А однажды Светка застает в «курилке» совсем необычное. В центре комнатушки стоит смущенная, раскрасневшаяся Нина Спиридонова и, держа в руках свертки, растерянно произносит:

— Ой, девочки! Спасибо вам! Большое спасибо!

Девчата вокруг нее шумят, аплодируют, подбегают целовать.

Светка догадывается, что у Нины день рождения, и тоже подходит, поздравляет.

Вырвавшись из объятий девчат, Нина убегает и возвращается с большим кульком шоколадных конфет.

— Девочки, угощайтесь!

Светке весело и как-то очень хорошо в этой большой, дружной компании. Хорошо и вместе с тем грустно. А грустно оттого, что все эти девчата не ее друзья. Светка невольно вспоминает: как часто случается, когда все-все — и знакомые, и родные, и даже она сама — забывают о ее, Светкином, дне рождения. А в бригаде штукатуров не забывают ни одного такого дня. Заранее покупают подарки, выбирать их бегают в магазин чуть ли не всей бригадой.

Прежде Светка смотрела на маляров и штукатуров несколько свысока. Считала: самый главный человек на стройке — каменщик. И всегда старалась подчеркнуть это превосходство. И если бы в строительной школе ее не приняли в группу каменщиков, она ни за что — ни на что на свете! — не согласилась бы учиться на маляра или штукатура. И вдруг теперь она ловит себя на мысли, что ей становится интересна работа в штукатурной бригаде.

Светка иногда даже выгадывает время, чтобы сбегать к белоусовцам в рабочие часы. Задержат, например, подвоз кирпича, каменщики простаивают, и она мчится к штукатурам. Прибегает туда и удивляется. Даже на улице слышно: девчата поют! И не как-нибудь там, а очень даже хорошо, на два голоса поют. Поют и при этом бойко работают мастерками, шаблонами, забирают потолки, тянут карнизы, ровняют оконные и дверные откосы. Светка стоит, слушает, потом незаметно уходит к себе.

Приближается Новый год. Светкины соседи по общежитию шьют маскарадные костюмы, парни из ее бригады, лукаво подмигивая, потирают руки: «Эх, выпьем! Сам бог велел...» А штукатуры из бригады Белоусова тревожно совещаются: «Успеем ли?.. Ведь как бы хорошо сдать дом к первому января...» Светка с интересом рассматривает маскарадные костюмы, весело принимает приглашение парней «выпить и повеселиться», но самое важное для нее сейчас не бал-маскарад и не праздничное застолье. Главное, чтобы белоусовцы успели.

Она приходит в их бригаду, даже когда не совпадают смены. Смотрит, как девчата работают, берет инструменты, пробует работать сама. Радуется, если у нее получается, и очень переживает неудачи. Девчата, не принимавшие прежде всерьез ее интереса к штукатурному делу, теперь все объясняют и показывают. Зоя Алексеевских учит затирать откосы. Шура Михайлина берет в помощницы, когда надо, готовить раствор. Маша Гукова показывает всевозможные шаблоны карнизов. В предновогодние дни бригада работает очень напряженно, но по-прежнему весело, с песнями. К новогоднему балу белоусовцы тоже подготовились, и Светка знает даже, какие у девчат костюмы.

По этим костюмам она и пытается найти штукатуров в праздничной сутолоке новогоднего маскарада. Гремит музыка, шуршит серпантин, танцуют вокруг нарядной елки веселые люди. Светка чуть не каждому заглядывает в лицо, но никого из белоусовцев не находит. И уже в разгар вечера узнает, что они не придут. Сказали по телефону, что пусковой объект заканчивают. Просили их номера из концертной программы вычеркнуть.

— Они так готовились, — расстраивается Светка. — Костюмы шили...

Ей становится одиноко на этом веселом и шумном вечере. Она отмахивается от знакомых, отказывается от приглашения на танцы. Озлобляется, когда парни пытаются затащить ее в буфет и угостить вином. Вырывается от них, называет своих друзей каменщиков пьяницами и подонками. Ей очень обидно, что белоусовцев нет здесь. А еще обиднее, что сама она сейчас не с ними, не на пусковом объекте.

И Светка уходит с вечера, не дождавшись конца.

Начальник участка возвращает Светке заявление и твердо говорит:

— Нет! Эта бригада передовая, особенная... Не могу перевести вас туда.

