Но кальвинизм нужен был им и по другой причине. Многочисленные дворянские свиты знатных родов юга Франции в церковной организации кальвинистской церкви обретали новые узы, которые связывали их с «оптиматами», превращавшимися в пресвитеров новой церкви. На орлеанских штатах 1560 г. группа сеньоров представила королю мемориал, в котором она высказывала мнение, что каждый крупный сеньор имеет право избрать ту религию, которая ему больше нравится, в полном соответствии с постановлением аугсбургского религиозного мира 1555 г., т. е., прибавляли петиционерм, согласно принципу «cujus regio ejus religio» («чья страна, того и вера»).

Для этих сеньоров религиозная война была и потому желательна, что внешние войны предшествующих царствований подняли авторитет королевской власти и дворянство начало уходить из-под влияния своих сеньоров. Теперь во главе своей религиозной общины сеньоры шли на борьбу с королевской властью за свои вольности, а в случае удачи — и за свою политическую независимость. Один из чрезвычайно наблюдательных современников Клод Атон прямо писал, что «крупные гугенотские сеньоры, группирующиеся вокруг Конде, мечтали вовсе не о высоких должностях при короле, но о разделе королевства на ряд самостоятельных провинций, в которых они были бы суверенными, не признающими над собой ни короля, ни кого-либо другого»[156]. Все дело заключалось в том, как далеко пойдет за ними рядовое дворянство и нет ли между интересами сеньоров и дворян такого расхождения, которое помешает дворянству до конца поддерживать этих господ.

Войны показали, что крупные феодалы глубоко ошиблись в своих расчетах на поддержку низшего и среднего дворянства. Если один из деятелей Генеральных Штатов 1576 г. сравнивал гугенотские войны с борьбой германских князей против императора Карла V, то не следует забывать, что политические идеалы рядового дворянства-рыцарства в Германии, наиболее национального из всех сословий, по выражению Энгельса[157], не имеет ничего общего со стремлением князей к независимости от императора. Как раз наоборот, «чем сильнее была имперская власть, чем слабее и малочисленнее были князья, чем более единой была Германия, тем сильнее было и оно»[158]. Перед французским мелким и средним дворянством не стояла задача политического объединения страны, так как таковое было уже осуществлено. Но значило ли это, что дворянство пойдет за своими сюзеренами, когда последние поставят под вопрос существование единой Франции?

Французский абсолютизм был необходимостью, совпавшей с интересами господствующего класса как целого, и, прежде всего, с интересами рядового дворянства, и поэтому это дворянство, в основном, осталось верным принципу сильной королевской власти, несмотря на то, что оно имело основания быть недовольным существующим порядком. Это недовольство органически присуще строю абсолютной монархии. Ее существование, тем не менее, нисколько не затрагивается этим недовольством, ибо абсолютная монархия в условиях мануфактурного периода капитализма в тех конкретных обстоятельствах, в каких она сложилась во Франции, была для господствующего класса объективно единственно возможной формой обеспечения самого его существования.

Что же касается причин недовольства в отдельных прослойках господствующего класса, то они были двоякого рода: во-первых, это были причины постоянные, вызываемые своеобразной организацией самого абсолютизма; во-вторых, причины, вызванные обстановкой данного момента. Гипертрофия королевской власти в абсолютной монархии необходимо влечет за собой произвол в распределении благ между членами общественного класса, органом которого она является. Ущемленное рядовое дворянство всегда имеет основание быть недовольным теми, кто, попав на вершину придворной лестницы, получает королевские пенсии, милости и подарки. Добавочным ресурсом в таком случае является война, кормящая рядовое дворянство; когда же ее нет, недовольство обостряется и выплывает наружу. Именно так обстояло делд после 1559 г., когда была окончена война между Францией и Габсбургами. Дворяне юга были недовольны кроме этого начинавшей проникать сюда при Генрихе II бюрократией и централизацией управления. Крупные феодалы могли, таким образом, вначале рассчитывать на дворянскую поддержку. Но только вначале. Политическое распадение Германии шло нога в ногу с экономическим оскудением ее, с упадком торговли, промышленности и городов, с падением удельного веса ее буржуазии. Наоборот, Франция, несмотря на вызываемое войной разорение, находилась объективно в обстановке экономического подъема, роста промышленности, торговли и городов, усиления ее буржуазии — и, следовательно, усиления тех тенденций, которые превратили ее королей в абсолютных монархов.

