петька все же сказал:

— Женское общежитие, наверное.

Девчонка ойкнула и снова так весело, так заразительно рассмеялась, что Петька тоже улыбнулся, а подруга ее обернулась и остановилась, их поджидая. Тогда хохотушка энергично взяла Петьку под руку и пошла с ним шаг в шаг, не торопясь, точно прогуливаясь. Она не переставая говорила, а поравнявшись с подружкой, прихватила под руку и ее, а та, все еще удрученно молчавшая, неодобрительно глянула на нее из-под ресниц, а потом остановила изучающий взгляд на Петьке.

— ГОРЕМ — это строительный поезд, — просто сказала она. — Головной ремонтный... Вам туда и надо пойти.

Они проводили Петьку до двери с вывеской «ГОРЕМ-28. Участок № 1». Молчаливая девушка осталась на улице, а хохотушка потолкалась с ним вместе в узком, битком набитом людьми коридоре, заверила, что они еще встретятся, и ушла, растолкав парней, куривших у раскрытой двери. Только тогда Петька подумал, что с девчатами был невежлив — даже имен не спросил. Подумал и тут же забыл о них.

В коридоре перед кабинетом начальника участка толпились такие же, как и Петька, отовсюду приехавшие ребята. Начальник еще не принимал. Шла пятиминутка.

Сквозь тонкие дощатые двери было слышно, как коротко, но обстоятельно говорили прорабы: об объемах предстоящих работ, о состоянии техники. Называли цифры, фамилии, марки машин... Звонил телефон, отрывая начальника от рапортов, и тот отвечал спокойным, прочным голосом — кому-то давал советы, распоряжения, либо говорил: «Да, да. Слушаю. Понятно» — и возвращался к рапортам. Но отрывали его все-таки редко. Видно, время это строго принадлежало планерке.

Наконец за дверью послышался шум отодвигаемых стульев, общий нестройный разговор, и ребята в коридоре оживились. Из кабинета стали выходить прорабы и бригадиры. Но тут, пробежав мимо толпившихся парней, к начальнику прорвалась какая-то женщина, панически прокричала:

— Александр Иванович! Столовую закрывают! Хлеба нет...

Выходившие руководители вернулись в кабинет, а начальник участка все тем же невозмутимо спокойным — без тени суеты или раздражения — голосом попросил: