Все так и произошло, как Константин Острожский наметил по совету князя Михаила Глинского: жолнеры и шляхтичи - особенно прытко шляхтичи - улепетывали от русских полков, которым казалось, что вот-вот они догонят отступающих в панике и начнут крушить их, но вдруг ляхи очистили поле, резко отвернув вправо и влево, а русскую рать встретил дружный залп многих десятков пушек и нескольких сотен рушниц.

Какое-то время конники продолжали нестись сломя голову, кони их перескакивали через завалы раненых и убитых коней и всадников, но второй залп вовсе остудил пыл погони. С поля раздавались крики, стоны, ржание, проклятия ротозеям воеводам. Ляхи же, только что панически бежавшие, ударили с боков.

Вот теперь паника охватила русское войско. Не показная. Настоящая. Теперь пришел их черед бежать от врага. Однако нет у русских ратников никакого заслона, который бы встретил грудью несущихся следом шляхтичей и конных жолнеров. По мосту, который отчего-то никто не подумал разрушить, успели перемахнуть на левый берег более тысячи жолнеров с рушницами, и огонь этих рушниц встретил бегущих. Так и гнали поляки с литовцами русских ратников, безжалостно рубя их, и на плечах бегущих ворвались в тан воеводы Челяднина. Его полки тоже не смогли оказать никакого сопротивления. Гибли. Сдавались в плен.

Об этом страшном поражении, какого не было еще за сю многолетнюю войну с Польшей и Литвой, тайный Подьячий узнал от догнавшего отряд гонца, который спешил к царю Василию Ивановичу и попросил сменить его загнанного коня на более свежего.

- А какого ляда спешка?

- Позорище горькое: тысяч тридцать полегло на берегу Днепра. Не менее пленено. Воеводы Булгаков и Челяднин тоже захвачены, - со вздохом поведал гонец й, получив нового коня, поскакал дальше.

И хотя отряд, сопровождавший взятого под стражу Глинского, отъехал уже довольно далеко от Смоленска, тайный подьячий приказал двигаться еще спешней, высылать большие передовые и боковые разъезды, но особенно многочисленные - тыловые. Вскоре тысяцкий для защиты тыла поезда выделил пару сотен ратников.

Успокоился подьячий, который почти беспрестанно крестился и приговаривал: «Пронеси, Господи», только при подъезде к Боровску, когда им встретился царский гонец, теперь уже скакавший в Смоленск с повелением князю Василию Шуйскому[124] удерживать крепость до подхода помощи.

Конечно, этого гонца ждала печальная участь: поляки и литовцы уже окружили Смоленск плотным кольцом, потому ни туда, ни оттуда никто проскользнуть не мог, и гонца, который не знал потайного хода, перехватили. Однако воевода Василий Шуйский не ждал государева слова, понимая, что его невозможно получить, и, несмотря на панику, возникшую в городе после разгрома русского войска под Дубровно, не собирался сдавать крепость. Остатки от полков, оказавшихся без оружия и почти без воевод, многие из которых погибли или были пленены, значительно пополнили ряды защитников крепости, и это прибавило уверенности наместнику, что Смоленск устоит. Ко всему прочему Шуйский знал о резервных полках в Боровске и не сомневался, что царь поспешит прислать их на помощь.

Действительно, Василий Иванович так и решил поступить и, позвав брата Андрея, повелел:

- Тебе спешно скакать в Боровск и вести оттуда полки к Смоленску. Его, как я понимаю, после предательства Глинского и разгрома на берегах Днепра, непременно осадят ляхи с литвой всеми своими силами. У тебя есть опыт Рязани. Поступи точно так же. Еще будет лучше, если ударишь по ляхам в то время, как они пойдут на приступ.

- Все понял, - с достоинством ответил князь Андрей Старицкий, хотя едва скрывал радость и сдерживал слова: «Спасибо, брат», которые готовы были сорваться с языка. «Окончательно доверяет! Признал мои способности!» - ликовал он.

Вполне ясно, что Андрей Старицкий преувеличивал свои способности. Не совет бы Хабара-Симского, чем закончилась бы встреча с туменами Мухаммед-Гирея, трудно сказать. Да и теперь пойдет он торным путем, испытанным под Рязанью, подсказанным Хабаром-Симским.

- Спеши, - еще раз потребовал царь, - я верю князю Василию Шуйскому, но может статься измена. Давно ли город под моей рукой? Не отвыкли, считаю, - особенно бояре - от польской короны.

Верное предвидение. В Смоленске набирал силу заговор. Его душой, как ни удивительно, стал православный епископ Варсонофий. Он послал своего племянника, тоже служителя православной церкви, в стан Константина Острожского с уведомлением, что если тот подойдет к городу без промедления, ему вынесут ключи.