Война с необходимостью обостряла антагонизм между дворянством и буржуазией, вызывала революционное движение крестьянства и плебейских слоев города, и это заставляло мелкое и среднее дворянство стремится не к ослаблению, а к усилению королевской власти, т. е. покидать своих сеньоров в тот самый момент, когда они, казалось, были уже у своей цели. Оно готово было идти на смену лиц и династий, но не режима. Не следует забывать, что в результате религиозных войн установилась не олигархия «оптиматов», а абсолютная власть Генриха IV — главы той самой группы аристократии, которая написала на своем знамени возврат назад к идеалам Лиги общественного блага.

Эту веру, т. е. католицизм, отстаивала и та часть дворянства, которая была связана с церковными доходами. Не следует забывать, что вожди католической партии Гизы владели более чем полутора десятками церковных бенефициев. Большое количество таких бенефициев было рассеяно на севере, и, особенно, на северо-востоке Франции у границы с Германией, близ Рейна — «этой старой поповской дороги». Наконец, естественное для рядового дворянства в целом тяготение к сильной королевской власти было здесь, на севере, еще более сильным благодаря близости Парижа и королевского двора.

Переходя к позиции буржуазии, следует еще раз подчеркнуть, тот факт, что Реформация во Франции и так называемые религиозные войны — явления, далеко не совпадающие друг с другом. Другими словами, «гугеноты религиозные» далеко не всегда были заодно с «гугенотами политическими»; и, не будь последних, «гугеноты религиозные» в той мере, в какой в их состав входила буржуазия, никогда не подумали бы ни о каком восстании против королевской власти. Если на сторону мятежного дворянства стали южные города, то это вовсе не значит, что кальвинизм, как таковой, распространялся только в южных городах. Южные города не потому стали в оппозицию к королевской власти, что они были гугенотскими. Они стали гугенотскими потому, что в них давно назревала оппозиция абсолютистскому королю и его политике централизации.

Южные города, как и южные сеньоры, были позже включены в состав французского государства, пользовались большими привилегиями, имели самоуправление. Усиление центральной власти здесь сопровождалось нарушением привилегий, и кальвинизм стал в городах знаменем оппозиции. Наиболее крупные из этих городов: Ла-Рошель, Ним, Монтобан, Монпелье. Их участие в гражданских войнах далеко не во все периоды было одинаковым. До Варфоломеевской ночи они лишь защищали свои старые права, и, прежде всего, право свободы от королевских гарнизонов. Значение этой вольности было очень велико. Присутствие королевского гарнизона в городе означало полное подчинение города распоряжениям центральной власти и, прежде всего, полное подчинение налоговым требованиям казны. Усердное выколачивание податей, непрерывный рост их и введение новых давно уже волновали население, которое здесь, на юге, не желало подчиняться гораздо более суровому податному режиму северной и центральной Франции.

В 1548 г. в юго-западной Франции вспыхнуло большое восстание как раз в связи с попыткой королевской власти установить здесь новый налог на соль (габель). Оно охватило провинции Ангумуа, Сентонж, Гиень и Бордо. Губернатор был убит. Председатель бордосского парламента вынужден был примкнуть к восстанию из страха быть казненным. В самом Бордо восставшие ходили с английскими флагами и кричали: «Да здравствует Гиень!» (провинция, главным городом которой был Бордо), как бы желая этим подчеркнуть свои сепаратистские намерения. Буржуазия, сначала помышлявшая о том, чтобы использовать движение для защиты своих вольностей, в конце концов испугалась движения низов и запросила у короля помощи. Восстание было жестоко подавлено.