— Я вас очень прошу...

— Не могу!

Светка резко поворачивается, выбегает из кабинета. А в обеденный перерыв, стоя посреди тесной «курилки», громко, взволнованно говорит девчатам:

— Я хочу вместе с вами!.. Понимаете?

Голос у Светки дрожит, руки не находят себе места.

— Вы все знаете, какая я. Грубая... Пила... Курила... Но я хочу.... жить правильно. Примите...

Она опускается на перевернутый вверх дном ящик и закрывает лицо руками. В «курилке» становится тихо. А дотом Петр Тимофеевич очень спокойно спрашивает девчат:

— Что мы ответим Светлане?

И опять становится тихо, и Светка еще ниже опускает голову.

Наконец в дальнем углу слышится сдержанный шепот, потом кто-то говорит вполголоса, кто-то начинает громко спорить. Поднимается шум. И среди этого шума Светка улавливает громкие возгласы:

— Принять!

— Работник она отличный, а вот человек...

— Что «человек»? Ей еще и восемнадцати нет! «Человек» только начинается...

— Ну да! Примешь, а она всю бригаду опозорит.

— Сперва пусть исправится, а потом посмотрим...

— Да она уж давно от прежней своей жизни отошла! Не заметили разве?

— Видели мы таких!..

— А знаете, я ей верю! Все равно что самой себе верю!

Последняя фраза перекрывает все остальные, переворачивает Светкину душу, заливает лихорадочным румянцем ее широкое веснушчатое лицо.

Кто это сказал? Зоя Алексеевских? А может, Шура Михайлина? Или Маша Гукова? Или Галя... Светка поднимает глаза и встречается взглядом сразу с десятками глаз, веселых и добрых.

— Так как же решили? — спрашивает Петр Тимофеевич.

И все начинают кричать:

— Принять!.. Верим ей!.. Пусть пишет заявление!..

— Я... написала, — поднимается с ящика Светка. — Только начальник не взял. Отказал мне.

Тогда чуть не все тридцать человек идут к начальнику участка и уговаривают его перевести каменщицу Светлану Дедову в бригаду штукатуров.

Светка набрасывается на новую работу с жадностью. Она оказывается терпеливой и способной ученицей. А знания, приобретенные ею во время работы каменщиком, приносят большую пользу штукатурной бригаде.

Иногда Светка вспоминает о бригаде, из которой ушла. Вспоминает нехотя, без сожаления, но почему-то с чувством вины перед ребятами. Будто сама она пришла к свету, а их оставила... Она собирается пойти к ним и поговорить начистоту, откровенно. Сказать, почему ушла... И когда наконец приходит к каменщикам, застает там другую бригаду.

— А где же?.. — озирается она по сторонам.

— Своих потеряла? — сдержанно спрашивает девушка-подсобница. — Так их пятый день нет. Бригадира сняли. За пьянство... А каменщиков две передовые бригады к себе пригласили. Они и перешли.

«Вот и хорошо, — думает Светка. — Очень хорошо что передовые бригады к себе их взяли... Ребята-то ведь они стоящие! Отличные каменщики!»

Антон потерял голос. Об этом сказала его жена, Люся, остановив Геннадия на лестнице. Сказала и, припав к перилам, заплакала.

Геннадий ничего не ответил, только поправил на ее вздрагивающих плечах теплый шарф. Укрыл этим широким мягким шарфом ее плечи так, словно Люся озябла и ее надо согреть.

Они стояли на пустой лестнице в пустом театре, когда кончились дневные репетиции, а до спектакля оставалось еще несколько часов. Геннадий молчал, а Люся все тише, все безнадежнее повторяла сквозь слезы: «Что будет?», и шарф сползал, а Геннадий снова укутывал ее плечи.

Он искал и не находил слов, которые могли бы утешить ее, потому что слов таких у него не было. Вернее, не было в нем того чувства искреннего сострадания, которое могло бы сделать любые — самые обыкновенные, самые банальные — слова теми единственными, какие были необходимы. Он этого не осознавал, только растерянно ощущал: чего-то в нем нет, чего-то недостает, что-то мешает принять горе друзей в свое сердце. А главное — Геннадий не мог поверить, что голос Антона — необыкновенно свободный, летящий, — голос, которому, казалось, никогда не будет конца, — исчез, умер.