Предательский расчет на то, что никто не заподозрит в крамольных делах православного священника, оправдался: никто и не остановил коварного посланца, и он спокойно передал весть о заговоре Острожскому. В спешном порядке всего с тысячью всадников тот подступил к Смоленску, особенно не озаботившись его осадой, и просто-напросто ждал, когда откроются ворота крепости.

Напрасно ждал польский воевода. О заговоре в городе наместник уже знал. Сообщили о нем Шуйскому люди князя Михаила Глинского, из которых не все возвратились на службу к своему господину, а с его согласия остались в Смоленске, ибо основательно в нем обжились. Они еще не знали об аресте Глинского, но если бы даже знали, вряд ли поступили иначе: поскольку были не только добрыми слугами князя, но и патриотами России.

Всю ночь шли в городе аресты, а когда всех заговорщиков свезли во дворец наместника, Шуйский собрал совет:

- Как поступим с предателями, изменившими присяге?

- Казнить на площади у соборной церкви. А епископа поставить на паперти под доброй охраной, пусть взирает на сотворенное его грязными руками.

- Верное слово. Пусть полюбуются горожане, узнают, что ждет каждого, отступившего от присяги царю всей России.

- А не лучше ли на стенах? Пусть ляхи тоже увидят, может, тогда дойдет до них главное: город ворот не откроет.

Именно этот совет лег на душу советника, и он твердо заявил:

- Так и поступим, - а подумав, добавил: - Считаю полезным все, чем одарил бояр (а в заговоре участвовали почти все бояре) наш государь, пусть сами унесут с собой.

Заулыбались собранные на совет, представив ошеломляющее зрелище. А наместник завершил свое распоряжение:

- К исходу ночи вздернуть заговорщиков. Всех, кроме епископа. Пусть государь с митрополитом решают его судьбу. Вешать на таком расстоянии друг от друга, чтоб на всю стену хватило.

Воевода Константин Острожский, проснувшись на рассвете, откинул полог своего великолепного шатра, спокойно перешагнул его порог, уверенный, что миновала последняя ночь, проведенная им в шатре. Сегодня город откроет ворота и устроит ему, любимцу Сигизмунда, пышный прием, отведет ему покои в древнем дворце великого князя Мономаха. Глянул Острожский на крепостную стену и обалдел: по всей ее длине, сколько видел глаз, на равных промежутках друг от друга торчали виселицы, на которых болтались смоленские бояре в собольих шубах, в бархатных кафтанах, шитых золотом, серебром и жемчугом, а на груди почти каждого висели золотые блюда, золотые и серебряные кубки, связки собольих и лисьих шкур. Ёкнуло сердце у Константина Острожского, повидавшего много на своем воеводском веку, но подобного еще не встречавшего.

«Утер князь Шуйский мне нос, - признался он себе, но тут же с самодовольной гордостью человека, не знавшего поражений в сечах, пригрозил: - Ничего! Поглядим, кто восторжествует последним!»

Поскакали гонцы воеводы Острожского с приказом спешить к Смоленску всем, вплоть до самого малого шляхетского отряда, везти с собой все имеющиеся пушки и весь огневой запас. Сроки Константин Острожский установил предельно короткие, ибо опасался возможных вылазок, а у него под рукой войска - кот наплакал.

Как ни крути, быстрей быстрого не получится. Почти неделя миновала, пока под Смоленском собралось польско-литовское войско. Но вся эта спешка, вся подготовка к приступу не иначе, как шаг высокомерия, а к тому же |и переоценка своих возможностей. У поляков не было таких громобойных пушек, какие имелись у русских, осаждавших прежде Смоленск, да и войска у Острожного набралось всего сорок тысяч. Забыл он, что вряд ли удалось бы взять Смоленск русской рати, не подними князь Глинский в городе бунт. На что рассчитывал Константин Острожский, совершенно не понятно. На свой 'полководческий талант? На ратное везение? Да, в плевых сечах он побеждал даже меньшим числом. Но там иная тактика, там можно изловчиться и победить врага хитрым маневром, а крепость есть крепость. Тактика здесь почти у всех одна: круши стены, разбивай ворота или лезь на стены, не жалея головы. Ничего нового за многие столетия не придумано, не предложил ничего нового и Острожский. Не имея дальнобойных крепкоствольных пушек, он возложил все надежды на туры, но едва туры вырастали под стенами и готовились принять на свои площадки пушки, как крупные ночные вылазки, сбивая заслоны, растаскивали их по бревнышку.