— Хорошо. Давно пора, — цыганка пошла в свою комнату, где отлеживалась.
— Ты ничего не хочешь мне сказать, Рубина?
— Прости, Баро, но так надо было.
— Кому надо?! Девчонке, вбившей себе в голову, что она влюблена? Хватит потакать ее прихотям!
— Любовь — не прихоть, Баро. Не хочу, чтоб она повторяла мои ошибки.
— Я долго терпел, Рубина, но при тебе Кармелита совсем отбилась от рук! Я этого не допущу! Я тебя предупреждал, чтобы ты не потакала ее выходкам? Предупреждал. Пеняй на себя! Прощай, Рубина!
— Баро, Баро… Тебе кажется, что ты всегда поступаешь правильно. Но ты так и не понял самого главного!
— Чего же?
— Что все твои беды — в тебе самом!
* * *
Кармелита прибежала в больницу.
— Вы куда, девушка? — остановил ее врач.
— Я к Максиму Орлову.
— Опоздали. Улетел ваш Орлов из больницы.
— Как? Куда? Он же слабый еще…
— Я пытался его остановить, а он даже слушать не захотел. Оставил расписку. Ушел — и все. Если найдете его, передайте, пусть придет к нам швы обработать!
Кармелита прибежала в гостиницу. Ворвалась в номер Максима и…
Кто это? Это не Максим…
Палыч тем временем прибирал комнату друга. А Максим лежал в его котельной, обмазанный бальзамом (вот вам и «обработка швов»).
— Вы кто? Где Максим? — строго спросила Кармелита.
— Девушка, а для чего вам наш Максим понадобился?
— Да вот, понадобился. А вы что тут делаете?
— Палыч я, друг Максима. Вот порядок навожу… А то ему трудно было, раненый. А ты кто?
— Кармелита. Где он?
— А-а… Кармелита, говоришь. Вот ты какая… В общем-то, понять его можно… — Палыч пристально посмотрел на Кармелиту, любуясь ею, а потом неожиданно резко сказал: — Нету Максима!
— А вы не знаете, где я могу его найти?
— Думаю, что нигде. Сегодня он уехал из города.
— Как уехал?
— Как, как… Насовсем!
— Да этого не может быть! Да нет… Вы что-то перепутали, наверно. Он бы мне сказал! Он предупредил бы меня! Нет… Может, он мне хоть записку какую оставил?
На Кармелиту было жалко смотреть.
Но Палыч одернул себя. Нет. Рубить — так «с плеча»!
— Ты это… девонька, не грусти сильно-то! Так оно и тебе будет лучше! Ты ж цыганка — все против вас было! Забудешь! Время лечит!
Кармелита молча расплакалась и вышла из комнаты.
А Палыч подумал: жалко ее, конечно. И Максима жалко. Только все равно уезжать ему надо. Ничего больше не остается!
Глава 34
«Я — трус, — размышлял Антон над рюмкой коньяка. — Мама старается, выстраивает философские парадоксы, говорит, что — герой. А на самом деле я всего лишь трус!»
И так он погрузился в свои мысли, что не заметил, как мама вошла в гостиную:
— Антон! Опять! Ну зачем ты опять пьешь?
— Хреново мне, мамочка. Очень хреново…
— Тебе жалко Максима?
— Жалко — не жалко… Что за разговор, я просто предал его. Это же из-за меня отец его уволил!
— Надеюсь, Астахов об этом не знает?
— Об этом — не об этом… Отец знает только то, что я ему сказал. А Макс промолчал. Потому что совестливый. Посмотрел на меня, как на полное ничтожество, и промолчал.
— Вот это ты правильно подметил, сынок. Он на тебя всегда смотрел сверху вниз, как на полное ничтожество. А ты, по дружбе, всегда терпел то, что он задвигает тебя на второй план…
— Мама, меня никто не задвигает! Никто! Это тебе приснилось.
— Не приснилось, сынок. Я же вижу! Вижу! Всегда так было. А сейчас отец освободился от него. Понимаешь? Освободился.
— Ты думаешь?
— Конечно. Ты все сделал правильно. Мудро! Убрал с дороги Максима, теперь отец увидит, кто из вас действительно лучший. Поэтому не надо расстраиваться. Но и пить! Антон, пить не надо!
