- Вы должны так подгадать, - поучал Василий Иванович приставов, - чтобы под Вязьмой или Волоколамском пересеклись пути барона и датских послов, которые станут возвращаться домой после моего приема. Их общения между собой лучше не допустить, а барону, вроде по установившейся дружбе, шепнуть, что, дескать, с Данией заключен договор против Швеции и Польши с Литвой. Очень важно для державы моей, чтобы вы не оплошали.
- Не оплошаем, государь. Наизнанку вывернемся, стараясь угодить посольству, особенно барону, но мы ж не виноваты, что людишки ленивы и не умеют ловко что-либо делать.
- Вот-вот, лень и глупоумие. И еще - полное непослушание.
Задумка удалась лучше некуда. Судить можно обо всем этом по сообщению барона Герберштейна императору. В нем он пишет и о неустроенности глухих рытвенных дорог, с непролазной грязью в низинах и о полном отсутствии мостов через все до единой речки. Барон описал и нравы русского крестьянина: ленив, неповоротлив, неумеха. Высказал посол недовольство приставами, которые, правда, старались по мере своих сил, но не могли одолеть равнодушие и лень. Так и не догадался ученый и хитрый барон, как характеризовали современники Герберштейна, что его просто-напросто водили за нос, везли не по прямоезжим и ухоженным дорогам, а специально выбирали глухомань. Мог бы понять это, чуть поразмыслив. Ведь после Вязьмы повезли его по широким дорогам с добротными мостами через реки и речушки, но настолько был уверен барон в своей оценке, что не мог уже мыслить о России иначе, как о ленивой и непослушной даже царям стране. Ну, да Бог с ним. Его оценка ничего не могла изменить в самой России.
Вопреки обычаю Кремля откладывать прием прибывающих послов не менее чем на неделю, Василий Иванович назначил барону Сигизмунду Герберштейну встречу в большом тронном зале на следующий же день после его приезда. Правда, сам прием ничем не отличался от других, в которых заинтересована Россия: царский трон на возвышении сверкает драгоценными каменьями, за спиной государя пара белоснежных рынд. Справа от Василия Ивановича - брат Андрей, слева - дьяк Посольского приказа. От них, словно крылья взлетающего лебедя - рынды. В белом бархате, шитом жемчугом, в белых же высоких шапках. «Крылья» эти упираются в лавки, покрытые узорчатыми полавочниками; на лавках расселись бояре по знатности своего рода. Все в мехах и бархате, в куньих горлатных шапках.
Тихо и чинно в тронном зале. Никто не шелохнется. Таково правило. Точно в установленное время туда вошел барон Герберштейн в сопровождении своих людей. Он нес, как что-то священное, запечатанный печатью императора свиток. Перед троном барон поклонился в пояс.
- Мой господин, император великой империи (при этих словах царь встал), и его наследник Карл Второй (Василий Иванович снова встал) шлют тебе, царь всей Руси, слово братской дружбы.
Барон припал на колено перед троном государя и подал ему свиток. Подьячий Посольского приказа, он же толмач, стоял сбоку в нескольких шагах от трона, чтобы, как было принято, взять свиток, но Василий Иванович, жестом остановив его, сам принял послание.
- Мы внимательно изучим слово императора (Герберштейн, поднявшийся с колена, при упоминании об императоре низко поклонился) и без промедления приступим с тобой, барон, к переговорам. Вести переговоры станет от моего имени брат мой, князь Андрей Старицкий, знатные думные бояре. А сейчас тебя, барон, приглашаю отобедать со мной.
Далеко не всем послам выпадала такая честь, и барон поблагодарил Василия Ивановича с поклоном. На этом торжественный прием должен был бы закончиться, но Герберштейн попросил еще слова.
- Слушаю тебя, барон, - сказал царь и нахмурил лицо, Давая понять послу, что тот, нарушив установленный порядок, проявляет бестактность.
Барон же вроде бы вовсе не заметил недовольства царского, заговорил не тоном просителя, а уверенно, полагая, что об отказе нечего даже думать.
- Король польский Сигизмунд Казимирович Ягеллон. - Сделав паузу, Герберштейн ожидал, что царь хотя бы привстанет, но тот продолжал сидеть, и послу ничего не оставалось, как продолжить дальше: - Польский король послал к тебе посольство, оно прибудет примерно через неделю. Прошу тебя принять послов с достоинством.
- Мы не договаривались с Сигизмундом обмениваться посольствами, - невозмутимо заметил государь.
- Это мой совет королю польскому. Он не желал, но я убедил его.
- Из уважения к тебе, барон Герберштейн, приму. Теперь же - в трапезную. Остальные вопросы, все недоговоренное - на переговорах. Отдохнешь с дороги день-другой и - за дело.
Переговоры начались на третий день утром. После молитв. Андрея Старицкого благословил сам митрополит.
По установленному обряду первое слово было за князем Андреем:
- Царь всей России, великий князь Московский, князь Тверской, Ярославский, Рязанский, Казанский, Смоленский и иных всех земель российских, внимательно изучил послание императора и готов ответить на все его предложения. Поочередно. С чего начнем?
- Обсудим предложенное императором объединение всех сил Европы против наступления мусульман и захвата ими нескольких христианских стран, за которыми на очереди другие. Магометан нужно остановить общими усилиями.
Толмач Истома перевел слово в слово сказанное Герберштейном, Андрей Старицкий попросил ответить дьяка Посольского приказа, и тот согласно кивнул.
- Мы готовы вступить в общий союз и послать полки на султана турецкого, но в послании императора ни слова не сказано, какая из сторон сколько выделит войска и под чью руку это войско будет поставлено? Ратное дело сильно единым воеводством.
- Мой господин предлагает вам начать войну, и тогда вся остальная Европа, вдохновившись вашим примером, пошлет на Османскую империю свои войска.
Так и хотелось Андрею Старицкому бросить в самодовольное лицо барона, считавшего, что имеет неоспоримое преимущество над сидевшими перед ним князьями и боярами, фразу, сказанную Глинским: «Чужими руками жар загребать?!» Однако князь усилием воли сдержал свое возмущение и с нарочитым удивлением спокойно спросил:
- Но разве советники императора, его военачальники не знают, что мы уже давным-давно воюем с агарянами[140], проливая свою кровь?
- Но речь идет не о Крыме и Казани, не о Золотой Орде, которая, как нам известно, дышит на ладан. Речь идет о самой Османской империи.
- Странно слышать из уст твоих, ученый муж, знатный посол, подобные слова. Вести переговоры в начале войны с Турцией, не зная, что Крым подвластен султану, допустимо ли? В каждом походе крымцев всегда есть янычары и турецкие пушки с пушкарями. Мы ведем войну с Османской империей, а Европа что-то не вдохновляется, не посылает на помощь нам свои войска. Она безразлично взирает на то, как магометане разоряют Россию. К тому же никто: ни император, ни Папа Римский не осуждают польского короля Сигиз-мунда, который подкупом натравливает крымцев на Россию.
- Не голословное ли обвинение?
- Нет. Я сам вместе с воеводой Хабаром-Симским разгромил под Рязанью тумены царевичей, сыновей крымского хана, купленных Сигизмундом.
Андрей Старицкий подробно рассказал о разбойном налете царевичей Мухаммед-Гирея и Барнаш-Гирея, сколько золота и серебра они получили за этот поход от Сигизмунда. Сам рассказ и перевод каждой фразы заняли довольно много времени, и князь Андрей предложил:
- Видимо, на сегодня достаточно. Продолжим переговоры завтра. Как, бояре?
Все согласились, а дьяк Посольского приказа уточнил:
- За ночь подготовим и передадим завтра барону Герберштейну письменные свидетельства о всех фактах подкупа крымцев не только Сигизмундом, но и предшественником его.
Толмач Истома перевел сказанное, и барон Герберштейн согласился, хотя без особого удовольствия. Он понял позицию русского царя, и теперь ему предстояло привлечь всю свою хитрость и изворотливость, чтобы переубедить Василия Ивановича и добиться, чтобы Россия начала вести войну с Турцией. И еще барон понял, что не лыком шиты и брат царев, и дьяк Посольского приказа, и все остальные бояре, которые почти не вмешиваются в ход переговоров, но уж если любой из них говорит что-либо или спрашивает, то это всегда к месту и всегда не пустая болтовня. Сдаваться, однако, Герберштейн не собирался, ведь и он не промах, да и советники его довольно разумны.