Тамара выхватила бутылку у него из рук. И вся ее педагогическая деятельность тут же пошла насмарку. Антон, уже почти согласившийся с тем, что он «все сделал правильно», опять захандрил:
— А знаешь, что я сделаю сейчас? Я пойду к отцу и признаюсь ему во всем. А там пусть он решает, кто что сделал правильно, а кто неправильно.
Ну, достал! Тамара вспыхнула:
— Знаешь что, Антон!
Антону показалось, что мать сейчас выругается. И при этом, возможно, выйдет за рамки приличий.
— …Делай что хочешь. Иди куда хочешь. Хоть к отцу! Ты, в конце концов, уже взрослый!
И это было самое мудрое, что могла сказать Тамара.
Антон же молча встал и вышел. Но не к отцу, а к себе в комнату. Там у него была припрятана бутылочка виски. Ма-а-аленькая, но очень симпатичная.
Астахову тоже было чем заниматься.
Он знакомился с новой горничной.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте! Присаживайтесь. Меня зовут Николай Андреич!
— А я — Олеся.
— Значит, вы — невеста Игоря?
— Да.
— Вам приходилось раньше работать горничной?
— Да, я работала в гостинице, но там очень мало платили.
— А в частном доме?
— Нет… Но я буду очень стараться. Поверьте, я справлюсь, если у вас будут какие-то претензии, я готова сразу же получить расчет.
— Хорошо, так и договоримся. Ну что ж… Можете, как говорится, приступить к своим обязанностям.
— Спасибо.
— У вас есть где жить?
— Да. Небольшая квартирка. Я сюда недавно переехала…
— Отлично. Можете ее пока сдать внаем. А жить предлагаю здесь, в нашем доме. Предоставим вам отдельную комнату. Если ваши отношения с Игорем закончатся свадьбой и браком, к жилищному вопросу вернемся дополнительно.
— Спасибо.
— Да, и еще… Раз уж мы об этом заговорили… Я хотел бы поговорить с вашим женихом, Игорем.
— А он в приемной.
— Позовите его.
Игоря Астахов встретил широкой и вполне искренней улыбкой.
— Познакомился я с твоей. Ну, что скажу, — одобряю. И блузка эта, бывшая Тамарина, ей идет. И в общем… хорошая она. Вы давно знакомы?
— В принципе, да. Но пожениться решили недавно. Вдвоем как-то прожить легче, тем более сейчас.
— То есть уже можно поздравить…
— Нет-нет, торопиться не надо. Мы еще должны присмотреться, притереться друг к другу.
— Ну что ж, я рад за тебя. Мне кажется, достойный выбор.
— Еще раз спасибо, Николай Андреевич.
Когда Игорь ушел, Астахов вспомнил об Олесе, задумался о своем первом впечатлении о ней (а оно, как известно, самое правильное). Действительно, очень хорошая девочка… Застенчивая. Правда, чего-то боится. Не страшно, у каждого есть свои грехи. Стыдливая, легко краснеет.
И, наконец, самое тонкое наблюдение, достойное Шерлока Холмса. Художественный вкус хороший — из всех картин, что есть в кабинете, больше всего засматривалась на самую дорогую — гордость его коллекции.
* * *
Максим отлежался в котельной, отлично выспался. Мудрое спокойствие Палыча, а также И-Ц-зин, несколько рюмок водки, приятное гудение огня в котле — все это вместе утихомирило душевный разлад. И мысль об отъезде уже не казалась такой страшной. Болезненной, но не страшной. Оказывается, высокая трагедия — не только Шекспир, но и Макс Орлов. И это, как ни странно, успокаивало.
«Я уеду, — почти спокойно думал Максим. — Только бы не расплакаться на выезде. Ничего, как-нибудь сдержусь. Как будет тяжело без Кармелиты… Даже фотографии ее нет… Вспомнил. Вспомнил! От кого-то я слышал, что Света сейчас рисует ее портрет. Срочно надо бежать к Светке. Выпросить портрет, выкупить… В крайнем случае — украсть». И улыбнулся, представив заголовки в управской прессе: «Наклонная дорожка Максима Орлова…».
Звонок в дверь. Максим стоял, как с креста снятый.
— Боже мой, Максим… Что с тобой случилось? — спросила Светка.
— Прости, Свет, что без звонка. Мне поговорить с тобой нужно.
— Ну, говори… Кофе будешь?
— Нет, спасибо, я на секунду. Скажи, пожалуйста, а ты портрет Кармелиты закончила?
— Почти… — Света кивнула в сторону картины, стоявшей на мольберте. — А, собственно, что? Ты для этого пришел?
